Полдень, XXI век (октябрь 2011)

– Полтора лимона.

Мне Славик одолжил ровно в сто раз меньше.

– Так много?

– Мусор – дело серьезное.

Шутить, судя по всему, детина не собирался. На заднем сиденье «мерса» я заметил две бейсбольные биты.

– Если он действительно столько должен, вам надо его разыскать.

– Почему нам? Тебе.

Мне лень пересказывать эту сцену – тем более, что эта конфликтная ситуация в дальнейшем довольно благополучно для меня разрешилась. Это не значит, конечно, что в тот момент мне не было страшно. Наоборот. Они держались настолько уверенно… Я с трудом удержался, чтобы не растечься лужицей, как снеговик перед мощным тепловентилятором.

Они, разумеется, понимали, что меня кто-то подставил и ни о каких долгах я ничего не знаю. Никакое членовредительство при первой встрече в их расчеты не входило. Мы кое-как договорились, что мне дается неделя на розыски моего сомнительного благодетеля.

Я принялся звонить Славику, едва «мерседес» скрылся из виду. Ни один из известных мне номеров, конечно, не отвечал. Не много было толку и от посланных в панике СМС и e-mail’oB. Все они тоже остались без ответа.

Ко мне постепенно возвращалась способность думать, но от этого было не легче. Ужас положения не в последнюю очередь состоял в его нелепости. Чтобы хоть что-то понять, следовало знать ответ на множество вопросов. Я упустил возможность их задать, хотя – что бы мне ответили? Мне отчетливо вспоминались лежащие на сидении «мерседеса» биты.

В какие дела мог впутаться мой приятель, чтобы задолжать этим бандитам полтора миллиона? Как говорится, «дорогая редакция, как жить дальше?» Броситься за помощью в чистенькую городскую контору, где меня оформляли на работу? Бросить работу, лечь на дно? Вряд ли меня будут искать, но я снова окажусь в глубокой дыре, из которой только надеялся выбраться.

Если со Славика хотят получить такую сумму, значит, вокруг моей работы крутятся шальные деньги, надо только узнать способ, как их извлечь, может, все окажется не так уж и страшно – без наркоты, без убийства. Рассказывая о своих метаниях, я не пытаюсь приукрасить свой моральный уровень – в нашу мусорную эпоху стоит быть честным хотя бы перед самим собой.

Я, конечно, понимал, что от всей этой истории пахнет очень плохо, хуже, чем от начинавшей нравиться мне свалки, но продолжал надеяться на «авось» – как-никак, впереди еще целых шесть дней, сбежать, если надо, я успею…

Перед уходом я поговорил со сменщиком. Косоглазым мой сменщик не был, но упорно косил в сторону. Ни на один из вопросов он толком не ответил.

– Ну ничего… конечно… нормально… я ни во что не вмешиваюсь… зачем… лучше держаться подальше…

Забавно, что даже сейчас я точно не знаю, что дало повод ребятам на «мерседесе» говорить о каком-то долге. Конечно, догадываюсь, в общих чертах… Вероятно, что-то где-то закапывалось не без участия Славика… а потом выкапывалось, точнее, должно было выкапываться… но в какой-то момент они ничего не нашли в условленном месте. Пример знания, которое имеет цену очень недолго, а при перемене обстановки становится информационным мусором.

Она переменилась через несколько дней, но предвидеть этого я не мог.

Зато мне очень хорошо известно, за что я подвергаюсь опасности теперь.

Кажется, спецназовцы нашли видеокамеру. Стоят перед ней. Один из них, в маске, догадываясь, что я его вижу, достает нож и недвусмысленным жестом проводит себе по горлу. За его спиной – робот. Предназначен для поиска подземных убежищ и проникновения в тоннели. Качество, конечно, не особо высокое (я видел куда лучше), но… Изображение исчезает. Солнце еще не зашло. Пока лучше не высовываться.

