Покорение Крыма

Однако ввод армии в пределы Речи Посполитой встревожил Европу. Самолюбивые монархи не желали безучастно наблюдать за разваливающимся на их глазах королевством. Все понимали, что от хода происходящих ныне событий во многом будет зависеть дальнейшее течение политической жизни на континенте. Вопрос был слишком жгуч, затрагивал интересы многих стран, чтобы долгое время оставаться неразрешённым. Усилия политиков могли на какой-то срок оттянуть развязку, но не могли предотвратить её.

Особенно болезненно воспринимала польские события Франция, опасавшаяся укрепления политического влияния России в Европе. Прогуливаясь по дремлющим аллеям Версаля, король Людовик XV раздражённо попрекал герцога Шуазеля:

— Вы упустили время, чтобы помешать русским раскладывать в Польше свой пасьянс!

Хрустя высокими каблуками по осевшему льдистому снегу, герцог, ведавший иностранными делами, вежливо возразил:

— Но это не значит, сир, что у них все карты сойдутся... Особенно если кто-то смахнёт их со стола.

— Из Парижа?

— Нет, сир, это сможет сделать Порта [1] . Затяжная война с турками надолго отвлечёт внимание русских от Польши. И вы знаете, как подтолкнуть к ней султана?

1

Ведомство турецкого великого везира называлось «Баб-и али» («Высокие врата»), по-французски — «Ля сублиме портэ». Отсюда другие названия Турецкой империи: Высокая Порта, Блистательная Порта (у русских — Порта Оттоманская) или просто Порта.

— Да, сир, знаю.

— Тогда развяжите руки Верженю!.. Пора поставить Россию на положенное ей место в европейской прихожей.

— Я завтра же отправлю ему необходимые инструкции, — склонил голову Шуазель...

Получив толстый, запечатанный сургучом пакет из Парижа и ознакомившись с содержанием находившихся в нём бумаг, французский посланник в Константинополе Вержень принялся стращать султана Мустафу III, великого везира Муссун-заде и рейс-эфенди Османа неисчислимыми несчастьями, которые вот-вот обрушатся на Турцию, поскольку в результате грядущего раздела Польши между Пруссией и Россией последняя станет угрожать северным границам империи.

Неуёмная настойчивость Верженя дала свои результаты: и Муссун-заде, и Осман-эфенди несколько раз вызывали в сераль российского резидента в Константинополе Алексея Михайловича Обрескова, требуя от него объяснений действий русских войск в Речи Посполитой.

Придав мясистому лицу доверительное выражение, Обресков многословно заверял чиновников в строгом соблюдении императорским двором заключённого ранее договора с Портой, а затем, вернувшись в резиденцию, садился за стол и писал донесение в Петербург, взывая к предельной осторожности в перемещениях у турецких границ, чтобы не давать султану повода усомниться в добросовестности России... [2]

2

По Белградскому договору, заключённому после русско-турецкой войны 1735—1739 годов, Россия обязалась не приближать свои войска к турецким границам ближе 15 вёрст.

Екатерина поправила пальцами скрутившуюся узелком шерстяную нить, медленно перевела взгляд на Панина:

— Подписание трактата понуждает нас начать выводить полки из Польши.

— Я бы не спешил с этим, ваше величество, — вкрадчиво произнёс Панин. — Подписать трактат — полдела. Будут ли поляки выполнять его артикулы — вот в чём вопрос... А на сей счёт я имею сильное сомнение. Надо бы выждать некоторое время... Хотя бы до лета.

— Нам будет трудно объяснить, почему и после подписания трактата полки остались в Польше.

Панин растянул сытые щёки в иезуитской улыбке:

— Нам будет ещё труднее объяснить, почему мы их снова вводим, когда наши интересы того потребуют... Задача возвращения отторгнутых ранее неприятелем украинских и белорусских земель ещё не решена. И мы не можем позволить, чтобы другие державы поделили Польшу без нашего в том участия.

— Мне помнится, господин Обресков пообещал туркам, что в феврале наше войско покинет Польшу.

— Алексей Михайлович сделал это, заботясь об успокоении тамошнего правительства... Но сделал это без нашего ведома!.. За что, кстати, я выговорила ему в письме.

