Покорение Средней Азии. Очерки и воспоминания участников и очевидцев

– Понимаю, ваше превосходительство… – пробормотал я.

Вероятно, в моем голосе зазвучало что-нибудь подозрительное, потому что генерал внимательно посмотрел на меня и добавил:

– Темнота ночи вас прикроет… Это не так опасно, как кажется с первого взгляда; к тому же, у вас такая прекрасная лошадь: кровный тюркмен, кажется?

– Да, ваше превосходительство, то есть оно не то, чтобы кровный…

– На прошлогодней скачке она заметно выделялась… Вы взяли первый приз?

– Да-с, но теперь как будто что-то на левую ногу жалуется! – заговорил я в минорном тоне; но генерал, кажется, не обратил внимания на это обстоятельство.

– Так вот вы поедете… Направление вам известно, а что касается до подробностей пути, то такой отряд не мог пройти по голой степи, не оставив за собой заметных следов, а проводники (да их, кстати, и нет вовсе) вам не понадобятся.

– А в случае, если?.. – начал было я, и холодный пот проступил у меня под рубашкой от одного только предположения «этого случая».

– Вы поедете с закатом солнца. До свиданья… счастливого пути!.. Донесите мне о часе и даже минуте вашего отъезда!

Молча я взял оба полновесных конверта, повертел их в руках, поклонился и вышел. Не успел я сделать и десяти шагов, как услышал за собой генеральский голос: он громко и отчетливо произносил мою фамилию. Я обернулся. Генерал высунулся из кибитки и звал меня. Часовые отхватили подходящий к случаю ружейный прием и замерли на месте. Пленные хивинцы тоскливо начали переглядываться.

– Мне необходимо, чтобы эти конверты своевременно попали в руки полковника А. И понятно, что вы ничего не проиграете по службе, если… Ну, Господь с вами!

И генерал тронул меня по плечу, скрылся в своей кибитке.

Последний намек был для меня тоже очень понятен, и, признаться, дух честолюбия заглушил на мгновение ту не то чтобы робость, а что-то весьма похожее, что испытывал я, взвешивая все хорошие и дурные шансы предстоявшей мне поездки.

Придя к себе домой, я первым долгом завалился спать, я хотел подкрепить себя сном перед бессонной ночью. Товарищи, узнав, зачем меня требовал генерал, не беспокоили меня ни предложением карточки, ни чем другим, более или менее соблазнительным; только сосед мой, артиллерист, подойдя ко мне, сказал:

– А знаешь что?! Ты, на всякий случай, часы и бумажник оставь здесь, зачем им пропадать даром?

Но, вероятно, я посмотрел на него за это таким волком, что он поспешил отретироваться, бормоча:

– Да ведь что же, я не с какой-либо корыстной целью, а досадно, если такая хорошая вещь попадет в руки этой косоглазой сволочи!

– Да с чего ты это взял, что я непременно попадусь, а не проскачу благополучно? – крикнул я на всю палатку, обернулся к стенке и завернулся в простыню с головой.

Медленно опускалось в густую туманную полосу багровое, словно расплавленный чугун, солнце. Этот кровавый диск казался громадным, он был без лучей, и от него по степи разливался матовый красный свет, скользя по вершинам камней, по гребням и остриям палаток, сверкая на остриях пик, частоколом воткнутых в землю за казачьими коновязями, на кончиках штыков пехотных ружейных козел. Глухой, унылый рев подняли обозные верблюды; теперь пришел их черед к водопою, и их вели к колодцам длинными вереницами.

Осторожно пробрался я мимо солдатских палаточек и скоро выехал на простор, миновал последние пары часовых в цепи. Наш лагерь остался сзади – и с каждым шагом моего коня все стихали, замирали в ночном воздухе его разнообразные звуки.

Скоро перестали долетать до меня и эти замирающие отголоски. Мертвая, тоскливая тишина охватила меня кругом… эта страшная, давящая душу, наводящая суеверный ужас тишина пустыни.

