Полдень, XXI век (ноябрь 2010)
Шрифт:
Тут в спор вступят патриоты из числа историков и филологов, которые как раз и вспомнят судьбу белогвардейцев-эмигрантов, пытавшихся представить свое изгнание миссией, называвших себя посланцами русской культуры в Европе и даже говоривших, что их задача – сохранение оставшихся от России культуры и ценностей. Теперь, скажут патриоты-филологи, после гибели страны, нужно сплотиться вокруг русской культуры и пытаться ее сохранить вопреки всему.
Верующие люди будут возражать, что точкой истинного сплочения в несчастье может быть только религия, что попытка сделать религию из культуры будет лишь жалким подражанием и эрзацем, – да и зачем, вообще, спрашивается, создавать эрзацы религии, обнаружив в себе тягу к ней самой?
На это филологи будут отвечать, что религия не страдает от изменения границ и даже гибели царств земных, что она универсальна и одинакова хороша для всякого, имеющего душу, между тем, происходящее вокруг как раз не препятствует спасению души, а может быть, даже ввиду постигающих
Верующие люди предложат обратиться к опыту иных эмиграций и диаспор и убедиться, что культура как таковая не может хранить коллективное единство слишком долго – уже дети и внуки белоэмигрантов стали обычными французами и американцами, почти забыв о своих русских корнях. Между тем, религиозность русских старообрядцев (не говоря – евреев) позволила им и в рассеянии сохранить свою культуру. «Религия, – скажет один из персонажей романа, священник, – сможет сохранить и себя и культуру, а культура сама по себе не сможет сохранить даже саму себя».
Впрочем, среди космополитов будут оптимисты, заявляющие, что ни о каком исчезновении государства речь не идет – наоборот, наконец-то начинается история России как государства современного, самосовершенствующегося, находящегося на пике прогресса, ибо, только получив хорошо по затылку и избавившись вместе с территориями от амбиций, Россия наконец-то признает себя частью европейской цивилизации, займется не вздохами о собственном величии, не паразитическим прожиганием ресурсов, а культурным и хозяйственным созиданием, а заодно совершенствованием социальных институтов. А если при этом Россия даже распадется на несколько частей, то это в некотором смысле будет даже лучше: ареал русского народа и русского языка от этого станет не меньше, но зато отдельные регионы наконец-то получат возможность проявить собственную инициативу и собственные амбиции, в результате русская культура и, говоря шире, «русский мир» станут даже разнообразнее и сильнее.
Огромное количество споров в романе будет посвящено возможности сопротивляться врагу. Оборонцы будут призывать окружающих сделать волевое усилие, чтобы сохранить величие.
В ответ пораженцы скажут, что безответственное и коррумпированное правительство само виновато в том, что никто не хочет умирать за такую страну. «Эту» страну, лишенную демократии и разворовываемую олигархами, все прочее население уже перестало считать своей, и нынешний режим давно воспринимается как оккупационный. Воевать, защищая одних оккупантов от других, – овчинка выделки не стоит, да и потом новые оккупанты даже могут оказаться лучше прежних.
Пораженцы будут также добавлять, что в нашей стране призывы к борьбе всегда подозрительны: борьба не на жизнь, а на смерть часто – слишком часто – служит оправданием для мерзостей, с которыми не боремся в повседневной жизни. Дело не в том, можем ли мы бороться, а в том, стоит ли подчинять всю жизнь борьбе. Злоупотребления, насилия в судах и без суда, воровство интендантов, пренебрежение культурой и нормами гуманизма – не оттого ли, что наша жизнь подчинена борьбе?
Оборонцы на это ответят, что борьба – это выживание, и тот, кто оправдывает свое нежелание драться нелюбовью к коррупции, совершает преступление против сограждан и своих детей, ведя все сообщество к вымиранию.
Но пораженцы не сдадутся (вопреки своему названию) и возразят, что, возможно, борьба лишь ускорит нашу агонию – хотя бы из-за демографических потерь. Среди пораженцев будут еще фаталисты, а также сторонники теории Льва Гумилева, которые скажут, что длительность существования государства в любом случае отмерена, что бы мы ни делали. Вопрос в том, чем мы займем оставшиеся нам несколько веков, – ведь если нам не суждено быть сильными, то пусть хотя бы результаты дел и намерения поражают благородством. Стыдно, если умирающий лев не может сказать пришедшему лягнуть его ослу ничего, кроме: «Были бы у меня зубы, я бы тебе показал». Если в его мыслях нет ничего другого, если все его счастье в том, чтобы терзать слабейших, – значит, он достоин того, чтобы его лягнул осел. Тут пораженцы будут ставить вопрос: ради каких ценностей мы будем вести эту войну? Эрудиты вспомнят комедию Дюрренматта «Ромул Великий», рассказывающую о гибели Римской империи под натиском германцев. Византийский император в этой пьесе вполне резонно говорит, что спасти империю может только идея, только вера в свое предназначение, и предлагает лозунг «За мир и рабство!». Если бы Россия отстаивала хотя бы преимущества рабства, ну хотя бы крепостное право (которое она отменила так поздно) или, скажем, даже ГУЛАГ как некое экзистенциальное состояние и экономический инструмент.