— Но он обещал [3] . А теперь объяснит, что по некоторым причинам исполнение обещанного задерживается.

— По каким причинам?

Панин улыбнулся прежней коварной улыбкой:

— Я сыщу эти причины.

Екатерина ответила не сразу; в глазах её мелькнула настороженность, в уголках губ залегли жёсткие складочки. Она давно приметила, что этот тихий улыбчивый толстяк, прекрасно разбиравшийся в делах внешней политики, иногда — для удовлетворения собственного тщеславия — подсказывал ей нелучшие выходы из сложных положений, хотя внешне они выглядели весьма разумными; она, естественно, соглашалась, и Панин, насладившись её доверчивой беспомощностью, тут же предлагал другие, верные. В первые годы царствования такие уловки Панина раздражали её, но со временем, привыкнув, она находила даже некоторую приятность в их разгадывании.

3

3 декабря 1767 года в результате острейшего четырёхчасового разговора с рейс-эфенди, опасаясь немедленного разрыва отношений, А. М. Обресков был вынужден дать письменное обязательство.

Подумав, Екатерина плавно качнула головой:

— Нет, граф, войско надобно выводить... Но выводить неспешно. Тогда и присутствие в Польше сохраним, и верность слову соблюдём, и турок успокоим.

Панин молча подхватил папку с бумагами, лежавшую на коленях, встал, поклонился и, лениво переваливаясь на толстых ногах, вышел из кабинета.

* * *

Март 1768 г.

Отправленный Репниным в Петербург нарочный офицер, пробираясь по засыпанным снегами дорогам и просёлкам, провёл в пути две недели. За это время в Польше произошли события, о которых ни Екатерина, ни Панин, обсуждая положение в королевстве, знать, разумеется, не могли. А там, за сотни вёрст от российской столицы, в небольшом подольском городке Бар, куда съехались недовольные подписанием трактата магнаты, священники и шляхтичи, в последний день февраля была создана «Барская конфедерация». Конфедераты объявили решение сейма незаконным, короля Станислава Понятовского лишённым трона и призвали народ к защите «вольности и веры».

Но воинственные крики, то и дело взлетавшие над разноцветной шумной толпой, не могли заменить многочисленного войска, необходимого для борьбы с могучей российской армией. Нужно было сыскать союзника, готового не только политически поддержать конфедератов, но и подкрепить их силой своего оружия. Дальние державы в союзники не годились, а из пограничных на такой шаг мог отважиться разве что крымский хан Максуд-Гирей. Вот к нему-то, в Бахчисарай, и отправился шляхтич Маковский, намереваясь склонить к выступлению против грозного северного соседа.

Максуд-Гирей, правивший Крымом чуть более полугода, проявил осторожность. Недоверчиво щуря желтоватые глаза, он безмолвно выслушал угрозы шляхтича о скором и неизбежном вторжении русской армии в пределы ханства, о зверствах, творимых её солдатами в польских землях, но, когда тот умолк, сказал коротко:

— Мне неведомо о происках России против Крыма.

— Когда они поразят нас — придёт ваш черёд, — настаивал Маковский, обжигая хана огненным взором. — Дайте нам сорок тысяч ногайской конницы! Тогда мы обороним не только себя, но и владения вашей светлости!

Максуд склонил голову на плечо, равнодушно пыхнул на шляхтича табачным дымом:

— В моих краях русских войск нет... А проливать кровь подданных за чужие земли я не желаю...

Маковский уехал из Бахчисарая ни с чем.

А Максуд, поразмыслив, предусмотрительно распорядился не скрывать от народа содержание беседы с барским эмиссаром.

— Пусть все знают, что мы с Россией в ссору не вступим, — сказал он в диване. — Не стоит тревожить спящего льва...

Хан осторожничал обдуманно. Он не только не хотел, но и боялся ввергнуть Крым в новое разорение, подобное тому, какое учинили тридцать лет назад русские войска Миниха и Ласси. Вторгнувшись в пределы полуострова, они с огнём и мечом прошли по здешним землям, оставив после себя опустошённые города, сожжённые мечети, засыпанные колодцы. Выступать против России, не заручившись предварительно поддержкой Турции, было крайне опасно. А турки, как казалось хану, хоть и оправились от потрясений и потерь прежней войны, ввязываться в новую страшились.