Раз-два, раз-два, раз-два… – отчетливо щелкал своими плоскими тюркменскими подковами мой Орлик. Та-та, та-та, та-та, та-та… – семенили тропотой моштаки двух казаков-уральцев, Бог весть, по какому вдохновению навязанных мне в бесполезный конвой.

С двойным чувством посматривал я на этих коренастых, обросших бородами парней, беспечно согнувшихся на своих высоких седлах. Я был и доволен их присутствием, и – нет: доволен потому, что все не один в этой мертвой степи, все есть хоть с кем-нибудь переброситься словом; зато на меня находило и другое, скверное, чувство: я посматривал на этих толстоногих откормленных лошадей, неутомимых на продолжительном тихом бегу, но далеко не быстрых накоротке. Что если мы наткнемся на какую-нибудь партию хищников?.. Что – пустяк для моего тюркмена, то положительно немыслимо для них. Мне представляется в этом случае выбор: или гибнуть вместе с этими двумя казаками, или бросить их на произвол судьбы и спасаться самому. Долг службы обязывал меня сделать последнее, честь требовала первого.

– И как это я не догадался просить, чтобы меня уволили от этого бесполезного конвоя?.. – досадовал я сам на себя и вымещал эту досаду, натискивая слегка шпорами бока моего Орлика.

Передо мной расстилалось небольшое пространство, задернутое туманной ночной мглой. Горизонт исчезал, сливаясь с небом в этом тумане. Чуть-чуть мерцала высоко звезда. Какой-то странный молочный, фосфорический свет дрожал над каменистой поверхностью степи, усеянной кое-где сухой, колючей растительностью, годной только разве на одно топливо. Даже неприхотливый верблюд – и тот пренебрегает этой флорой, не рискуя наколоть свои губы и язык, защищенные, между прочим, такой жесткой шероховатой кожей, о которую способна ломаться и тупиться даже обыкновенная английская иголка.

– А что я вам доложу, ваше благородие? – подогнал поближе ко мне один из казаков.

– А что?

– Хорошо, таперичи вот что, очень это было бы прекрасно… Коли бы ежели взять по лоскутку кошмы да подвязать подковы коням снизу, важно было бы!

– Это зачем? – спросил я и тотчас же сообразил, что сказал глупость.

– Теперь… темно, значит, не видно; одначе тихо, и потому далеко слышно! – принялся объяснять мне уралец, удивляясь, вероятно, как, мол, этакой пустяк я не понимаю. – Теперь, если мы подвяжем кошемки, пойдем мы, ровно кошки, самым неслышным шагом!

– Дело! – согласился я, и мы все трое остановились, чтобы привести в исполнение предложенный план.

Более получаса употребили мы, пока снова тронулись в путь и, как оказалось, потратили совершенно бесполезно дорогое ночное время. Сначала пошло отлично… мы даже сами не слышали шагов своих коней, неслышно ступавших в своих мягких башмаках, но, увы, это было ненадолго. Не прошли мы и трех верст по этому каменистому грунту, как снова послышалось знакомое бряканье… сперва изредка, потом все чаще и чаще… Импровизированная конская обувь пришла в полную негодность гораздо скорее, чем мы предполагали.

Плюнули мы, освободили щиколотки наших лошадей от обрывков войлока и поехали дальше, бесцеремонно оглашая степь мерным щелканьем двенадцати подков.

Фррр!… – вылетела из-под самого носа моего коня какая-то птица… Дрогнул Орлик, запрял ушами и попятился.

– Тс!.. Ваше благородие, а ваше благородие! – шептал сзади тревожный голос.

Я и сам заметил вправо от дороги что-то подозрительное… Какая-то темная масса громадных размеров и совершенно неопределенных очертаний двигалась на нас; по крайней мере, мне ясно казалось, что она двигается… Около нее, то отделяясь, то сливаясь вместе с ней, виднелись другие темные пятна меньших размеров… Красноватые точки искрились во мраке, глухое, злобное ворчание и повизгивание дало нам понять, в чем дело. Это волки теребили павшего верблюда. Туман увеличил размеры тех и других; мелкие степные волки казались с добрую лошадь, труп верблюда – не меньше киргизской кибитки.