Покров для архиепископа

— Тебе точно нужно ехать? — неожиданно проговорил Эадульф.

Фидельма красноречиво пожала плечами.

— Да, — просто ответила она. — Мне нужно вернуться домой. Теперь, когда Его Святейшество одобрил и благословил устав моей обители, моя миссия закончена и я могу вернуться в Кильдар. Кроме того, у меня письма для Ультана Армакского. — Она замолчала, задумчиво глядя ему в лицо. — А ты еще долго собираешься оставаться в Риме?

Теперь уже Эадульф неопределенно развел руками.

— Трудно сказать. Может быть, даже пройдет несколько лет, прежде чем мы сможем отправиться домой в Кентербери. Новому архиепископу нужно многое объяснить и ввести в курс дела.

У Фидельмы округлились глаза. Она ничего еще не слышала о назначении нового архиепископа.

— То есть Виталиан все-таки назначил нового главу Кентербери? А я-то удивлялась, почему ты вчера весь вечер пропадал на каких-то переговорах. Я уже думала, что уеду, не увидев тебя. А кого назначили — Адриана, настоятеля Хириданского?

Эадульф неловко переступил с ноги на ногу.

— Пока что об этом никто не должен знать, на самом деле. Но… — он сделал выразительный жест и понизил голос: — Нет, не Адриана. Он сам ответил отказом на предложение Папы. И сперва он посоветовал еще одного настоятеля, по имени Андрей, но тот оказался слишком слаб здоровьем для такого поста.

— И что же? Кого выбрали? Только не говори, что брата Себби…

Он тепло усмехнулся.

— Нет, не Себби. Это пожилой монах по имени Теодор, грек из Тарса. Последние несколько лет он живет в Риме беженцем. Тарс захватили арабы-магометане, и ему пришлось бежать сюда, чтобы спастись.

Фидельма очень удивилась.

— Грек? С восточной тонзурой?

Эадульф улыбнулся понимающе.

— Я так и подумал, что ты оценишь всю забавность нынешнего положения. Но Теодор обещал после обучения обратиться в римскую веру.

— Эта подробность, должно быть, придется очень не по нраву вашим саксонским королям и духовенству, — заметила Фидельма. — А в особенности нашему другу Уилфриду из Рипона.

Эадульф согласился.

— Поэтому мы и должны остаться здесь еще на какое-то время. Его Святейшество Виталиан назначил Адриана наставником для Теодора, чтобы учить его римской вере. Более того, Адриан отправится вместе с ним в Кентербери в качестве сопровождающего, чтобы следить, как бы Теодор не стал вводить там греческие обычаи, хотя вам, должно быть, все равно — с точки зрения Колумбианской церкви разница невелика.

Фидельма ехидно улыбалась.

— Нет, это было бы уже интересно: решение синода Витби в пользу Рима отменяет назначенный Римом епископ.

Эадульф понял колкость, но был серьезен.

— Ты говорила, многие будут недовольны этой кандидатурой.

— Да. Как насчет брата Себби и Инэ?

— Инэ согласился быть личным слугой Теодора. А Себби некоторое время еще пробудет здесь, а потом вернется и станет настоятелем Стэнграндским, тем самым осуществив свою давнюю мечту. Больше ему ничего и не нужно.

Фидельма метнула в его сторону быстрый взгляд.

— А ты?

— Я? Я пообещал Папе Виталиану остаться при Теодоре скриптором и консультантом по саксонскому праву и обычаям. Поэтому-то мы еще не очень скоро сможем отправиться домой. Во-первых, Теодора необходимо обучить многим вещам, а во-вторых, он простой монах. И ему еще предстоит пройти посвящение в сан священника, потом диакона, а затем и епископа, а перед этим — отречься от обычаев Восточной церкви в пользу римских.

Некоторое время Фидельма молча разглядывала деревянные доски причала, как будто там было что-то интересное.

— То есть ты не вернешься в Кентербери, пока Теодор не будет подготовлен?

— Да. А ты сейчас поедешь в Кильдар? Насовсем?

Фидельма изменилась в лице и не стала отвечать.

— Мне будет не хватать тебя, Эадульф…

Послышались шаги, и на причале появилась знакомая высокая и надменная фигура — настоятельница Вульфрун. При ней были две издерганные служанки, которые с трудом волокли ее узлы, а она кричала на них обычным своим резким голосом. Вдруг Вульфрун заметила Фидельму с Эадульфом, велела служанкам остановиться и нарочно повернулась к ним спиной. Она решила расположиться там, на солнце, вместо того чтобы пойти под тень навеса, где сидела Фидельма.

— Погибели предшествует гордость, а падению — надменность, — пробормотала Фидельма.

Эадульф понимающе улыбнулся.

— Похоже, урок не был ею усвоен, — согласился он. — Конечно, ей пришлось не по нраву то, что правда открылась. Она предпочла бы жить в своих грезах о том, что она настоящая принцесса, а не бывшая рабыня.

— Veritas odium parit, — в ответ Фидельма процитировала Теренция. — Правда рождает ненависть. И все-таки мне ее жаль. Как это, должно быть, грустно — когда человек настолько не верит в себя, что должен выдумывать себе высокое происхождение, чтобы добиться уважения других. Больше всего зла в мире происходит оттого, что некоторые люди очень хотят ощутить собственную важность, и делают все для того, чтобы другие тоже ее оценили.

— Про это как-то очень зло высказался Эпиктет, — Эадульф нахмурился, пытаясь вспомнить цитату.

— Ты имеешь в виду его вопрос: «Неужто в самом деле мир перевернется, когда ты умрешь?» Действительно, зло, — с улыбкой заметила Фидельма. — Как бы то ни было, настоятельница Вульфрун, похоже, нашла себе новых прислужниц взамен несчастной Эафы. А мне ее до сих пор жаль.

Она указала кивком головы туда, где Вульфрун продолжала поучать двух своих юных прислужниц, указывая, где им стоять и куда поставить ее вещи.

— Она никогда не изменится, — сказал Эадульф. — Надеюсь, тебе не придется провести всю дорогу в ее обществе.

— А, что ты, ее отношение ко мне — это не мои трудности, а только ее. — Она с усмешкой обернулась к Эадульфу. А он, прищурившись, смотрел, как еще один человек всходит на причал. И на лице его было такое удивление, что Фидельма тоже посмотрела туда.

Тессерарий Фурий Лициний, неся под мышкой что-то похожее на ящик, прошел мимо настоятельницы Вульфрун и ее свиты и остановился у навеса перед Фидельмой.

— Я только сегодня утром услышал, что вы уезжаете, сестра, — приветствовал он ее, глядя немного растерянно.

Фидельма подняла голову и улыбнулась ему — молодому и смущенному солдату.

— Я не думала, что стражнику из кустодов Латеранского дворца есть дело до дорожных хлопот простой ирландской монахини, Фурий Лициний, — серьезно сказала она.

— Я… — Лициний закусил губу и холодно покосился на Эадульфа, который делал вид, что с интересом глядит на бурные коричневые волны грязного Тибра. — Я принес вам подарок… на память о Риме.