Полдень XXI век 2009 № 05

А уже если герой попадает в середину XX века, да еще и перед началом Второй мировой или даже в ее разгар, то он поистине должен обладать выдающимися способностями, дабы в одиночку, без всякой помощи и мощных технических бонусов что-то изменить.

Итак, каковы предварительные итоги инвентаризации?

Тут напрашиваются такие выводы. Во-первых, по мере приближения к настоящему история становится все более негибкой, а в будущем, вероятно, усилиями отдельного человека ее изменить окажется почти невозможно, она станет практически предопределенной. Это наводит на определенные размышления. Вроде бы историки как у нас, так и за рубежом отказались от представления о существовании жестко детерминированных «законов истории», в лучшем случае говоря о «законах-тенденциях». А в литературе дело обстоит таким образом, что эти законы, если они и не существовали раньше, не сформировались, то точно существуют сейчас и станут еще жестче в будущем. Нет пока речи о том, что ничего нельзя изменить. Мы бы хотели что-то изменить, верим еще в такую возможность, но понимаем, что сегодня это нам не по силам. То ли дело в прошлом!

Для этого нашему современнику надо:

а) попасть в критический период «войн и революций» (впрочем, с точки зрения требований остроты сюжета это не удивительно). Когда еще можно изменить историю, если не в такие периоды, точки бифуркации? Тем более, учитывая, что чем ближе к нам эпоха, тем большую инерцию исторического процесса нужно преодолеть, тем больше надо приложить усилий, привлечь мощных факторов вроде инопланетной помощи и т. д.;

б) действовать в команде, желательно из единовременников или, по крайней мере, организовать себе таковую на месте. Причем чем больше и разнообразнее команда — тем лучше. Желательно захватить в прошлое целую тусовку ролевиков, как у Прозорова, а еще лучше — военную базу, специально рассчитанную на выживание после ядерной войны, как в «Легендах зачернодырья» Д. Беразинского;

в) далее, хорошо бы попасть в достаточно отдаленное прошлое. Тут требуется уточнение — в достаточно отдаленное прошлое цивилизованного мира. А то ведь если попасть во времена охотников на мамонтов, то не то что цивилизацию придется создавать с нуля, но и саму Историю. Почет, конечно, большой: можно выбрать направление развития для целого мира, но уж больно это глобальная задача;

г) и, конечно, крайне желательно иметь какой-нибудь бонус, причем не только в виде знаний и умений будущего, но и военные навыки. Иначе выжить можно будет только в составе команды или, попав в особо благоприятную среду. Конечно, чем время ближе к нашему, тем нравы цивилизованнее и индивидуально приспособиться легче. Но вдруг попадешь к пиратам? (А. Волков, «Командор», Е. Горелик, «Не женское дело», М. Ахманов, «Флибустьер»).

И вот тогда-то возникает возможность не просто неплохо устроиться в прошлом, но и поменять историю. Это эскапизм? Да, но особого рода — бегство в то время, где можно еще что-то сделать мне, маленькому человеку, который в своем настоящем обречен быть винтиком глобальных процессов. Но этот маленький человек верит, что в далеком прошлом он стал бы если не полубогом, то могучим волшебником, который своими знаниями, волей и силой направлял бы ход истории. Не имеем ли мы дело с синдромом целого поколения, живущего не в свое время?

А может, не менять?

С другой стороны, как быть с теми героями, которые оказываются в чужом времени и не ставят себе цели изменить историю, а просто пытаются вписаться в эпоху и быт? Они ведь делают почти то же самое, что и в родном времени? Какой смысл посылать героя в прошлое с такой, в общем-то, банальной стратегией поведения — ну не для того же, чтобы показать, что «наш человек» и в Древнем Риме может неплохо устроиться?

Даже если «наш человек» ничего и не пытается менять в прошлом, у него там появляется одно психологическое преимущество, которым он в своем родном времени не располагает. Он, даже обладая весьма смутными знаниями в области истории, в целом понимает смысл того, что происходит, куда движется человечество. (А сегодня он может об этом только догадываться, строить гипотезы.) Он знает, что его новый мир точно будет существовать и через сто, и через пятьсот лет, и что поэтому в него можно без сомнения вкладывать усилия. Он видит перспективу. Да что там 100 или пятьсот лет! Хоть бы 30–40, как рассуждает бизнесмен Борис Мокин из «Меж трех времен» А. Бушкова, желающий переместиться в Россию 80-х годов XIX века. Главное — хотя бы примерно знать, когда и где жить будет уж очень плохо, и туда не соваться. И это придает существованию перемещенного во времени невиданную метафизическую стабильность.

