Поколение пепла

Учили их и основам противотанковой борьбы. Тогда до экспедиции, средства поражения тяжелой техники в городе были наперечет, но для них выделили несколько десятков устаревших РПГ-7 и чуть более новых, но тоже не прорывных «Мух». Примерно каждый десятый из них стрелял, а остальные, включая Сашу, только смотрели.

С ревом раскаленные газы вырывались из «тубуса», а в противоположном направлении летел кумулятивный снаряд. Приятно было смотреть, как старый сломанный БТР со снятым вооружением сминается и лопается, словно консервная банка под сапогом.

Инструктор по рукопашному бою, явно человек с боевым прошлым, учил убивать и выводить противника из строя всем, что попадется под руку, и просто руками, ногами. Данилов не был в числе первых по успеваемости, но худо-бедно научился попадать кулаком туда, куда целился, и окончательно преодолел барьер перед нанесением другому человеку боли. Это был не бокс и даже не самбо, а адаптированный под дилетантов курс для каких-то спецподразделений. Мрачная наука о том, что в мирное время проходит по серьезным уголовным статьям. Данилов с удивлением обнаружил, что искусство убивать и калечить так же формализовано как алгебра: в нем были свои правила и теоремы, каждая из которых, если подумать, была выработана не в кабинетной тиши, а на практике ломания человеческих костей и разрывания плоти.

Занятия становились все интенсивнее, а инструкторы все вводили и вводили новые предметы. В казарму, под которую было переоборудовано здание школы, ополченцы приходили выжатые, как лимоны.

Здесь на стенах среди прочих уже висел плакат с жизнеутверждающими максимами, якобы бы от «Альфы»: «Побеждает не тот, кто стреляет первым, а тот, кто первым попадает», «За пробелы в огневой подготовке оценку „неуд“ в бою ставит пуля противника», «Пистолет нужен для того, чтобы добраться до своего автомата, который не нужно было нигде оставлять», «В рукопашной схватке побеждает тот, у кого больше патронов». И так далее.

После питательного обеда давался законный час личного времени, а после шли два часа занятий, где требовалось напряжение ума, а не тела. На теоретических занятиях, которые проходили в классах, не зубрили древние уставы, а усваивали «дайджест» из переработанных и разложенных по полочкам знаний по военной науке. Инструкторы знали удивительно много, излагали простым языком, по возможности, наглядно — все, что касалось стратегии и тактики современной войны, видам войск и вооружений. В основном, конечно, не высокотехнологичных, а тех, которые имели у них в распоряжении. На стрелковое оружие, оказание первой помощи и теорию партизанской войны был сделан особый упор. Но затронули также и методы проведения допроса, и минно-взрывное дело, и даже теорию фортификации. Большое внимание уделялось маскировке, использованию естественных укрытий. Разве что маршировать не учили. Маршировать было некогда. Судя по их лицам, до хрена нового узнавали даже те, кто раньше служил. Александр многое из увиденного и услышанного кратко записывал в своем блокноте.

На тактических занятиях на полигоне, которым был весь вымерший город, они отрабатывали все это на практике. Их разбили на отделения. Фомин и Аракин оказались с ним в одном. Первый получил позывной «Админ», второй «Барак». Александра еще тут нарекли «Данилой».

«Тебя уже убили, Данила — услышал он в свой адрес на первом же таком занятии, — Покойники в сторону! У нас тут не кино про зомбарей!»

Ближе к концу обучения к инструкторам все чаще стал присоединяться и сам Владимир, куратор лагеря. Он отвечал за два курса: выживание и психологическая подготовка.

Первый был интересен всем, потому что касался каждого. Владимир рассказывал о способах выживания и добывания себе пропитания в экстремальных условиях, в основном, конечно, лесной полосе и Арктике, но вкратце и о джунглях с пустынями.

И хотя у многих за плечами была практика подобного рода в условиях Западной Сибири, даже они узнавали много нового. Того, что могло бы помочь выжить многим из тех, кто этого дня не увидел.

