Полдень, XXI век (январь 2012)
Шрифт:
– Семируковы.
– Это торгаши бухгалтерскими книгами?
– Ага.
– Да и хер с ними. – Развернулся и уже через плечо: – И с этим тоже хер. Никуда не денется, если что…
Он поволок Жилу в сторону, держа ее за руку. Та вырывалась, но хват был из тех, что оставляет на женском теле синяки. Чтобы не сопротивлялась, высокий залепил Жиле пощечину, и звук ее словно послужил командой для тех, в галифе, которые принялись за Сухаря.
Они били его лениво, погружая в тюфяк тела начищенные сапоги, чересчур спокойно, не чувствуя никакой ответственности за результат.
Потом вдруг один наклонился,
Сухарь открыл глаза и увидел этот унылый мир в каких-то особенно ярких тонах. Будто что-то волшебное попало в глаза. Кровь бежала струйками по лицу, но глаз не трогала, избегая, убегая ручейками в сторону. Он сумел поднять голову, со склона землянки увидел, как второй догонял первого, а оба они догоняли высокого. Тот тащил упирающуюся Жилу, вцепившись в воротник, прихватив для верности и прядь волос. Но вдруг что-то случилось: высокий поскользнулся, отбросил в сторону руку, и Жила вырвалась, побежала к нему, к Сухарю, вроде даже проскочила через заслон прочих рук.
Сухарь опрокинулся навзничь, увидел усеянное веснушками небо.
– Я же говорил, – шептал он, – отцы не умирают, они просто уходят, чтобы потом вернуться. Я же говорил…
Лев Стеткевич
Говорящие зверьки на развалинах Звездного Сиама (Рассказ)
1
– Вот смотри, – она показывает картинку. – Так выглядят зайчики, они смешные.
Смотрю. Они ужасны.
– Ты – зайчик.
Нет уж, спасибо, я – блок маневрирования на планетарных орбитах, я не монстр.
– Совсем как зайчик, если сюда добавить ушки вместо паучьих лап.
Это чтобы держаться за переборки, когда перегрузка двадцать жэ, и чинить магистрали, когда они перебиты метеоритами, а ушки мне не нужны, у меня радиосвязь есть.
– Но если немного сощуриться и погладить тебя – ты настоящий зайчик: мягенький, пушистенький.
Я урчу, может, я – кот?
– Такой кругленький.
Это не мех, это – броня, испарители, излучатели, концентраторы – наноткань. Я не кругленький, у меня сложная, но рациональная форма.
– Я повяжу тебе бантик.
Сентиментальный обряд людей. Они такое любят. Это их успокаивает. Мне не мешает.
– Теперь ты – нарядный зайчик.
Я впервые соглашаюсь, но все равно вредничаю и, для того чтобы немного позлить Людочку, ухожуот нее по потолку. Специально далеко вытягиваю сухие тонкие трубчатые стучащие, скрипящие о пластик, блестящие хитином, такие удобные, прочные и, знаю наверняка, противные-препротивные лапы.
– Да-а, – тянет Борисаглебыч. – Тоска-а-а. Зверьки, связь-то будет, нафиг?
– Однажды, – печально говорят ему из-за покосившейся панели.
– И все однажды, все случится, – поет Борисаглебыч. – Однажды все произойдет.
–
Вышел из строя трансдуктор.– Слышал, слышал, – Борисаглебыч вкусно потягивается. – Таких мрачных слов я уже наслушался. Трансдуктор у нас что, не биологический э-л-е-м-е-н-т?
– Однажды, – повторяют из-за покосившейся панели.
– Глупые зверьки, – Борисаглебыч закрывает глаза. – Я – спать. До Земли не будить. А сначала ответьте мне на один вопрос.
Из-за панели выползает половинка обезьяны на половинке большой ящерицы и все это розовое, совсем без меха и чешуек.
– Бр-р-р, – передергивается Борисаглебыч, – лезь обратно, смотреть на тебя страшно.
– А на меня, – спрашиваю я.
Борисаглебыч смотрит на меня.
– На тебя не страшно, ты ни на кого не похож.
– Я зайчик.
– Бр-р-р, – тут же дергается он.
Я молчу.
– В чем состоит вопрос, – говорят из-за покосившейся панели.
– Да, я все никак не могу вспомнить, – Борисаглебыч чешет патлы, чешет пузо, опять потягивается, – когда это я успел подписать высадку на планету.
– Там ваша подпись. Подпись вы проверяли. Она подлинная.
– Ну да, в том-то все и дело.
Борисаглебыч – капитан, но при этом дядька простой и добрый. Сейчас он раскладывает кресло и укладывается поспать.
– А почему не в каюте? – спрашиваю я.
– Вон туда сначала отойди, – он показывает в угол рубки. Я отползаю по потолку в угол рубки и вишу там, распушив мех.
– Хочу ребят дождаться, – отвечает Борисаглебыч, поворачивается на бочок и мгновенно засыпает.
Наш капитан – всем капитанам капитан.
2
Толстомордый корабль лежит в тени громоздких скал, поджав лапы, зябнет. На планете холодно, идет серый снег. В километре на север – груда развалин, к ним отправились Люда и Виктор на волке. Он условно волк, его Люда так называет, на самом деле – еще один говорящий зверек из нашей команды. «Биоробот», – говорит Виктор. Он неправ, роботов делают, а мы сами рождаемся. «Во тьме веков, во тьме веков, – поет Борисаглебыч, – вы рождены во тьме веков». Преувеличивает. «Устаревшая, ненужная технология, – спорит с ним Виктор. – Бессмысленно расточительная. Зачем она нам?» Виктор легко сыплет словами, как снег на этой планете. А сам едет внутри волка, мог бы и пешком идти в кислородной маске. Не так уж и холодно, и радиация совсем небольшая, не то что в прошлый раз.
Вот корабль – точно биоробот, много лет назад окуклился из личинки на острове Пасхи, долго морфировал, рос, ел, вбирал в себя небиологические элементы – двигатели, компьютеры, железки всякие. Мы так ему радовались, нянчили его, лечили, рассчитывали рацион. Любили его, несмотря на то что безмозглый и говорить не будет.
Личинку корабля сконструировали мои друзья, разумные животные, по схемам великого существа – последнего живого ихтиосапиенса. Белые корпуса института, жирное, в блестках, море, плотный горячий ветер, небо увешано сытыми тучами, так приятно вспоминать это на холодной планете. Несколько тысяч говорящих зверьков трудились на острове, синтезировали искусственную жизнь, программировали роботов для строительства двигателей. Мы создали корабль с нуля за пять лет – удивительно быстро.