Все остальные бонусы в принципе второстепенны и способны только еще более облегчить жизнь в старом, стабильном мире. Поэтому со временем «наш человек» привыкает к бытию в прошлом и уже не хотел бы его покидать. И здесь причина не только в том, что он там находит себе дело, место в жизни, любимого человека и т. д. Его существование там, конечно, не очень комфортно с бытовой точки зрения, но не с метафизической! По большому счету, он не очень заинтересован в том, чтобы менять историю.

И действительно: то, что произошло тысячу или две тысячи лет назад, уже воспринимается как должное, как неотъемлемая часть человеческой истории, без которой не обойтись: и даже если бы мы имели силы ее изменить, какая у нас может быть мотивация? Нет, конечно, лучше, если бы не было монгольского ига или Смутного времени, но они случились достаточно давно и теперь представляются чрезвычайно важной частью нашей истории, определившей наше национальное и культурное лицо. Пытаться что-то изменить в таких ключевых точках нашей истории — это значит рисковать национально-культурной идентичностью. Стоит ли игра свеч? Даже если считать, что стоит, бытие в далеком (до XX века) прошлом нашего современника, пытающегося изменить историю, представляется скорее интересной военно-стратегической игрой, чем действительно актуальным занятием. Потому что, вопреки представлению о какой-то особенно несчастной судьбе России и русского народа, наша история в целом — это история народа весьма успешного и довольно везучего. Те несчастья, которые русские переживали до XX века, на фоне злоключений многих европейских и иных народов выглядят достаточно умеренными или, по крайней мере, не являются из ряда вон выходящими.

Да и в трагических периодах нашей древней истории при желании можно найти ряд положительных моментов. Так, монгольское иго при всей тяжести способствовало объединению Руси, прекратило кровопролитные междоусобные войны, терзавшие ее после смерти Владимира Мономаха, а также уберегло от крестоносной угрозы с Запада. Некоторые, вслед за Гумилевым, вообще считают, что иго и игом как таковым не было, а было союзом между Ордой и Русью.

Террор Ивана Грозного? На фоне Варфоломеевской ночи он выглядит весьма бледно. Само же правление этого царя по большей части было цепью приобретений и успехов; даже Смутное время, которое одни обычно ставят ему в вину, другие рассматривают как незапланированное следствие этих успехов.

Смутное время? Спору нет, ужасный период, но уж никак не страшнее религиозных войн, терзавших Европу примерно в то же время и погубивших в одной только Германии две трети населения.

Реформы Петра Великого, пусть во многом необходимые, но проведенные зачастую очень дорогой ценой и некомпетентно? Но именно они сделали Россию великой державой.

Пугачевщина? Досадная заминка в золотом веке Екатерины, и, кроме того, она меркнет перед Французской революцией.

В общем, если мы обратимся к трагическим периодам нашей истории вплоть до XX века, мы всегда сможем найти в них положительные стороны, которые в будущем способствовали новым успехам России. И поэтому наш современник в принципе даже и не заинтересован в том, чтобы менять историю России этих времен слишком радикально. Так, разве что-нибудь подкорректировать. Например, совершить объединение Руси руками не монголов, а самих русских; скорректировать деятельность Петра в пользу принятия им более продуманных решений или, в худшем случае, заменить его разумной и уравновешенной Софьей и т. д. Благо человек будущего, как мы заметили раньше, тем более могуч, чем в более отдаленное прошлое он попадает.

Но все меняется в XX веке. Первая мировая война, революция, Гражданская война, Великая Отечественная, перестройка и развал СССР — это уже события, последствия которых мы ощущаем на себе. И, главное, у нас нет теперь уверенности в том, что из катастрофических событий последних десятилетий в будущем для России получится какое-то благо, которое перевесит их последствия. Наш современник, попавший в первую половину XX века, по определению, не обладает той метафизической уверенностью, о которой говорилось выше. А это значит, что лучше катастроф не допустить или минимизировать их масштабы.

Иными словами, наш современник, попадающий в относительно недавнее прошлое, оказывается гораздо более лично заинтересован в изменении истории, чем если бы он попал в более отдаленное время.

Вот характерные примеры — две появившиеся в 2008 книги на тему альтернативной истории как Великой Отечественной войны, так и СССР в целом: С. Буркатовского «Вчера будет война» и В. Конюшевского «Попытка возврата». В обеих герои, попадая в 1941 год, пытаются в меру своих сил изменить ход войны, а вместе с тем и истории.

Здесь мы вынуждены отвлечься и вновь вернуться к вопросу о том, какие могут быть у нашего современника мотивы менять историю или же оставить все как было.

И тут очень многое зависит от того, из какого именно периода нашей истории герой попадает в прошлое.

Одно дело, когда имеющий возможность поменять историю своей страны, попадает в ее прошлое из относительно благополучного периода. Иными словами, он знает, что даже если историю и не менять, его страна будет существовать в будущем и, может быть, судьба ее сложится совсем не плохо. Так что стремление поменять историю будет зависеть исключительно от наличия представления о возможности еще лучшего варианта будущего.