Поле битвы – душа

Там же, в университете, я познакомился и подружился с Александром – синологом – специалистом по Китаю. Александр учился на последнем курсе китайского отделения восточного факультета. С внешностью ещё не написанного Гарри Поттера, он располагал к себе мягкой, интеллигентной манерой общения, трогательно выглядевшей на фоне отражавшейся в его очках постоянной озадаченности, даже удивления, словно его звездолет разбился, а ему при падении слегка отшибло память, и теперь он недоумевает: что же он тут делает – на Земле, тогда как его ждут на другом конце галактики. Впрочем, к концу обучения на восточном факультете так выглядели почти все студенты. Встречаясь с ними взглядом, хотелось немедленно подсказать, где тут ближайшая стоянка звездолетов. Позже я найду для себя объяснение этому феномену.

Александр уже много лет брал уроки боевого искусства кун-фу у китайского мастера На Му Фаня. На момент моей встречи с Александром, На Му Фаню, живущему уединенно в тайге под Уссурийском, было восемьдесят три года. Александр и двое его друзей неисповедимыми путями попали к нему в ученики. После некоторых колебаний и ряда проверок на искренность намерений они допустили меня в свой круг и стали щедро делиться знаниями, не подпуская, впрочем, к Учителю. К тому времени я уже пару лет как занимался каратэ, легко переключился на кун-фу, и началось мое приобщение к культуре Востока, в которую я влюбился сразу и на всю жизнь.

Наши занятия не ограничивались силовыми единоборствами, они включали в себя изучение чань-буддизма и эзотерические практики. Движения, которые мы разучивали, были сопряжены со сложной дыхательной техникой, развивающей внутреннюю энергию «ци», а сами движения были наполнены медитацией и… поэзией. Вот несколько названий боевых «танцев», внешне направленных против нескольких противников, внутренне – на развитие энергетических чакр «посвященного»: «танец тумана – танец белоснежного замка, затаенного от первых лучей восходящего солнца», «танец слона – танец белого слона, открывающего врата великого города вечности на рассвете золотого дня», «танец волка – танец зеленого волка, великого стража лесных потаенных троп, ведущих в никуда», «танец рыси – танец оранжевой рыси, покровителя священных трав и говорящих тростников», «танец мыши – сила очарования в глазах воина простоты», танцы дракона и тигра, тайфуна и цунами, огня и ветра, свечения и миража и т. д. Сама линия боевого «танца», как в каллиграфии – написании иероглифов – бывает яростной и нежной, неистовой и спокойной, резкой и плавной, порывистой и обтекаемой. