Полдень, XXI век (декабрь 2012)

Офицеры Охотника, даже старые кадровые, Капитана уважали: во-первых, за «без сю-сю» отношение к своему специфическому экипажу, а во-вторых – за шквальную решительность, которая в полсекунды выворачивала облик Старого-Душки-Шкипера в Морского-Волка-Вперед-Колченогие-Душу-Выну.

С во-о-от такими клычищами.

Как сейчас.

– Сэр?

– Старший помощник, всех наверх. Построение на шканцах, кроме вахтенных.

Старпома унесло в ходовую рубку.

По всему кораблю загугнила громкая связь. Залязгали гермодвери, затопало.

Капитан осторожно выколотил трубку о планширь в ладонь, ссыпал пепел в карманную пепельницу (последний подарок покойницы-жены) и снова глянул на тусклое солнышко. Он крайне редко бывал на берегу и не интересовался – каково там. Судя по таким вот прозрачно-дрожащим юнгам, ничего хорошего. Приходя на базу после охоты, Йенссен удалялся, как правило, к себе в каюту на все время бункеровки-дозарядки и появлялся только подписать документы, получить регулярную премию (мешочек трубочного табака, коробка книг, две фляги скотча и четыре бутылки джина, иногда заменяемого водкой), принять рапорты да скомандовать отдачу швартовов.

С пополнением экипажа знакомился уже в море.

От отпуска и смены он отказывался много лет подряд, за что и был прозван Безумным. Командование ругалось, врачи негодовали, моряки тихо радовались: «Баловень Судьбы» оказался поразительно везуч и живуч для Охотника, и бортовые мистики связывали это с неотлучным присутствием на борту Безумного Йенссена.

Иногда Йенссен сам в это верил.

Но, если уж откровенно, как самому себе…

Он просто не хотел доверять свой корабль чужому капитану. Старый контейнеровоз, добросовестно восстановленный и превращенный в Охотника, напоминал норовом его прежний, довоенный сухогрузик. Обвешанный нынче вооружением от носа до кормы и от ватерлинии до самых клотиков, он так и не потерял гражданского силуэта. Йенссен очень любил свой нынешний корабль. И, видит Бог, блага, положенные экипажу Охотника, – чистые вода и питание, отличное жалованье, хорошее жилье на берегу и содержание семьи за счет народа – были тут не при чем.

Из полусотни спущенных на воду после Большого Мира кораблей-Охотников в живых и на плаву оставалось теперь хорошо, если полтора десятка на весь Мировой океан. Йенссен очень не хотел оказаться где-то на берегу, когда (и если) Судьба, наконец, явится за его любимым «Баловнем».

А семьи у Капитана и вовсе больше не было.

Безумный Йенссен вздохнул еще раз, принял у Старпома свою капитанскую фуражку, надел, проверил середину козырька по кокарде и протянул руку за микрофоном.

Последняя минута покоя растворилась за кормой, в беспокойном тумане.

Так настороженное «скоро» превращается в решительное «уже».

Йенссен смотрит вниз, на ровный строй моряков, медленно двигая ползун выключателя на микрофоне в положение «on». Если «Баловню» не повезет – кто-то из них не доживет до ночи. Если не повезет сильно – утра не увидит никто. Если повезет… Со щелчком выключателя обратный отсчет готовности «два-тридцать» до первого импульса гидролокатора пускается резвым аллюром.

Два часа двадцать девять минут двадцать секунд.

– Моряки! Артиллеристы, ракетчики, летчики, дайверы! Офицеры! Матросы! Братья-Смертники! Настал момент отдать долг Земле, которая из последних сил содержит нас, как лордов, на борту нашего санатория, а наши семьи – за счет народа на берегу! Мы идем по следу дичи, и время начинать Охоту. Вы все знаете, что наша Охота опасна. Дико опасна. Приходится воевать тем, что осталось и хоть как-то работает. После каждого условно-удачного выхода экипажу требуется пополнение в размере до половины состава. Выживших после гибели самого Охотника не оставалось ни разу. Поэтому мы все – исключительно добровольцы. От Капитана до юнги. Либо те, кто в Большую Недовойну потерял все и не хочет, чтобы такое же случилось с кем-то другим после Большого Мира; либо те, кто согласен рискнуть в обмен на пожизненное обеспечение своих близких, поскольку выживание после Большого Мира – штука возможная, но чертовски нелегкая. Либо те, кто хочет умереть от своих неизлечимых военных хвороб не впустую и не в своей постели… Мы все знали, на что идем, и поэтому мы – здесь, и перед нами – наша цель. Сейчас я, ваш Капитан, следуя установленному Закону, спрашиваю вас: есть ли среди экипажа передумавшие умирать за Землю и желающие покинуть борт?.. Вам гарантируется спасательный плот, радиомаяк, припасы на неделю и дистанция минимум в двенадцать английских морских миль до точки Охоты. И отсутствие комментариев при проводах. Не Бог весть что, но выжить шанс есть…