Подспорьем служили данные из архива выживальщиков, которые они сохранили на своем сервере. Но даже эти казалось бы скучные уроки «замполита», на которых все приготовились спать, преподносились так, что трудно было оторваться. Данилов, несмотря на специальность, не чувствовавший в себе педагогического таланта, понял, что в Богданове пропал учитель.

Неуставные отношения, конечно, были, но в рамках уже сложившегося мужского коллектива они не принимали дикой формы. Может, они и не были такой уж слюняво дружной семьей, но Данилов не помнил ни одной настоящей драки. Все обычно заканчивалось словами, которых хватало, чтоб выпустить пар. Неформальные лидеры образовались быстро, но адская загруженность не оставляла времени заниматься выяснением личной крутизны, а на крайний случай для пресечения казарменного хулиганства сами же инструкторы составляли «военную полицию». К тому же среди «призывников» были мужики всех возрастов, вплоть до сорока пяти, а не одни только что вышедшие из детства неоперившиеся подростки. А к этому возрасту отношения у прямоходящих приматов выяснены, а иерархия выстроена.

К тому же оказалось, что целая куча проблем уходит в небытие, стоит вытянуть один кирпичик — деньги. Без них не было смысла ни отнимать, ни воровать, ни презрительно смотреть на «нищебродов». Все были равны. А для тех, кто полагал себя равнее, существовала дисциплина. Братские отношения может, и не возникли у всех, сознание общего дела худо-бедно сплачивало. Дисциплина была не палочная, но суровая. Уже привычный городской «dura lex» действовал и на сборах. За разговоры матом вне стрессовой ситуации, когда крепкое словцо прощалось, следовали дисциплинарные наказания. За употребление алкоголя из этой маленькой армии, к которой как нельзя хорошо подошло бы фамильярное «армейка», обещали выгонять с позором, но, насколько Саша помнил, эксцессов не было. От неподчинения приказам лечили трудотерапией, или другими мерами в зависимости от воображения офицера-инструктора.

Богданов не ленился каждый день повторять, что служба это не наказание и даже не обязанность, а привилегия. Высокопарной риторикой Владимир ополченцев не грузил, оставив заброшенным в их души семенам прорастать сами.

За пару часов до отбоя, когда тело уже устало, а мозги еще способны переваривать несложную информацию, он собирал бойцов в учебном классе и проводил разбор полетов. Указывая на ошибки всем, сильные и слабые стороны, занимаясь тем, что психолог бы назвал мотивацией.

Психологическая подготовка была полностью его епархией.

«В ситуации реального боя есть два фактора, определяющих все ваши действия, — говорил он в своей заключительно лекции. — Первый — это готовность убить противника. Второй — готовность умереть самому.

Вот простой тест на уровень вашей степени готовности к применению силы. Представьте, что сейчас, в этот самый момент, вы сидите в вашем доме, вам тепло и вы только что поели. С ваши ваша жена и дети. И вдруг сильный удар в дверь. К вам ломится вооруженный каннибал. Где ваше ружье? Можете ли вы достать его за две секунды? Хватит ли времени, чтобы не только схватить его, зарядить, но и перестроиться, переключить себя из режима „отдых“ в режим „бой“? Если нет — закройте глаза, примите непринужденную позу — вы умерли, и, скорее всего, будете съедены. Как и ваши близкие».

В чем-то нам легче, чем жившим в цивилизованное время. Мы не связаны никакими конвенциями. Мы можем убивать исходя из целесообразности. В общем и целом любой противник с оружием в руках должен быть уничтожен. Даже если он его только собирается взять. Это, надеюсь, понятно. Мы также не связаны лицемерными моральными нормами. Нельзя позволять себе отвлекаться на них, когда на карту поставлены жизни наших женщин и детей. Вы уже понимаете, что ваша война (если она будет), не будет похожа на компьютерную игру, где нажал кнопку — пустил ракету. Вы будете действовать в близком контакте. Видеть кровь и внутренности, а иногда и выпускать их.