Покоритель джунглей

Для Барнетта это был луч света, он вспомнил о прежнем ремесле и пробормотал сквозь зубы:

— Погоди, образина! Сейчас я тебя развлеку, тебя и всю твою свиту… Внимание!

У одного из присутствующих он одолжил старый тюрбан, разложил его, словно ковер, и после небольшого приветствия, приложив руку к сердцу, начал:

— Дамы и господа, имею честь…

Свою болтовню он закончил тремя сальто-мортале, которые немедленно снискали ему одобрение публики, а затем продемонстрировал весь свой репертуар.

Закинув голову, вытянув шею, он подражал самым невероятным звукам: крикам животных и звуку кларнета, пению птиц и мелодичному звуку охотничьего рожка, петушиному крику и хрюканью домашнего кабана. Первую часть представления он закончил соло на цугтромбоне. При первых нотах, сыгранных пиццикато, присутствующие посмотрели друг на друга с некоторым изумлением. Успокоившись и поняв происхождение этих странных звуков, они постепенно стали совершенно недвусмысленно выражать неподдельную радость. Уже лет двадцать как при дворе не смеялись. Толстый раджа чувствовал себя неловко. Но когда Барнетт вдруг с размаху шлепнулся на пол, скрестив на груди руки и ноги и втянув в плечи свою большую голову, чтобы походить на лягушку, и принялся скакать на месте, передвигаясь маленькими резкими прыжками и квакая при этом: квак! квак! квак! — сдержаться больше никто не смог. Сам раджа, подавая пример, катался по земле от радости и чуть не задохнулся в приступе безумного смеха.

Спектакль Боб закончил номерами эквилибристики и фокусами, которые окончательно закрепили его успех и положили начало его процветанию: взяв у присутствующих кольца с бриллиантами для фокусов, он позабыл их вернуть, и поскольку сам раджа не потребовал обратно бриллиант, стоивший двадцать тысяч экю, никто не осмелился поступить иначе. В этот день Боб сделал сбор примерно на полмиллиона. Правда, в дальнейшем во время его представлений больше уже никто не надевал колец…

В тот же вечер он был произведен в генералы, назначен командующим артиллерией и т. д. Остальное вам известно. Но никто не знает, а я хотел бы сохранить это для истории, что именно Барнетт стал причиной падения раджи, своего благодетеля… Приняв всерьез назначение, он каждый день инспектировал полдюжины старых, разобранных пушек, которые мирно дремали на крепостных стенах, а если и представляли опасность, то только для тех несчастных, которые решились бы выстрелить из них. Тем не менее этого оказалось достаточно, чтобы резидент написал лорду Дальхузи в Калькутту, что раджа замышляет заговор, что он приводит в порядок крепостные стены, увеличивает артиллерию и принял на службу американского генерала. Предлог был хорош, и раджа лишился всех владений. Бедный Боб даже не подозревал, что стал невольной причиной этого события, разрушившего его собственные надежды.

Понятно, что, имея за плечами подобное прошлое, Барнетт с необычайной легкостью взобрался на первую же кокосовую пальму, находившуюся рядом. В тот момент, когда крокодилы, уверенные в своей поживе, злобно взирали друг на друга, прикидывая, какая жалкая часть добычи достанется каждому после дележа, Барнетт примирил их, лишив приятелей ужина. Неудачники яростно сцепились между собой, к удовольствию Барнетта, наблюдавшего за ними из безопасного места — с верхушки кокосовой пальмы.

Удобно расположившись среди листьев и плодов на самом верху, имея стол и кров, он мог с философским спокойствием дожидаться, пока товарищи подоспеют ему на выручку. Ночь застала его в этом положении, но так как он крепко привязался к веткам с помощью охотничьего пояса, то мог не бояться, что, уснув, свалится вниз. Он вполне прилично устроился на воздушном ложе, и мысли его, поблуждав по грешной и низменной земле, воспарили в страну снов, где по обыкновению его ожидали самые невероятные приключения… Встав на сторону турок, чтобы защитить Босфор от китайцев, вторгшихся в Европу, он, как водится, достиг высших почестей, что было естественным следствием его нынешнего местонахождения, но, разумеется, завистливые враги сумели подкопаться под него. Короче говоря, ему снилось, что его должны посадить на кол; конечно, и тут сказалось влияние кокосовой пальмы, поэтому когда он внезапно проснулся, то непременно свалился бы с тридцатиметровой высоты, не будь привязан поясом.

Вдруг раздались выстрелы из карабинов, послышались крики:

— Боб!.. Барнетт! Генерал! О! Эй! Где вы?

— Здесь, мои друзья, я здесь! — немедленно отозвался добряк.

— Где же? — донесся голос Сердара.

Полная луна заливала весь пейзаж ярким светом.

— Здесь! Наверху! — крикнул Барнетт. — Третья пальма справа от Ауджали.

