Покушение на Еву
Шрифт:
Он продирался через чащобу, внимательно смотря под ноги. Несмотря на то, что теперь он вел боевую кампанию против опаснейших в этом мире хищников – централизованно управляемых человекообразных, нельзя было забывать и об обыкновенных: обуви еще не изобрели, а потому наступить на змею значило проиграть только разворачивающееся сражение. Он воевал один, а значит, всякие происшествия были менее вероятны, чем в большой массе, но зато в случае своей реализации в этом представителе большого теоретического множества обитаемых миров имели однозначно роковые последствия. Вот уже две недели он наблюдал за этими существами, он назвал их «гоблинами» для порядка, слово «чу» было слишком коротким и ему не нравилось. Он привык давать имена всему окружающему его в этом молодом мире, хотя употреблял он их в одиночку и в основном про себя. Новое название этих агрессоров он считал более благозвучным и с мистическим уклоном, данный вид не дожил до специалистов-этнологов, а потому он был волен называть их как душе угодно, по праву первооткрывателя. Выяснил он пока очень немного, но главное, пожалуй, понял: все эти новоиспеченные рекруты, ведущие чуждую этому времени войну на истребление, напоминающую крестовые походы первой волны, действовали не по своей воле, хотя на первый взгляд все выглядело естественно. Но вопрос о первопричине данного природного катаклизма являлся, конечно, важным, хотя не приоритетным, да и дискуссировать в течение
Он не разводил костра, хотя без огня чувствовал себя неуютно на этом скалистом плато. Он попросту не умел этого делать без инструмента, а тащить с собой еще и палку-терку, и доску-основание в далекий поход он не захотел. Теперь он жалел о совершенном, но откуда он мог знать, что его разведывательно-диверсионная миссия так затянется? А ведь надо было предвидеть все, необходимо было взвалить на себя принадлежности на все случаи жизни, а он снова понадеялся на авось и на свой опыт двухсоттысячелетней давности наоборот. «Вот и расплачивайся теперь за дурость, осел!» – говорил он сам себе, но это мало помогало. Он не мог заснуть, было зябко, и еще он боялся ночных хищников: двуногих, безногих, четвероногих и многоногих. Он защитил тыл, почти вплотную подвинувшись к скале, но это внесло еще более неудобств: от скалы тянуло бодрящей прохладой, а ему надо было спать, вздремнуть хоть часик-другой, неизвестно, что готовил ему грядущий денек. Он вспомнил книжку о древнем путешественнике из будущего – Туре Хейердале, вот у того была выдержка: когда ночью на скале его разбудили непонятные шорохи, он в свете фонаря обнаружил неисчислимые полчища огромных пятисантиметровых тараканов, опоясавших его площадку, и что, вы думаете, он предпринял? Он быстренько внушил себе, что любое животное по-своему прекрасно, и спокойнехонько откинулся до утра, и даже кошмары ему не снились. Александр начал перебирать в памяти еще и другие подобные уникальные случаи людского геройства и занимался этим довольно долгое время, намеренно гоня мысли о текущих заботах, и этот психотренинг сделал невозможное: он задремал.
Ему снился Курман: они неслись на летающем танке на совсем малой высоте, наверное, направлялись громить каких-то врагов человечества. Курман все время что-то говорил, а он кивал и до боли сжимал магазин плазменной автоматической винтовки. И где-то рвались бомбы, и боевая машина огибала деревья и все ускоряла ход, а он водил стволом в стрелковой ячейке и все не мог найти достойную цель. И холодный ветер дул в спину, а потом пошел снег, и он сообразил, что наступает ледниковый период. И в конце концов главенствующее во сне полушарие, видимо, не смогло решить все накопившиеся в сновидениях проблемы и пасовало в панике, как обычно, будя главное логическое – левое, и оно, перехватывая власть, не стало долго возиться с этими переплетениями гордиевых узлов, не им сварганенных, а с ходу протаранило их дамокловым мечом реализма – и, понятное дело, Александр проснулся. Было очень темно, и на голову лил дождь. Он принюхался: никаких посторонних запахов не было, кроме озона, а когда сверкнула молния, он убедился, что по-прежнему один. Он подставил большущим падающим каплям лицо, растер эту воду по щекам и сказал себе: «С добрым утром!» – хотя была еще ночь.
