Полчасика для Сократа

— Конечно, — ответил он, не углубляясь в детали. Впрочем, ему было не до того. Он как раз разворачивал сахар, чтобы бросить его в кофе.

Взглянув украдкой на часы, я спросил, пришлет ли он мне вырезку с моим интервью, когда оно выйдет.

— Обязательно, — ввернула вдруг Инге, хотя мой вопрос помешал ей отправить в рот пирожное. Это было любезно с ее стороны, ведь своим нескромным вопросом я нарушил ритм поглощения вожделенного куска.

Спустя час с четвертью я спросил у Ганса, как он обычно начинает интервью.

Он слегка задумался, как человек, не привыкший давать быстрый или необдуманный ответ. Потом ответил, что начинает интервью, как придет в голову.

Я ожидал, что мой вопрос как-то подтолкнет его к тому, что он достанет ручку и бумагу, но он не шевельнулся.

— А как вы, собственно, попали в газету?

— Случайно, — ответил он.

Ганс, подумал я, принадлежит к поколению, экономящему не только действия, но и слова.

— Случайно?

— Там было место, — объяснила за друга словоохотливая Инге.

— А давно вы уже работаете в редакции?

— Порядком, — вздохнул Ганс устало.

Поскольку у меня сложилось впечатление, что наше интервью продвигается неплохо, я задал ему еще ряд вопросов.

Постепенно мне удалось выудить из Ганса, что в редакции он три года. Газета выходит раз в неделю. Ганс работает с понедельника по пятницу. В субботу и воскресенье выходной. Отпуск полтора месяца. Есть тринадцатая зарплата. Рабочий день с восьми до пяти. Перерыв на обед один час. На первом этаже вахтер. Парковка подземная. Тексты пишет от руки или печатает. Ничем не увлекается.

Извлечь всю эту информацию из человека, приехавшего брать интервью у меня, было непросто.

Потому, посчитав, что в газете, где работает Ганс, будут, несомненно, рады занятным сведениям о своем сотруднике, я отправил это интервью прямиком в редакцию.

О чешских рыцарях

(Старинное чешское предание гласит, что в глубине горы Бланик дремлет рыцарское войско. Когда настанет самое тяжелое время, проснутся рыцари, выйдут из горы, и святой Вацлав на белом коне поведет их на помощь чехам…)

Над Блаником сияло солнце. В пещере было уютно. Рыцари восседали вокруг стола и просматривали поступившую почту.

— Друзья, — возвестил Моймир, который вел заседание, — к нам опять поступила масса писем с просьбой о помощи.

— Люди вечно недовольны, — вздохнул Вратислав.

— И то правда, — поддакнул Радуз, — они жалуются всегда, когда меняется режим. Вспомните сорок восьмой год.

— Пишут, что растет преступность, — молвил Моймир, заглядывая в одно письмо.

— Это дело полиции, — откликнулся Крутинога.

— Много жалоб на растущее влияние мафии, — поведал Моймир.

— Типичная проблема свободного рынка, ничего не поделаешь, — изрек Кветослав, в свободное ото сна время почитывавший иностранную прессу.

— Многие переживают, что у молодежи плохо с моральными устоями, — продолжал Моймир.

— А когда было хорошо? — вскинулся Анастас. — Нравственность военной операцией не поднимешь.

Моймир перебрал очередную пачку писем и почесал в затылке.

— Нарастает-де расизм.

— Это вопрос воспитания, — рассудил Зруд.

— Вообще-то я бы особо не напрягался, так как договор четко определяет, когда мы должны покинуть пещеру и идти на помощь, — промолвил Православ.

— Когда станет совсем худо, — хором отозвались несколько рыцарей из глубины пещеры.

— Вопрос только в том, что под состоянием «совсем худо», в сущности, понимать, — осведомился Мната, который своим философствованием подчас действовал всем на нервы.

— Совсем худо — это когда голод, а сейчас народ не голодает, — провозгласил с набитым ртом Хрудош.

— Необязательно быть голодным, чтобы ощущать несовершенство бытия, — воспротивился вдумчивый Мната.

— Нечего умничать, — разбранил его Гневса, — люди не голодают, могут путешествовать и говорить, что думают.

Слово взял Православ:

— Договор строго устанавливает положение, при котором мы должны вмешаться. Когда народу будет совсем худо. Разумеется, правовое наполнение условия может произойти только в том случае, если мы сами придем к заключению о том, что настала инкриминируемая ситуация. Что касается народа, последний может просить о помощи как в индивидуальном порядке, так и в форме коллективных обращений, но ни в коем случае не вправе таковую требовать… Речь идет, по сути, о договорном обязательстве на время действия упомянутого договора.

— Ничего не понял, — проворчал Страхош.

— Сейчас растолкую, — продолжал Православ, глядя в какие-то бумаги. — Речь идет об обязательстве, которое не может быть расторгнуто нами в одностороннем порядке, но которое вместе с тем не подлежит опротестованию противной стороной, то есть чешским народом, его представителями или же доверителями. Так что, в случае невыполнения обязательств, народ не может подать иск или взыскать неустойку.

— А если мы как бы выступим на подмогу, то получим, типа, вознаграждение? — вопросил Дласт.

Православ глянул в документы:

— К сожалению, в договоре об этом ничего не сказано. Он составлялся в сжатые сроки.

— И тут нам ничего не светит, — проворчал Гневса.

— А ведь мы служим уже не одну сотню лет, господа, — опечалился Змлат.

— Без права на пенсию, — присовокупил Далимил.

— Договор надо менять, — порешил Цтирад.

Завиш предложил внести в грамоту дополнение. Православ выступил за временные ограничения, которые бы определяли срок действия обязательства по отношению к народу. Поскольку некоторые коллеги его не поняли, он разъяснил, что имеется в виду:

— Допустим, мы ограничиваем срок двухтысячным годом. Если до этого времени народу со всей очевидностью не станет совсем худо, наша часть обязательства по защитной операции, равно как и договор в целом утрачивают силу.

— Ну, хорошо, а мы-то что получим за свою службу? — вспылил Кршесомысл.

И остальные рыцари вознегодовали, заявив, что не собираются вечно ждать, когда же потребуется прийти на выручку, да еще и безвозмездно.

— Спокойствие, господа, мы найдем какую-нибудь лазейку, — успокаивал разгоряченных коллег Православ.