Но нет, мы отстаиваем лишь идею собственного имперского величия – величия ради величия, причем достигать этого величия можно лишь путем унижения других, – это великое, ни с чем не сравнимое удовольствие от смерти соседской коровы. Такую великую идею никто не поддержит, она никому не сладка. Мир нельзя покорить – его надо соблазнить. Нужно обязательно соблазнить противника – своими ценностями, навыками, образом жизни. Запад выиграл у Китая культурное соревнование, поскольку Китай может развиваться, только заимствуя у Запада технологии и экономические отношения, а конфуцианство составляет лишь декор, постепенно съеживающийся под лучами глобализации. Суть нашего поражения заключается в том, что нам некого и нечем соблазнять. Нам даже самих себя нечем соблазнять.Можно представить себе возмущение и душевную боль оборонцев, и, возможно, они позволят себе несколько резких слов в адрес оппонентов – вроде того, что «из-за таких, как вы, мы и проиграли». Именно из-за таких пораженческих настроений правительство и сняло с себя ответственность за исход войны – оно поняло, что мобилизовать это общество на борьбу невозможно. Это вызовет некоторые ироничные замечания – мол, все снимают с себя ответственность, если все остальные не снимут с себя последнюю рубашку и откажутся от духовной и прочей свободы – ради того, чтобы кто-то соизволил выполнять свои обязанности.
Социологи добавят, что солдат брать не из кого: плохая экология и нездоровый образ жизни породил больное население; жители городов и единственные дети в семьях просто неспособны напрягаться, причинять себе боль, вкладывать усилия, расставаться с близкими. Так в истории всегда и происходит закат империй.
Схватившись за это мнение, сторонники варваризации будут говорить, что гибель России – лишь частный случай вырождения западной цивилизации, которой Россия поддалась, и надо освободить землю от наших пороков, от наших растравленных цивилизацией гниющих язв, чтобы предоставить пустое пространство для молодых и здоровых наций. Но социологи на это им будут возражать, приводя аргументы, известные еще со времен Первой мировой войны: что великие народы Азии, которые якобы идут нам на смену, никак нельзя назвать молодыми, что от них, соответственно, нельзя ждать никакого обновления, что перед нами древнейшие царства и древнейшие культуры, зараженные собственными цивилизационными пороками, да к тому же еще усиленно подражающие западным порокам. Так что эти азиатские империи, несмотря на временно обретенную ими силу, идут по тому же пути вырождения. Мы любуемся их отсталостью в некоторых «пунктах» как молодостью – но это иллюзорная молодость, которая очень быстро пройдет. Африканские негры, австралийские аборигены – последние резервы молодости человечества, но вряд ли в обозримом будущем от них стоит ждать обновления дряхлеющей цивилизации. Человечество должно измениться и «омолодиться» само, опираясь на свои цивилизационные достижения, и целиком, а не за счет идеальных «молодых» народов, либо погибнуть.
Впрочем, среди оборонцев найдутся, конечно, активные герои, которые уверены, что страну можно спасти, если использовать некие технические решения, задействовать, как это принято в современной фантастике, некую таинственную и «затерянную», но обнаруженную по крайне секретным документам – что? Тайну. Государственную. Скажем, некую машину, разумеется, в затерянном в тайге бункере, и эта машина может. Ну, чего она только не может. Концентрировать энергию… взрывать. запускать ракеты… спутники. землетрясения. прямо на психику… через шестое измерение… из-под земли… Да неважно, что она может, главное – что кажется, что это страшное могущество, и остается непонятным, почему оно до сих пор ни кем не задействовано. Назовем эту машину Особый технический комплекс «Новосибирск». Вот она заброшена, и остается только найти ключи зажигания, чтобы ее запустить. Так что роман можно было бы назвать «Ключи от Новосибирска» – название приобретает двойной и даже тройной смысл: с одной стороны, это ключи от крупнейшего азиатского русского города, вручаемые войскам захватчиков, а с другой стороны – это ключи от оружия возмездия, которыми мы этих самых захватчиков. путем сосредоточения энергии вплоть до десяти в какой-то степени на квадратный чего-то там. С третьей стороны, это ключи в криптографическом смысле – поскольку умом Россию – и тем более азиатскую часть России – не понять, то нужны ключи. И вот герои ищут эти ключи..
Поиск или перехват очень важного предмета – флешки, дискеты, карты сокровищ, компактного произведения искусства – стандартная основа для остросюжетного романа, вокруг этих ключей можно накрутить очень много коммерчески успешного с допросами, догадками, погонями и перестрелками, и все-таки кажется, что акцент должен стоять не на этом, а на вопросе о том, существуют ли технические решения для проблем, порожденных отнюдь не техническими ошибками, а ходом истории, закономерностями развития – в конце концов – Судьбой! В конце концов, всякое техническое решение порождает контррешения, надежда на победу в войне за счет одного удачного оружия – хотя бы и ядерного – никогда не сбывалась, и сама способность государства эффективно и массово использовать те или другие технические решения зависит от ее экономики и социальных механизмов.