Полдень, XXI век (январь 2011)
Шрифт:
– Это все, – с ненавистью пробормотал худощавый. – Все к чертям… До тебя хоть доходит, что это – все?!
– Это эксперимент, – по-нездешнему спокойно бросил папа, он единственный оставался на месте, рядом с Эппл. – Мы должны были рано или поздно что-то подобное сделать. Предложить Лесу свои условия, а не исполнять раз за разом бессмысленный ритуал.
– Какие еще условия?!
– Лучшие, – уверенно сказал он. Положил руку ей на плечо. – Может быть, он теперь тоже пойдет нам навстречу.
– Лес выбирает сам! Ему плевать на твои экспе…
– Я думаю, надо продолжать, – в параллель заговорил большеглазый и грустный. –
– Лес?!!
Они снова кричали, и доказывали, и обвиняли друг друга, и мелькали в калейдоскопном ритме то ритуал, то эксперимент, то жертвоприношение, то наука, то новый виток эпидемии, то возможность спасения, то надежда, то конец всему, а еще Лес, Лес, Лес… И никто из них не снял шапки. До сих пор. Даже Нед.
Он тоже что-то сказал. Кажется. Она не расслышала точно.
Она лежала в темноте, беспросветной, беззвучной, лишенной простора и очертаний. Она была Лесом, и Лес прорастал в нее корнями, журчал сквозь нее древесными соками, возносил на крону одиноким румяным плодом. И уже оттуда она увидела землю глазами Леса, услышала шелест его листьев и хвои, осознала его мощь и разум, почувствовала его боль. Лес больше не был чужим. А она – больше не была собой. Она вообще постепенно переставала быть.
Ее волосы потихоньку отрастали и шевелились, начинали свою, отдельную жизнь. Пока еще робко, не уверенные до конца, что им можно. Однако понемногу наливаясь древним знанием и непобедимой силой, на какие вряд ли может рассчитывать маленький, ничтожный, пришлый человек – если только…
Она уже знала условие.
Но не могла встать.
– Я говорил тебе держаться рядом со мной! Говорил или нет?!
Эппл все крепче обхватывала его шею, вцеплялась в плечи, а все вокруг ходило ходуном – только бы не упасть! – и шапка окончательно сползла на глаза, и шевелились под ней пленные волосы, и лопались, до крови врезаясь в предплечья, никак не кончались поперечные нити паутины-лески… Но, кажется, уже прорвались. Прорвались, да?
– Нед…
– Молчи! Крепко держись и молчи!
– Куда ты меня…
– Молчи, я сказал!!!
Он нес ее на руках, он почти бежал, а вокруг шептался Лес, и Эппл по-прежнему понимала его, по крайней мере в общих чертах, из-под этой душной неуместной шапки, которая глушила все волны и звуки. Лес был не против. Лес готов был их отпустить.
И что тогда?!
– Я ведь уже заразилась. Все равно.
– Я должен был сразу понять. Как только увидел на станции остальных, пересчитал… Я и понял. Но не думал, что настолько.
– Зачем он так, Нед?
– Об этом давно говорили. Что Лесу нужна настоящая жертва. Что система экспедиций тринадцати, со всеми ее премиями и пайками участникам, пожизненной пенсией семьям, уважением в обществе, – то есть самой высокой платой за геройство и риск, которую наша колония в состоянии предложить, – не то, чего он хочет и требует… Как будто кто-то может знать, чего требует Лес.
Эппл уже знала. Но не сказала, спросила другое, глядя из-под рубчатого края шапки на синее пламя спиртовки-костра:
– А как оно было… всегда?
– Да точно так же. Ритуал нельзя менять ни в единой мелочи. Я до последнего думал, что так и будет… Что все одновременно
снимут шапки.– И я?
– И ты. На это я был согласен. Мы все на это согласились, все промолчали, здоровые взрослые мужчины!.. Понимаешь, Эппл?!
Нед был смешной. Эппл улыбнулась, прикрыв ладонью губы – чтоб не видел. А он говорил дальше, не глядя на нее, помешивая кипящий на спиртовке концентрат:
– Твой отец… Я знал, все знали, он очень тяжело пережил тогда… извини. Но кто ж мог подумать, что у него зашло настолько далеко.
– Он сейчас где?
– Ушел. Они все ушли оттуда – как всегда. Тот, кому не повезло, остается в Лесу. Остальные возвращаются в поселок.
– А мы?
– Мы тоже вернемся.
– Я же заразилась, Нед.
Он поднял глаза, посмотрел на нее. И Эппл только сейчас заметила, что Нед – без шапки. Вьющиеся волосы, растрепанные, влажные, рыжие.
– Все равно. Я тебя спрячу. Не могу же я оставить тебя здесь.
Эппл сдвинула шапку со лба, напряженно прислушиваясь к Лесу.
И Лес сказал: да.
Наконец-то, сказал Лес.
Нед погиб двенадцать лет назад, так обидно и глупо, на одной из грандиозных строек, которых развернулось много повсюду в те годы, особенно после снятия блокады. Во времена, когда сошла на нет последняя волна эпидемии, впрочем, уже нестрашной, желанной, живительной. Когда жизнь вокруг представляла собой сплошной праздник – а Нед погиб, сорвался со стропил. Так больно, так несправедливо.
Теперь все другое, в городе, выросшем на месте поселка, уже два миллиона жителей, новоприбывшие говорят на других языках и слушают другую музыку. Они уже не заболевают, а потому имеют самое смутное представление о том, что такое Лес. И даже шапки, наш знак-символ, местный колорит и стиль, за последние пару лет совсем вышли из моды.
А Лес молчит. Без единого вздоха и шелеста уступает нам все новые и новые территории. Он все понимает про нас, ему известно, что мы просто не умеем жить по-другому. А он уже позволил нам здесь жить – раз и, как все думают, навсегда.
Эппл уже очень давно не была в Лесу.
Надо пойти. Может, завтра.
Лев Гурский
Как дважды два (Рассказ)
Я подсаживаюсь к нему за столик как раз между первой его чашкой кофе и второй, когда мистер Джон Джаспер Лауд уже разложил перед собой свежую газету и не ждет от мира никаких сюрпризов. И тут вдруг появляюсь я. И водружаю большой черный саквояж, похожий на маленький гроб, – прямо поверх раскрытой «New York Times».
На мне черное пальто и черная шляпа. На руках у меня черные перчатки. Усы и брови у меня, кстати, тоже черные.
– Я ничего у вас не куплю, – сердится мистер Дж. Дж. Лауд. Он еще не знает, какой интересный разговор нам предстоит.
– А я вам ничего и не продам, – отвечаю я. – Вы напрасно приняли меня за коммивояжера. В этом саквояже нет образцов товара. Зато там имеется шестизарядный кольт «Уокер» – сорок четвертый калибр, усовершенствованный ударно-спусковой механизм. А еще там лежит некая сумма в банковских бандеролях. Вы сами скоро выберете, что именно мне извлечь в ближайшие десять минут.