Сегодня ему крайне не везло. Вначале он напоролся на громадное осиное гнездо. Было вовсе непонятно, чем питаются на этом каменистом предгорье данные насекомые-коллективисты, но его мало занимала эта натуралистическая загадка, он просто собирался обойти их жилище, когда подвергся агрессии с воздуха. Жалили они больно, и он улепетывал от них, подобно Винни-Пуху, и ничуть не стеснялся. На его счастье, еще не вывелись осы-убийцы, обнаруженные в двадцатом веке и впоследствии распространившиеся на все континенты. Такое происшествие усилило его сомнение по поводу возложенной на себя миссии, и, несколько отдышавшись, он присел в тенечке обдумать свои шансы. Итак, знаний и умения не хватало. Он мог и дальше делать «гоблинам» засады на направлениях, ведущих в сторону становища, но ведь ясно было, что пока ему просто везло, нельзя рассчитывать на постоянную удачу одинокого Робин Гуда с несколькими десятками стрел. Нужно было продолжать искать центр, направляющий агрессию, а найти его со своими слабыми следопытскими навыками он не умел, время действовало против него, местные люди жили очень недолго, от силы тридцать – тридцать пять лет, да и то считались долгожителями. Сколько ему сейчас? Никакого представления. Но любая случайность, будь то падение со скалы или укус гадюки, могла оборвать его миссию-предназначение. Во имя человечества стоило рискнуть жизнями некоторых соплеменников, втянув их в операцию. Он взвесил все «за» и «против». К тому же пора было посетить становище: неизвестно, что там случилось во время его отсутствия. Он встал, сориентировался по солнцу и двинулся в путь-дорогу: идти было далеко.
Не зря, ой не зря их далекие предки встали на две ноги: может, они и проиграли первоначально в скорости перемещения, но явно вытянули счастливую лотерею в другом замечательном деле – они стали меньше потеть. Это было одно из бесчисленных влияний законов материального мира на жизнь, прямое использование геометрии эволюцией: площадь нагрева уменьшилась в несколько раз, да еще и передние лапы освободились. Ныне, как и тогда, после того славного приспособительного перехода, беспощадное солнце палило им только голову и плечи, а по спине лишь чиркало своими слепящими полуденными лучами. Тогда, в скрытом даже от теперешнего момента времени, те, кто сумел выпрямиться, получили возможность экономить воду, запасенную в организме, а значит, путешествовать гораздо дальше от источников, дольше охотиться и достаточно продолжительно сидеть в засаде. Вообще человек несколько зря в последующие времена начнет сильно кичиться уникальностью своего прямохождения, многие динозавры изобрели его гораздо раньше, да и кенгуру не крало ни у кого патент.
Сейчас, в этой славной новой экспедиции, возглавляемой Александром, способность долго обходиться
без воды им сильно помогала. Ясное дело, что у них был некоторый запас в примитивной фляге из скорлупы ореха, но трудно было определить, сохранится ли в ней что-нибудь от испарения и выплескивания хотя бы до вечера. Они уже находились в неизведанных далях от становища: даже местность была другой, изменилась природа, это были предгорья, то тут, то там из низкой травы торчали скальные возвышения, а деревья почти уже не попадались. Участники похода начинали нервничать, еще никогда они не удалялись от родных мест так надолго, такой маленькой командой и в эту сторону. Александр пытался их приободрить, но с мизерным словарным запасом это было очень непросто. Ему помогало их умение терпеть да еще слабое, неразвитое воображение, слишком сильно их мозги были привязаны к текущему моменту действительности. Ему не нужен был этот маленький отряд, в случае открытого столкновения с «гоблинами», один он или несколько, имело малое значение, но ему был нужен Бедуин, а он бы никогда не смог его уговорить последовать за собой в одиночку. С помощью этого уникального следопыта Александр собирался, ни много ни мало, выследить логово этой таинственной силы, руководящей набегами.И все в этом походе было чинно и хорошо. Они не пытались охотиться на крупных животных, но питаться было надо, и Александр умудрился дважды подстрелить каких-то уток. Они сгрызли их сырыми. Александру даже не пришлось им растолковывать, что значит маскировка, все прекрасно понимали, что опасность окружающего пространства превосходит соблазн пожевать запеченного мясца: они уже видели «гоблинов», и их количество произвело на всех неизгладимое впечатление. После этого зрелища Александру с огромным трудом удалось склонить их к дальнейшему походу, не желали они слушать о перспективах, да и не мог он им доступно растолковать теорию, доказывающую неизбежность этой войны. В споре ему неожиданно помог Прямоходящий. С тех пор как Александр сломал ему переносицу, этот здоровый детина начал его боготворить, а посему любое его желание, дошедшее до малоподвижного мозга, воспринималось с огромным воодушевлением. Именно это сейчас и произошло. Прямоходящий вскочил, толкнул Толстяка, да так, что тот перевернулся на спину, и стал оживленно жестикулировать, показывая на Александра. Его речь и явные угрозы произвели впечатление, и поход возобновился.
И успешно продолжался еще неделю. И все это время следопыты двигались вокруг какого-то центра, то поднимаясь на возвышенности, то возвращаясь ближе к долине: Бедуин выслеживал «гоблинов» и место, в которое они периодически совершают паломничество. Александр тщательно наносил маршрут в свою память, постоянно прогоняя запомненное, как магнитофонную кассету, он так и не смог изобрести никакого реального метода сохранения информации, помимо своих мозгов. Ранее он делал попытки использовать камни или пальмовые листы вместо бумаги, но все это оказалось напрасной тратой времени, пришлось обходиться без блокнота и ежедневника, даже до глиняных свитков было еще ой как далеко.
