Покой нам только снится
Шрифт:
И шелестят травой сухой
Мои старинные болезни…
И ночь. И в ночь – тропой глухой
Идут к прикрытой снегом бездне…
Ночь, лес и снег. И я несу
Постылый груз воспоминаний…
Вдруг – малый домик на поляне,
И девочка поет в лесу.
6 января 1912
«Шар раскаленный, золотой …»
Борису Садовскому
Шар
Пошлет в пространство луч огромный,
И длинный конус тени темной
В пространство бросит шар другой.
Таков наш безначальный мир.
Сей конус – наша ночь земная.
За ней – опять, опять эфир
Планета плавит золотая…
И мне страшны, любовь моя,
Твои сияющие очи:
Ужасней дня, страшнее ночи
Сияние небытия.
6 января 1912
«Сквозь серый дым от краю и до краю …»
Сквозь серый дым от краю и до краю
Багряный свет
Зовет, зовет к неслыханному раю,
Но рая – нет.
О чем в сей мгле безумной, красно-серой,
Колокола –
О чем гласят с несбыточною верой?
Ведь мгла – всё мгла.
И чем он громче спорит с мглою будней,
Сей праздный звон,
Тем кажется железней, непробудней
Мой мертвый сон.
30 апреля 1912
«Есть минуты, когда не тревожит …»
Есть минуты, когда не тревожит
Роковая нас жизни гроза.
Кто-то на плечи руки положит,
Кто-то ясно заглянет в глаза…
И мгновенно житейское канет,
Словно в темную пропасть без дна…
И над пропастью медленно встанет
Семицветной дугой тишина…
И напев заглушенный и юный
В затаенной затронет тиши
Усыпленные жизнию струны
Напряженной, как арфа, души.
Июль 1912
«Болотистым, пустынным лугом …»
Болотистым, пустынным лугом
Летим. Одни.
Вон, точно карты, полукругом
Расходятся огни.
Гадай, дитя, по картам ночи,
Где твой маяк…
Еще смелей нам хлынет в очи
Неотвратимый мрак.
Он морем ночи замкнут – дальный
Простор лугов!
И запах горький и печальный
Туманов и духов,
И кoльца сквозь перчатки тонкой,
И строгий вид,
И эхо над пустыней звонкой
От цоканья копыт –
Всё говорит о беспредельном,
Всё хочет нам помочь.
Как этот мир, лететь бесцельно
В сияющую ночь!
Октябрь 1912
Испанке
Не
лукавь же, себе признаваясь,Что на миг ты был полон одной,
Той, что встала тогда, задыхаясь,
Перед редкой и сытой толпой…
Что была, как печаль, величава
И безумна, как только печаль…
Заревая господняя слава
Исполняла священную шаль…
И в бедро уперлася рукою,
И каблук застучал по мосткам,
Разноцветные ленты рекою
Буйно хлынули к белым чулкам…
Но, средь танца волшебств и наитий,
Высоко занесенной рукой
Разрывала незримые нити
Между редкой толпой и собой,
Чтоб неведомый северу танец,
Крик Напda и язык кастаньет
Понял только влюбленный испанец
Или видевший бога поэт.
Октябрь 1912
«В небе – день, всех ночей суеверней …»
В небе – день, всех ночей суеверней,
Сам не знает, он – ночь, или день.
На лице у подруги вечерней
Золотится неясная тень.
Но рыбак эти сонные струи
Не будил еще взмахом весла…
Огневые ее поцелуи
Говорят мне, что ночь – не прошла…
Легкий ветер повеял нам в очи…
Если можешь, костер потуши!
Потуши в сумасшедшие ночи
Распылавшийся уголь души!
Октябрь 1912
«В сыром ночном тумане …»
В сыром ночном тумане
Всё лес, да лес, да лес…
В глухом сыром бурьяне
Огонь блеснул – исчез…
Опять блеснул в тумане,
И показалось мне:
Изба, окно, герани
Алеют на окне…
В сыром ночном тумане
На красный блеск огня,
На алые герани
Направил я коня…
И вижу: в свете красном
Изба в бурьян вросла,
Неведомо несчастным
Быльём поросла…
И сладко в очи глянул
Неведомый огонь,
И над бурьяном прянул
Испуганный мой конь…
«О, друг, здесь цел не будешь,
Скорей отсюда прочь!
Доедешь – всё забудешь,
Забудешь – канешь в ночь!
В тумане, да в бурьяне,
Гляди, – продашь Христа
За жадные герани,
За алые уста!»
Декабрь 1912
Седое утро
Утро туманное, утро седое… Тургенев
Утреет. С богом! По домам!
Позвякивают колокольцы.
Ты хладно жмешь к моим губам
Свои серебряные кольцы,
И я – который раз подряд –
Целую кольцы, а не руки…
В плече, откинутом назад, –
Задор свободы и разлуки.
Но, еле видная за мглой,
За дождевою, за докучной…
И взгляд – как уголь под золой,