Покорение Крыма

«Так он дешевле обойдётся, — подумал Пётр Петрович, тоскливо поглядывая на опустевший сундук. — А то давать по сотне за каждое письмо — по миру пойдёшь!..»

А Багадыр-аге он ответил уклончиво: дескать, непременно даст пропуск, когда получит разрешение Щербатова. И выразил удивление, что ныне на Тамане появились такие султаны, кои есть явные неприятели, подбивающие татар на разврат.

Багадыр-ага выслушал посыльного, обозвал резидента грязной свиньёй и пообещал со временем повесить.

* * *

Июнь — июль 1772 г.

Комендант Перекопской крепости полковник Кудрявцев проснулся поздно и долго сидел на кровати не одеваясь, бездумно глядя по сторонам. Его помятое лицо, нетвёрдый взгляд и слабые движения говорили о бурно проведённой вечеринке. Об этом же свидетельствовали пустые винные бутылки, беспорядочно рассыпанные на столе, остатки закуски, густо облепленные серыми мухами, и тяжёлый, спёртый воздух в комнате. Оторванный от ратных дел, от городской жизни, полковник страшно скучал в этой Богом проклятой степи и охотно предавался застольным развлечениям со всеми офицерами, проезжавшими через крепость. Вчера он отметил прибытие второй партии посольства Щербинина. Сегодня, 5 июня, ожидал последнюю, третью, партию с самим генералом.

Денщик без стука открыл дверь, просунул в щель голову:

— Кажись, едут, господин полковник.

Кудрявцев поднял на него мутные глаза:

— Мундир давай, поганец!

Денщик, махнув для виду пару раз щёткой по зелёному сукну, помог полковнику одеться и, отступив на шаг, застыл, держа в руках большое, подернутое паутиной трещин зеркало.

Кудрявцев натянул парик, заправил под него торчавшие за ушами слипшиеся волосы, затем тоскливо оглядел денщика. Вид у того был самый затрапезный: волосы всклокочены, пожелтевшая рубаха — несвежая и дурно пахнет, ноги босые, грязные.

Брезгливо скривив губы, полковник легко, без замаха, двинул его в ухо и дохнул перегаром:

— Рожу умой, сволочь... И со стола прибери.

Протянув руку, он выхватил из миски сморщенное мочёное яблочко, сунул в рот, прожевал, сплюнул на замызганную скатерть семечки и шагнул к двери.

Запряжённая шестёркой каурых лошадей большая карета Щербинина первой прогремела колёсами по подъёмному мосту, втиснулась в узкие ворота вала, объехала ров и остановилась у крепостных ворот, по обеим сторонам которых выстроился почётный караул.

Полковник Кудрявцев напрягся, молодцевато выпятил грудь и поспешил к карете.

Изрядно уставший от долгого пути Щербинин из кареты не вышел, на приветствие полковника не ответил — только процедил вяло:

— Проводи к месту.

Кудрявцев вскочил на козлы, стал указывать кучеру, куда следует ехать.

Карета скрылась за воротами, крутнулась раз-другой между казармами и остановилась у дома, предназначенного для обитания генерала.

Кудрявцев спрыгнул на землю, спугнув копошившихся в мусоре юрких воробьёв, открыл дверцу, подхватил под руку грузного Щербинина, неловко спустившегося с подножки.

Евдоким Алексеевич чертыхнулся, отдёрнул руку, раздражённо бросил полковнику:

— Пошлите в Бахчисарай человека! Пусть Веселицкий донесёт хану о моём прибытии.

Через час курьер ускакал в сторону Солёных Озёр...

Веселицкий, прочитав короткую записку Кудрявцева, сразу же направил Дементьева в ханский дворец. Тот вернулся скоро, сказал, что Сагиб-Гирей просит посольство не спешить с выездом в Бахчисарай.

— Говорит, что готовит торжественную встречу.

— Знаем, какую встречу он готовит... Ну и чёрт с ним, — махнул рукой Веселицкий. — Мы его предупредили. А сами завтра отправимся в Козлов...

9 июня посольство Щербинина — десятки карет и повозок, кавалерийские эскадроны и пехотные роты охранения, артиллерийская батарея — двинулось к Солёным Озёрам, вытягивая за собой длинный шлейф пыли. У деревни Кочембек, в сорока вёрстах от Перекопа, посольство заночевало. Появившийся утром ханский гонец объявил, что навстречу выехал дефтердар Азамет-ага со свитой, который проводит почётного русского гостя в Бахчисарай. (Дефтердар, однако, не торопился — прибыл в деревню только утром следующего дня. С ним были пятнадцать чиновников и почти сотня ханских гвардейцев).

Посольство вновь запылило по дороге... Понурые, с блестящими спинами лошади, неторопливо перебирая ногами, тянули потихоньку генеральскую карету и обозные повозки. После буйно зеленевших густых приднепровских лесов, крутых холмов и глубоких лощин, после изумрудных трав и бешеного разноцветного веселья цветов, синевы рек и озёр голая, без единого деревца, выжженная крымская степь производила тягостное впечатление, нагоняя тоску однообразием невыразительного, безжизненного пейзажа. Разогретая днём земля, высохшая, местами потрескавшаяся, не успевала остыть за короткую летнюю ночь и к полудню, снова впитав в себя палящие лучи июньского солнца, дышала немилосердным, обжигающим зноем. Щербинин изнемогал от духоты и пыли, пил противное тёплое вино и всю дорогу ворчливо ругал татар, избравших местом своего обитания эти проклятые степи.

К вечеру 12 июня посольство въехало в Кезлев, разом всколыхнув притихший город: узкие улицы заполнили экипажи, всадники, марширующие солдаты; из дворов испуганно выглядывали обыватели, шептались, строили догадки.

Утром Веселицкий ознакомил генерала с настроениями в татарском обществе. И предупредил:

— Мои конфиденты доносят, что в трёх вёрстах от Бахчисарая собрано до двадцати тысяч татарского войска. Я бы посоветовал вашему превосходительству взять сикурс из здешнего гарнизона.

— У меня достаточно охраны, — ответил Щербинин. (В душе он, конечно, опасался татарского нападения, но не хотел показать слабость перед резидентом и офицерами). — Конфиденты ваши, скорее всего, трусы и лгуны. Мы с турками заключили перемирие, а без их поддержки татары не отважатся выступить!

Свитские офицеры шумно и подобострастно поддержали генерала...

К Бахчисараю посольство подъехало 16 июня и остановилось в трёх вёрстах от города: приближаться к окраине Веселицкий отсоветовал.

— В диване решено: если мы войдём в город — война! — предостерёг он Щербинина.

На этот раз Евдоким Алексеевич послушал резидента, отпустил дефтердера и гвардейцев и приказал ставить лагерь на широком поле, между узкой дорогой на Акмесджит и покатой белокаменной скалой. Скала прикрыла лагерь с тыла, на флангах расставили усиленные караулы, разместили пушки. Ровное, открытое поле исключало возможность скрытого подхода к лагерю — любой отряд, пеший или конный, был бы замечен за две-три версты.