Их подвела привычка, а Александру не хватило красноречия их переубедить. Было у них такое правило: возвращаться назад по своим следам. Неизвестно, отчего оно возникло, может, влияли не изобретенные покуда компас и карта, а возможно, это правило действовало только в новой местности, но он сделал ошибку: он поддался их уговорам. И, как обычно, – большинство оказалось не право. А ведь он сам уже несколько начал подсознательно верить в мистическую удачу, потому как ему действительно очень долго везло, поэтому когда вблизи одной из расщелин они угодили в ловушку, это стало полной неожиданностью даже для Александра.
Бедуин и тот ничего не почувствовал, пока «гоблины» не выдали себя громким криком, а потом в землю перед Толстяком воткнулось здоровенное, плохо обструганное копье. Следующее поразило Прямоходящего. Он дернулся и опрокинулся на спину, и уже из этого положения обиженно посмотрел на Александра, ведь он ему так верил. Копье вошло глубоко, повыше паха, и боль, наверное, была адская. Александр увидел врагов на возвышенности, но даже с такого расстояния они бы вряд ли добросили свои снабженные наконечниками палки общеизвестным способом: работали копьеметалки. «Гоблинов» было много, даже считать такое количество не имело смысла, а уж времени на это не было тем более. Единственным стоящим планом было бегство, что они и сделали. Александр прикинул шансы стойко умереть, защищая раненого, но их не было. В смысле, шансы умереть были, а вот стойко – никаких. Это была навязанная им битва, и впутаться в нее значило сделать ее последней. А эта вымершая впоследствии раса или вид уже с визгами выскакивала из своего укрытия. Когда отряд развернулся спиной к их раскрашенным красками лицам, еще одно копье нашло цель, и грузный Толстяк, видимо, сильно привлекающий стрелков своими пропорциями и легкой возможностью увеличить престиж, тяжело осел, а рык его заглушил победные возгласы «гоблинов». Но нельзя было остановиться и даже дотронуться до этого сильного тела, корчащегося от боли и страха, а нужно было спасаться – трусость являлась сейчас гарантией будущих геройств. А за ближайшей скалой споткнулся обо что-то Альбинос и покатился, едва не сделав кувырок через голову. Александр, пронаблюдав картину падения боковым зрением, начал тормозить, но эти враждебные сущности были уже тут как тут, и уже топор одного из них вклинивался между задранными человеческими руками, и Альбинос рычал, скидывая с себя первого противника, а из-за поворота уже накатывалась толпа. Александр выпустил стрелу, даже не слишком целясь: кто-то изменил тональность вопля, но все это было зря, такую ораву мог остановить только плотно заряженный пулемет. И он вновь развернулся, успев кого-то ударить, и начал ускоряться, наверстывая упущенное и оставляя еще одного товарища насовсем, но, видимо, новая жертва отвлекла внимание, потому как вряд ли Александр был лучшим спринтером в эти времена, или они действовали по еще не забытой привычке: как на охоте, когда одной загнанной косули хватило бы на все племя и незачем было забивать все гонимое стадо, холодильников и даже ледников еще не изобрели. Ведь не могли же они вести эту тотальную войну на истребление много поколений, не сформировалась еще экономика, ее подпитывающая.
Так или иначе, он оторвался, а часа через два, когда он совсем выдохся и перешел на шаг, его окликнули. Он схватился за лук, но это был Бедуин – «последний из могикан». Они обнялись и заплакали, а что еще им оставалось?
Еще через сутки они выследили лагерь «гоблинов». Перед этим жалким остаткам отряда повезло, пытаясь вернуться домой новой, неисследованной дорогой, они наткнулись на ручей и смогли удовлетворить свою самую большую потребность последних часов. Зная, где добыть воду, они смогли продолжить разведку. На этом настоял Александр, а Бедуин был вынужден согласиться, не улыбалась ему перспектива в одиночку возвращаться в становище. Вообще их страшная боязнь одиночества во многих случаях играла Александру на руку: не сформировались еще личности как таковые, были они все очень похожи психически, а тем более умственно, их сила была в коллективе, и, пожалуй, только в этой сплоченности они превосходили окружающих зверей. Имея самый большой мозг среди сухопутных животных, они использовали его только для насущных дел, не мог он отклониться ни вправо, ни влево, обладая потенциальными возможностями управления цивилизацией, он не мог их развить, не было здесь подходящей действительности для его прорыва. И ведь если этих людей с рождения поместить в условия двадцать первого века, они, пожалуй, не сильно отстанут от современников Александра.