Покоренный "атаман"

Прохаживаясь взад–вперед по затемненной аллее, Самарин незаметно для себя пошел в зеленую беседку, сел на скамеечку. Ждал Марию с людной аллеи, а она явилась из темноты: раздвинула ветки кустарника — Андрей вздрогнул от неожиданности.

— Что, испугались? А еще мужчина!.. — И тут же предложила: — Пойдемте купаться…

Ветра не было, но море штормило. Высвобождая энергию, полученную днем, оно катило на берег черные волны, разбивало их о дамбу или швыряло на песчаную отмель, грохоча прибрежной галькой, заливая пляжные постройки. Мария и Андрей сошли к косе, освещенной двумя фонарями — они висели у деревянного причала для небольших катеров. Мария бросила на песок плащ «болонью», завернула в него кофту и юбочку, а босоножки и сумку положила на крышу покосившегося грибка. Подошла к берегу — к тому месту, куда докатывались самые крупные волны. Выждала момент и бросилась к воде, стремясь забежать как можно дальше, навстречу новой волне.

Андрей не раз наблюдал купанье смельчаков при большом волненьи, но то, что в свете фонарей увидел он в эту минуту, превосходило самые рискованные забавы. Мария плыла навстречу несущейся с ревом водяной горе. В тот момент, когда передний склон волны приблизился к купальщице и стал поднимать ее вверх, она нырнула под него. Гребень водяного вала тотчас накрыл ее, колыхнул по всему берегу пенную гриву и устремился на берег — на косу, где стоял Самарин. Андрей пятился назад под напором грозной стихии. И когда тысячетонный вал загремел прибрежными голышами, Андрея обожгла мысль: «Стыдно стоять на берегу!»

Неожиданно в темноте раздался голос:

— Доброй ночи, Андрей Фомич! Самарин обернулся: рядом стоял старичок–художник, сосед по санаторной палате.

— Чью одежду караулишь?

— Да тут… знакомая одна. Видите — купается.

Старичок достал очки.

— Вижу… Вон, на волне! Она что, сумасшедшая? Ее унесет в море! Слышите? Что же вы стоите? Мужчина!..

Старичок хихикнул и пошел по берегу, в сторону дамбы. Очевидно, он хотел с высокого места наблюдать за купальщицей. Не раздумывая, побежал на дамбу и Андрей. Отсюда он принялся махать руками, звать Марию на берег. Мария подняла над головой руки, но к берегу не поплыла, а направилась в темень, в пучину. Андрей не считал себя робким человеком, но плавал неважно. А тут требовались точный расчет и акулья способность передвигаться в воде. Однако раздумывать было некогда.

Подошел к краю дамбы и упал на гребень подоспевшей волны. Некоторое время проваливался с убывающей водой вниз. Потом ударился ногами о камни и в тот же момент почувствовал, как ползет по твердому грунту; увидел вокруг себя оголенное дно: вода, шурша, убегала от дамбы. Из тьмы донесся рокот новой надвигающейся волны. Андрей сообразил, что очередной вал подхватит его и ударит о дамбу. Вспомнил, как бежала навстречу волне Мария. Тотчас вскочил и ринулся вперед. Набрал полные легкие воздуха, нырнул. Над головой с могучим шумом неслась громадная масса воды. Потом неведомая сила подхватила его и понесла в глубь моря. За одну минуту он отлетел от берега на сотню метров.

Подождал новую волну, взлетел на ее гребень и посмотрел вокруг. Марии не было. Из глубины моря донесся голос:

— Андрей Фомич!..

— Маша!..

Она подплыла к нему сбоку со стороны причала. Обняла за плечи, сказала:

— Какой же вы… Андрей Фомич!..

Волна поднесла ее близко–близко.

— Держитесь рядом, — говорила Андрею. — В момент «приземления» выставляйте вперед руки и ноги.

Поплыли к берегу.

— Приготовьтесь нырять, — скомандовала Маша.

Подошла волна, и они нырнули. Волна подняла их, понесла к пляжным грибкам.

Андрей ударился о гальку.

Маша уже стояла на берегу.

— Не ушиблись? — спросила тревожно.

— Пустяки.

Ныла грудь, горели избитые голышами ноги. Самарин сжимал холодную ладонь Марии, смотрел ей в лицо.

— Вы отчаянный, — сказала она, высвобождая руку. — Могли утонуть.

— А вы?

Маша улыбнулась и пошла к своей одежде.

4

Мария укрыла Василька одеяльцем, растворила окно. В конце аллейки у калитки почудился силуэт человека. «Самарин!» — решила она. Посмотрела вправо, влево. Нет, Самарин ушел в санаторий и теперь, наверное, уже спит. «Молодой, беззаботный», — подумала Мария, и невольное чувство зависти, сожаления и еще чего–то грустного и смутного шевельнулось в ее сердце.

Маша задумывалась о себе, о своей жизни. Судьба несправедлива к людям. Одним дарит волю, беззаботность, веселое настроение, других озадачит, поставит в нелепое, трудное положение. Вот ведь и она, Мария… Самарину, пожалуй, столько же лет, сколько и ей, а как по–разному сложилась их жизнь. «Невеста с изъянцем», — сказал о ней один артист, когда Маша развелась с Александром, своим первым мужем. Маша не сразу поняла значение страшных слов, и только потом до нее дошел смысл сказанного. «Это Василек–то ее изъян?..»

С моря потянуло прохладной влагой. Мария словно привидение шла вдоль забора, гладила ладонью жесткую шевелюру подстриженных кустов. Чем дальше в глубь усадьбы она удалялась, тем кусты становились гуще, темнее. Вот они обступили ее со всех сторон; Маша не видит своих ног, она словно плывет по воде — темной, холодной. Над головой шумят тополя.

«Невеста с изъянцем… А давно ли?..»

В просветах между листьями сверкают звезды; они, точно капли серебряного дождя, летят из глубин неба.

Так летят годы жизни. Только не к земле, а к небу, не приближаясь, а удаляясь.

Еще в детстве неопытным умом уловила Маша главную суть бытия — движение. Пыталась воспротивиться логике природы:

— Мамочка!.. Я никуда не пойду из дома. Я буду с вами. Всегда с вами. Всегда, всегда…

Мать прижимала к себе дочку, целовала круглую душистую головку. «Мамочка, мама…» Вся, вся–родная и понятная… Знает дочка, что скажет, как обнимет, поцелует. Как ответит на шутку папы. Папа говорит: «Улыбка снимает напряжение клеток». Дочь знает, где заряжаются его клетки. На работе. Папа–военный журналист, подполковник. Он работает в редакции журнала. По словам папы выходит, что в редакции собрались люди, которые нарочно все делают не так. Когда Маше было пять или шесть лет, один из папиных друзей сказал: «Журналисты едут на нервах». Маша долго не могла понять, как это на нервах можно ехать.

Папа не любил телевизор. Как это его не любить? А вот папа не любил. Однажды старый музыкант и певец исполнял фронтовые песни, отец заругался: «Знаю я его. Во время войны отсиживался в Ташкенте, а теперь воюет». В другой раз прибавил: «Добро бы голос был, а то хрипит, словно с похмелья». Маша, сидя с мамой у экрана, поглядывала на отца, думала: «Ругается потому, что в клетках у него напряжение».

Мама была чуткой, отец грубоватым. Там, где мама думала и молчала, отец говорил напрямик:

— Пап, ты меня слышишь: а я сегодня Саньке массаж делала.

Санька — Машин друг. Он учится на первом курсе института. Маша — в десятом классе.

Отец на кухне подогревает чай.

— Какой массаж? — доносится его голос.

— Обыкновенный. Массаж живота.

— Что ты еще придумала? Зачем это?

— Человек заболел, а ты говоришь — зачем. Нес ящик с приборами и надорвал мышцу живота. Ты же знаешь Саньку, он все норовит сделать сам.

— Ну, ты это перехватила, — выносил свой приговор отец. — Как хочешь, но массировать кавалеру живот — это как–то… не вяжется.