Безумный Йенссен отворачивается на секунду от микрофона и кашляет в сторону. На открытом крыле мостика, за его плечом слева, неколебимой скалой Старпом. Джереми Смит. Огромный, иссиня-черный эфиоп, сверкающий большими глазами из-под фуражки с позументами. Седые виски. Два европейских университета, морская Академия и твердо обещанная врачами смерть от опухоли через четыре-шесть месяцев. До зачисления на «Баловень» один выступил против банды мародеров. Капитан Йенссен нашел рекомендованного ему Джереми Смита полумертвым, в реанимации общего госпиталя, в Ванкувере, когда обгорелый и сильно побитый пиратами «Баловень Судьбы» дополз в ремонт на одной полусдохшей машине (к остаткам знаменитых некогда верфей «Seaspan Marine»).

Моряки внизу стоят темным, ровным, недвижным строем, по службам – от Мастер-специалистов на правом фланге до того мерзлявого юнги на левом. Он дрогнул, или показалось?..

– …Нет таких? Я и не сомневался, ребята. Спасибо. Старпом?

– Внимание, экипаж… Боевая тревога! По местам боевого расписания, активация систем, готовность к развертыванию четыре минуты, доклад по готовности старшим по службам. Офицерам сбор в командном пункте через три минуты!..

– Капитан, сэр! – из ходовой рубки на мостик высунулся радист. – Наш сосед на западе радирует, что тоже ведет дичь!

– Джонни Джоунс и его «Серебряный Закат». Два патрулирования впустую. Ему, наконец, повезло? Непонятно: две лодки рядом… Ну, поздравьте его пока, я свяжусь после инструктажа. Так, теперь…

Строй на шканцах внизу, за спиной Йенссена, по отрывистой команде ломается и взрывается топотом; трапы и настилы грохочут под разбегающимися на боевые посты расчетами.

– …Связь с берегом, пусть транслируют на Базу. Начало охоты расчетное – через три часа. Сверьте часы. Дежурный «Авакс», наблюдение на квадрат, гнать гражданских, если есть, ну… Чтобы все, как положено. Связь постоянная.

– Капитан, сэр. Офицеры на командном пункте.

– Идемте, Джереми. Вы знаете, Джереми, у вас ведь у единственного из старого экипажа нет прозвища. Почему бы?

Три палубы вниз, внутри многоэтажной надстройки. Трап погромыхивает под протезом Капитана. Ниже по трапу в сумраке (экономическое освещение) плывут белый китель и белая фуражка. Под фуражкой взблескивают зубы в улыбке:

– Нет устоявшегося, сэр… С вашего позволения, я на этот трап тоже первым… Меня зовут Дылдой, Головешкой, Копченым Мальчиком, Черным Маньяком, Зулусом, Абамой, Кинг-Конгом, Малышом Джереми и еще примерно десятком кличек… Осторожно, сэр, тут вода на ступенях, я потом выясню – откуда…

– Джем, вы еще на руках меня понесите!

– Пфу! А кто в прошлом рейсе на два пролета порхнул? Наверное, я неправильно помню? Наверное, это был какой-то другой Капитан Йенссен?! Старина Джереми чуть не рехнулся тогда! Вам-то что: свернул себе шею, завернули в простынку, чугунину на ноги, да за борт. А мне потом что – этим линкором командовать?! Премного обязан… Осторожно, сэр, тут ремонт… Не заслужил я пока постоянного прозвища…

– За три охоты? – хмыкает скептически Безумный Йенссен. И через секунду вредным таким тоном: – А я, зато, знаю, кто и почему называет вас Черным Маньяком!