Этот своеобразный способ, которым янки указал свое местонахождение, вызвал всеобщий взрыв смеха. Сердца друзей наполнились радостью, теперь они снова были вместе.

Славный Барнетт спустился с пальмы куда быстрее, чем поднялся на нее, и сразу попал на спину Ауджали, где его приятели устроились с тех пор, как попали на болото.

Когда умное животное поняло, что нужно найти Барнетта, оно само привело Сердара и его спутников прямо к тому месту, где оставался Боб.

Все вместе они направились к гроту, рассказывая друг другу о своих приключениях.

Только Сердар хранил молчание. Ему, правда, пришлось как-то объяснить свое появление в Пуант-де-Галль. Чтобы рассказать всю правду о дуэли с губернатором, он был бы вынужден поведать товарищам о главных событиях своей молодости, а меж тем в его жизни был секрет, который он хотел унести с собой в могилу. Никто не должен был знать, как Фредерик де Монмор де Монморен, принадлежавший к одной из самых знатных бургундских фамилий, стал искателем приключений, известным под именем Покорителя джунглей. Единственного человека в Индии, знавшего, кроме него, этот секрет, он убил собственными руками. По крайней мере он был в этом убежден. С пулей в сердце не выживают, а он целил именно в сердце.

Друзья спокойно провели в гроте остаток ночи, ни о чем не беспокоясь, ничего не опасаясь: Ауджали стоял на страже, и одного его присутствия было достаточно, чтобы отпугнуть любого врага, будь то зверь или человек.

На рассвете Сердар разбудил спутников и дал сигнал немедленно тронуться в путь. Ему на терпелось ознакомиться с открытием Сами: это был способ покинуть долину Трупов, не ввязываясь в новые стычки, это было спасение, это была возможность вовремя оказаться в Пондишери, где Сердара ждали новые дела. Ему надо было спешить на помощь майору Кемпбеллу, который держался еще в крепости Хардвар-Сикри, но сопротивляться больше двух недель не мог. Надо было во что бы то ни стало прибыть в лагерь индусов до сдачи крепости, ибо в последний момент никакая сила не смогла бы вырвать хоть одного осажденного из рук фанатиков. Ни популярность Сердара, ни даже авторитет Нана-Сахиба не смогли бы отстоять тех, кто запятнал себя убийством стариков, женщин и детей. Гнусная резня в Хардваре до такой степени возбудила ненависть солдат и местных жителей, что они посчитали бы предателем любого из предводителей, если бы тот только захотел уберечь этих негодяев от справедливой кары.

Разве мог Сердар, еще вчера с такой непримиримостью относившийся к человеку, на которого он возлагал ответственность за этот чудовищный варварский акт, разве мог он сегодня просить своих друзей помиловать того, кого сам недавно называл не иначе как хардварским мясником? Нет, это было невозможно. Он мог только помочь майору бежать, рассчитывая при этом лишь на слепое повиновение двух людей, Нариндры и Сами, преданность которых была безгранична и от которых он мог потребовать любой жертвы, они подчинились бы не рассуждая. Хозяин сказал — этого было достаточно, чтобы они склонились перед его решением.

У них не было иных желаний и привязанностей, кроме его собственных, и его враги были их врагами. Они были преданы ему, подобно Ауджали, и Сердар рассчитывал на них троих.

Что касается Рамы, то, как мы уже говорили, Сердар и помыслить не мог о каком-то беспристрастном отношении с его стороны. Речь шла об убийстве его отца, а по индусским законам и обычаям, тот, кто не отомстит за отца, должен быть изгнан из общества порядочных людей, и душа его после смерти тысячи и тысячи раз воплотится в теле самых гнусных животных.

Как мы видим, это противоположно христианскому милосердию, хотя и там, и здесь на первое место среди всех добродетелей ставится прощение. На Востоке этот принцип носит сугубо формальный характер, ибо добро здесь забывают, но зло никогда. И разве только на Востоке дело обстоит подобным образом?

Как бы там ни было, в борьбе, которая ему предстояла, Сердар был почти одинок. Недостаток силы он должен был восполнить хитростью. Но ему требовалось время, чтобы все подготовить, завязать нужные знакомства и найти для майора надежное убежище.

Поэтому можно понять, с каким лихорадочным нетерпением он принялся за приготовления к отъезду. Каждый прошедший день уменьшал шансы на спасение несчастного, за которого в данную минуту Сердар с радостью отдал бы жизнь, лишь бы оставить воспоминания в сердце единственного существа, которое еще напоминало ему счастливые, беззаботные, сладостные дни навсегда ушедшего детства.

В тот момент, когда маленький отряд покидал грот, в который ему не суждено было больше вернуться, направляясь к найденному Сами выходу из долины, кустарники, росшие над пещерой, слегка раздвинулись, появилась кривляющаяся, отталкивающая в своем уродстве голова и долго провожала глазами удаляющийся караван, словно хотела удостовериться, по какой именно он пойдет дороге.