Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 1

Штурвальчики эти из черного эбонита сделаны, точно под ладонь. При небольшом воображении и впрямь — будто за маленькие груди держишься. Расположены на подходящей высоте. И теплые. Ага, говорю, удобно.

— Теперь крути. Чуть вправо, чуть влево. Да не так резко. Аппаратура — она ласку любит. Как женщина. Смотри на вот эти приборы. Стрелки должны подняться и встать в зеленые сектора. Когда сиськи крутишь, — он подмигнул, — тоже одна стрелка поднимается. Крути, не тушуйся. Сразу не получится. Почувствовать надо.

Я же говорю — прикольный дед. Но насчет стрелки он хватил, конечно. Моя-то стрелка и без кручения здорово встает. Как ее на место положить — вот проблема.

Ясен пень, современное оборудование никаких штурвальчиков не имеет. Но Владим Евгеньич считал, что знакомиться с практической радиотехникой лучше со старья. Потому что физические процессы в том старье все на виду, голенькие, не задрапированные цифровым управлением. Простые процессы там. И грубые. Сермяжные, как он говорил, процессы.

Тот передатчик, еще, небось, сам Аксель Берг [5] вручную склепал. А то и Александр Степаныч Попов. Там через окошечко электронные лампы светятся, две штуки. Здоровые, вроде тех банок, в которых бабушка огурцы солит.

Так и началась моя практика. Владим Евгеньич оказался докой в деле, вообще нормальным мужиком, без занудства, и с юмором у него было о'кей. Столько историй рассказывал, баек разных, все больше про командировки с халявным спиртом, радиотехников да телемастеров. Животики надорвешь. Говорит, мальчишкой время помнит, когда еще телевидения не было. Настоящий живой динозавр. Но поучиться у него есть чему. Потому что в радиотехнике теория с практикой не всегда хорошо стыкуется, особенно в области антенных систем.

5

Берг Аксель Иванович (1893–1979) — советский ученый, создатель теории радиопередающих устройств, адмирал, Герой социалистического труда.

Нынче летом должен зонд с Венеры вернуться, который дед мой придумал. Привезет кусочек чужой атмосферы. Дыхание богини любви. Вертолеты пойдут его искать в степи. Не наши — соседские, военные. Сам зонд очень маленький. Парашют всего два метра. Контейнер с образцами да крошечный радиомаяк. Эту штучку без маяка в степи хрен найдешь. Маяк звук в эфир дает — пищалку-морзянку. Буквы с цифрами. И несущую частоту, для радиокомпаса. Ничего интересного. Могли бы музычку передавать, как рингтон в мобильнике — было бы прикольно.

На метеостанции здесь одна девочка работает — класс! Оксанкой звать. Маленькая, худенькая, шустрая. Фигурка точеная, бегает быстро. Люблю таких. Такие и в поход, и на ночную тусовку, и цену себе знают, и в обиду не дадут. Оксанка наблюдателем работает. На метеоплощадку ходит, показания списывает, смотрит, сколько дождя в кастрюльку набралось. Иногда шары запускает. Наверное, запас этих шаров еще с советских времен остался: уж больно цвет у них совковый. Я бы так сказал: натуральная гандонская окраска.

С Людкой у меня стопудовые кранты. И вообще: я ей ни в чем не клялся. Стал я потихоньку клинышки к Оксанке подбивать. Она только отшучивалась, хотя летчики возле нее не сильно толпились. Но постепенно, вроде, таять начала. Знаете, что в здешней степи паршиво? Климат, ага. Днем жарища, хоть кожу снимай, а ночью колотун, как в Антарктиде. Я, как в общагу вселялся, еще удивился — зачем по два шерстяных одеяла дают? Жара ведь на улице… Но здание летом не топят, а по утрам пар изо рта валит. Даже вода в лужах коркой покрывается! Вечером тоже не жарко. А я маму не послушал и взял с собой только свитер да легкую ветровку. Дубина бестолковая. Вечерком выйдешь прогуляться — зуб на зуб не попадает.

С Оксанкой я себе сам обгадил. Кто ж знал, что она такая цаца! Видать у них тут воспитание — не то, что под Москвой. Девки себя блюдут. И морально, и физически. Пришел однажды на площадку. Оксанка шар запускает. Ну, я и прошелся насчет того, на что он похож. Думал, весело получится, и с намеком, а она фыркнула, отвернулась и больше не разговаривала…

Ну и хрен с тобой, думаю. Мне тут не жить. Не вышло, так не вышло — гуд бай, май лав. Дома тоже герлы есть, и не такие кочевряжистые. Но события пошли по-своему. Я все, что угодно, мог представить, но то, что через три дня произойдет — в жизни бы не подумал.

