Полцарства

Чуткий микрофон улавливал шорох дождя, скрип снега и шум дорог. Звук накатывающих машин был неповторим, как плеск волны, в разную погоду захлёстывающей скалистый, галечный либо песчаный берег. Это грубо намешанное, жёсткое на слух городское море можно было записывать вечно. В невод фонографа попадали остатки чужих вечеринок – визг чертей, пьяная качка попсы и, наконец, треск расшатанной дверцы – уехали.

Постепенно лоскуты начали складываться в единый образ. Но теперь, в кафе, за бокалом вина, Курт надел наушники вовсе не ради звукового портрета столицы. Ему нужен был голос Аси – всё, что она успела сказать сегодня, с той минуты, когда он, продемонстрировав ей пару треков, тихонько включил «запись».

Курт знал, что, как бы говоривший ни желал скрыть истину, по тембру и интонации можно в точности узнать его подлинные эмоции. Переслушав несколько раз свою тайную добычу, он убедился: Ася испытывала сочувствие к чудаку с ящиком плюс некоторое количество любопытства, не слишком жгучего. Ну что ж, могло быть и хуже! Кроме того, приглашение в гости давало ему ещё один шанс затесаться в друзья. Единственное, что смущало: стыдно нагружать человека, к тому же теперь семейного, своей пропащей личностью.

Выпив ещё вина, Курт почти справился с нападками совести и ушёл бы временно счастливым догуливать вечер, если бы не выяснилось, что на карте, которой он собирался расплатиться, оказалось недостаточно средств.

– А сколько там не хватает? – смутился Курт и полез в карманы.

– Хотелось бы одним чеком, – сказал официант.

Исполнить пожелание не удалось. Расплачивался, собирая копейки.

«Сегодня Софья вернёт машину, – думал он, шагая по улице. – Можно её продать и поехать, скажем, на Аляску. Там, в музее Севера, данные сейсмических, геомагнитных и прочих станций земли бесконечно преобразуются в музыку. Прикольно вот так сидеть и слушать. Но что это даст? Если бы можно было уехать на Аляску без себя – тогда другое дело! А с собой – нет, не имеет смысла. Единственный плюс – это уберегло бы Асю от его персоны. А то ведь правда возьмёт и приедет к Спасёновым на блины!»

Чары недорогого итальянского вина ещё были в силе, а совесть уже начинала раскладывать костры инквизиции. Обещал заехать к Софье за машиной – и как теперь быть с промилле? Клялся заказчику, что сегодня вышлет готовый код программы, – но уже ясно, что не успеет.

Не то чтобы Курт расстроился сильнее обычного. К сюжету «преступление-наказание» он привык. Но отчего-то подумалось: надо бы забежать к Сане Спасёнову, брату Аси и Софьи. Он врач и к тому же его, дурака, жалеет. Зайти хоть сегодня, дождаться конца приёма и сказать: «Всё, Александр Сергеич, край!» Пусть выпишет ему таблетки от лени, скуки и стыда. Вдруг есть такие? Он будет глотать их горстями. Ну, или яду. Может, оно бы и к лучшему – лишь бы не эта хмарь.

3

Замечательный старый дом в тесном дворике с липой был не раскуплен богатой публикой и не отделан в соответствии с евростандартом по причине многолетней угрозы слома. В нём обитали старожилы, и среди них семья Спасёновых. Сперва семья была большой – бабушка с сыном, невесткой и тремя внуками – Александром, Софьей и Анастасией. Затем бабушки не стало, дети выросли, а родители, достигнув пенсионного возраста, уехали поправлять здоровье на волжский воздух, в отдалённый от столицы городок, на родину отцовских предков-купцов, где раньше каждое лето дети проводили каникулы. Старший брат Саня тоже поселился отдельно. В трёхкомнатной квартире на Пятницкой остались сёстры и маленькая Серафима.

Когда Ася изъявила желание привести в дом мужа, Софья не возразила – хоть будет кому менять перегоревшие лампочки. И действительно, зажили дружно, всем нашлось место. Гостиная – общая, Софья и Серафима – в комнате средней, Лёшка с Асей – в маленькой, угловой, где слегка разъехались плиты стены и приходится каждую осень вызывать службу «запенить» трещину.

В тот вечер Лёшке так и не удалось встретить молодую жену у студии. Ася задерживалась – дорисовать иллюстрацию на заказ. Больше того, ему было велено забрать из садика Серфиму, что он и сделал – не то чтобы с досадой, но без особой радости. Только около девяти пришла Ася, занялась сначала племянницей, и лишь потом, на кухне, впервые за целый день обнялись. Тает, кружась, старая деревянная мебель с филёнками, волшебный пар окутывает сердце. Случаются всё же небеса на земле! Минуты полторы благодати – а затем ворвалась Серафима и потребовала Асю к себе.