Поговорив со сменщиком, я вернулся домой. Смешно, что именно сейчас меня тянет на детали, но в этой дыре мне предстоит сидеть еще часа два, это если меня не найдут раньше, а главное, если все сложится хорошо, мне может грозить роль типичного представителя человечества. Ну, если не всего человечества, то хотя бы одного из представителей нашего потерянного поколения. К ней надо готовиться, осмысливать прошедшее, уделять внимание подробностям и т. д.

Домой – это, конечно, ерунда, непереводимое идиоматическое выражение. Можно ли всерьез называть домом съемную комнату в коммуналке? Да еще если за нее к тому моменту было не плачено почти три месяца?

В порядке подготовки к роли – немного о себе.

Отец мой умер пять лет назад. Так сказать, погиб в битве с эпохой. Ему еще не исполнилось шестидесяти. До конца перестройки он работал старшим инженером на заводе. Потом, когда эта работа стала несовместимой с долгом – кормить семью – ушел. У него всегда было сильно развитое чувство долга.

Здравого смысла у папы тоже было в избытке, к сожалению, несколько устарелого типа. Он начал менять профессии, полагая, что для того чтобы прилично зарабатывать, достаточно правильно выбрать специальность и трудиться, не покладая рук. Перемена профессии, однако, требует времени и стоит денег… А годы идут, и на твой возраст обращают все больше внимания.

В восьмидесятые он собирал книги, в девяностые продал все, что можно было продать. Единственным источником постоянного дохода оставалась мама – она работала медсестрой на «скорой».

Тем временем мой старший брат, окончив школу, объявил, что хочет стать католическим священником. Он уже связался с ксендзами из костела. Отец этого понять не мог. Несколько месяцев семью сотрясали ссоры. Потом брат получил какую-то католическую стипендию и исчез из дома.

Отец начал болеть. До этого он никогда не жаловался на здоровье. Обследование показало запущенный рак желудка.

Я окончил школу через месяц после его кончины – и пошел на философский факультет. Признаю – последней волей родителя я пренебрег. Он хотел, чтобы я изучал финансы, а еще лучше попал в бизнес-школу. Философский факультет все же защитил меня от армии.

Первые два года я жил вместе с мамой и думал об экзистенциальных проблемах. Затем вернулся брат. Он к этому времени успел перейти из католицизма в протестантство. В первый вечер он даже дал нам что-то вроде объяснения: «По воле Божией я понял, что к безбрачию не предназначен… протестанты современнее… у них больше денег… стало быть, мне смогут дать приход…» На следующий вечер поговорить нормально нам бы уже не удалось – он объявил, что хочет разменять квартиру.

В те дни я ненадолго женился. Регина училась на журналистике и не в пример мне прилично зарабатывала. Женитьба казалась прекрасным выходом – мы тут же сняли квартиру, конфликт с братом удалось уладить сравнительно мирно. Хорошую двухкомнатную у метро мы превратили в двухкомнатную плохонькую (для мамы и меня, если я захочу к ней вернуться) и комнату для брата. Комнату он, с помощью своих протестантов, мгновенно превратил в нормальную однокомнатную квартиру. С тех пор я его не видел.

К сожалению, мама вскоре вышла замуж за водителя «скорой помощи». Жить вместе стало неудобно. Мой брак распался – Регина получила диплом и стала зарабатывать лучше, я получил диплом – и зарабатывал от случая к случаю, работая не по специальности. В первый год брака Регина пыталась разбудить во мне журналистские способности, но это ей не удалось. Я только в достаточной степени освоился с компьютером, чтобы искать сведения в Google.

– Ты дикий упрямец, – сказала она мне, уходя, – но даже тебе придется признать, что наш брак был ошибкой.

Я не стал спорить.

Думаю, я достаточно ясно объяснил, как оказался в дурацкой коммуналке почти без денег. Теперь надо объяснить, как я завербовался шпионом.

Завербоваться мне помогла женщина.

Со свалки я вернулся в свою комнату. Разброд, развал, запустение. Топчан на полу, рядом с ним несколько книжек, шаткий стол с фанерным верхом, шаткий стул. На столе черствая горбушка, половинка луковицы, стакан с недопитым чаем…