Четырнадцатого июля. Этот день теперь весь мир знает. Мы с Владим Евгеньичем с утра регламент делали. Резервный передатчик разобрали, подшипники в вентиляторе поменяли. Делов-то на десять минут, но пока до того вентилятора доберешься… Почистили все, продули пылесосом. Опять собрали. Скучная работенка. Я перемазался весь. Старик куда-то пошел, а мне наказал карту контрольных режимов снимать. Ну, показания приборов в таблицу записывать. Сижу на корточках, на стрелки пялюсь. Режимы прощелкиваю да цифры пишу. Тут-то и началось.

«Стрелка» у меня в штанах вверх пошла. Ну, это бывает. Пересел поудобней, чтоб ничего не передавить, пишу дальше. Только мысли все об одном. Любви хочу. Плотской, сумасшедшей, и прямо сейчас. Минут пять я еще что-то по инерции писал, потом понял, что писанина эта никому на хрен не нужна, и передатчик этот никому не нужен, и радиоцентр не нужен, и весь аэродром тоже.

В аппаратном зале нету никого, я один. Обычно кто-то приходит, кто-то уходит, без никого десяти минут не бывает. А тут — как вымерли. Владим Евгеньич тоже пропал. Я не знал тогда, что он прыгнул в свою помятую «ниву» и погнал домой, к старухе. Впрочем, все женатые домой сорвались, невзирая на должности и звания. А неженатые меж собой стыкнулись. Вот тут я и понял раз-навсегда, что сильней любви ничего нет и быть не может, что бы там ни трепали на наших тусовках. Я про Оксанку стал думать, чем дальше — тем круче. Короче, трахнуть ее хочу, да так, что сил уже нет терпеть. И когда я готов был выть на манер того волка из американских мультов и бежать искать Оксанку, как дверь аппаратного зала распахнулась, она влетела, как метеор, и молча бросилась мне на шею.

— Оксанка, — заорал я, — давай заниматься любовью!!!

— Дурак, — крикнула она, — любовь — это чувство, нельзя ею заниматься! ДАВАЙ ЗАНИМАТЬСЯ СЕКСОМ!!!

Каким-то непостижимым образом она выскользнула из одежды, как змея из старой кожи, и мы повалились на те резиновые коврики, что перед каждым передатчиком постелены.

Это был даже не секс. Это было какое-то исступление. Какое-то невозможное взаимное проникновение — и душевное, и физическое. Вокруг ничего не существовало. Только мы. Нудный вой вентиляторов стал божественной музыкой, а покрытые серой молотковой эмалью бока передатчиков — райскими кущами. Это был подарок богини любви. Дыхание самой Венеры. Такого улета я в жизни не испытывал. Когда первая жажда схлынула и мы расцепились, Оксанка сказала: «Вот я тебя и поимела…». Как это, говорю, ты меня? Это ж я тебя… А она мне волосы взъерошила: «Ничего ты не понимаешь…» Три дня мы почти не расставались. Трахались, как сумасшедшие. Да и потом тоже. Пожениться сразу решили, бесповоротно. Мы-то думали, это только у нас чувство такое, а оказалось — весь мир с ума сошел. На следующий день загсы уже штурмом брали. Вот так у нас возникла любовь с первого тыка. Ходили потом офигевшие оба: мне же уезжать надо, практика вот-вот кончится. А Оксанка, похоже…

Отец

Старик развернул газету:

— Ты, мать, послушай, что пишут… Вот:

«Можно с уверенностью сказать, что подобных событий не отмечено за всю историю человеческой цивилизации. Можно с уверенностью сказать, что эти три дня бесповоротно изменили мир. Можно с уверенностью сказать, что в результате первой части проекта "Золотой дубль" как минимум две трети женщин репродуктивного возраста планеты Земля оказались беременны. Сложившаяся ситуация заставит правительства всех стран срочно пересмотреть свои бюджеты. Для стран с хронической нехваткой населения произошедшее есть подарок судьбы. В скором времени им придется ограничить приток мигрантов. Индию и Китай ждут значительные трудности. Надеемся, современный мир не приемлет методы Ирода».