Пока Лёшка, розовый от перебитого поцелуя, сердито листал телеканалы, Ася намыла тарелку мандаринов и устроилась в гостиной с племянницей – читать «Муми-троллей». Лёшка поскучал-поскучал рядышком да и вернулся на кухню смотреть футбол.

Когда матч закончился, и, надо сказать, по-дурацки, обе барышни уже сладко спали на Серафиминой кровати. Ася с краешку. В ногах шуршит заползший в пододеяльник Серафимин хомяк Птенец. Ну что, будить или не будить? Ладно, пусть себе спит, устала…

Посмотрев со скуки повтор вчерашнего биатлона, а затем и чемпионат по кёрлингу, Лёшка выключил спортивный канал и подошёл к окну. Через прогал в сырых ветвях горело зарево ночной Москвы. Всё же такие вот одинокие вечера – опасная штука! В голову лезут мысли, и нет среди них хороших. Волей-неволей вспоминаешь, что на самом-то деле ты никчёмная личность! Метил в спорт – не сложилось. В институт поступил – бросил. Слава богу, поженились с Асей. Встретил любовь, повезло! И всё равно, стоит остаться наедине с собой, наплывает: недоучка, нянька для малышни. Нет, вообще-то обучать мелких лучшей в мире спортивной игре – это классно! Вот только где денег-то взять на достойную жизнь? Может, потому такая Ася и скучная, что нет сверкающей перспективы?

В полуночное окно било капелью, сосульки кинжалами рушились с крыши наземь. Он как раз стал свидетелем крушения очередной глыбины льда, когда вдалеке сверкнул яркий, как молния по чёрному небу, визг тормозов. Лёшка навострил уши. Тишина длилась секунд пятнадцать, а затем в глубине дворов густо взлаяла и завыла собака.

«Гурзуф, ты, что ли? – с досадой подумал он. – Ну чего не спится тебе?»

Из-за невысоких домов, откуда-нибудь с Большой Татарской, поднимался и тёк по весеннему небу собачий вой. Взяв на себя роль колокола, Гурзуф провозглашал неведомую беду.

Лёшка не верил в приметы и прочую мистику, но на этот раз дурное чувство подняло его с места и вынесло прочь из дома на мокрую улицу. Выскочив из подъезда, он остановился и покрутил головой. Отовсюду летел капельный шёпот. Тысячи неземных голосов ткали по Замоскворечью весну. И на тебе, Гурзуф испортил всю музыку! По ночным переулкам, бранясь и хмурясь, Лёшка пошёл на вой.

– Гурзуф! Ты чего вопишь! Перебудил всех! – заругал он воющего на перекрёстке пса и вдруг осёкся. Сделал несколько шагов и почувствовал, что колени подламываются. В поблёскивающей ночными огнями луже, выбросив руку за голову, лежал расхристанный дядя Миша. Из косматой головы тёк классический ручеёк. – Дядя Миш, ты чего? – шепнул Лёшка, приблизившись ватным шагом, и в следующий миг был атакован чудищем. Гурзуф налетел и, обнажив клыки, рыком донёс до Лёшки свою главную и единственную мысль: не тронь хозяина!

Отбившись кое-как, Лёшка отступил на тротуар и наконец заметил то, что должен был увидеть сразу: в нескольких метрах от дяди Миши помаргивал аварийкой автомобиль, небольшой корейский кроссовер. В этой коробочке, судя по всему, и скрывался дяди-Мишин палач. Лёшка подался было к машине, но раздумал. Зачем? Сейчас приедет дорожный патруль – вот и увидим, кто. Вдруг безотчётно, из глубины всплыла мысль, что не нужно искать виновного. Не было виноватых в дяди-Мишиной беспутной жизни и смерти.

На всякий случай Лёшка позвонил в «скорую», хотя тот, убийца, наверное, уже вызвал все необходимые службы, и, ещё раз оглянувшись на погибшего, зашагал прочь.

Сказать по правде, Лёшка считал себя человеком не сентиментальным и здравомыслящим, но на этот раз его пробрало крепко. По отравленной весне, глядя под ноги и стараясь не вдыхать глубоко, он спешил домой. Из-под земли, вытесняя родной замоскворецкий воздух, поднимался пар невидимого зла, а в отдалении всё выл и выл Гурзуф. Должно быть, это и не вой был, а горькое нечеловеческое рыдание.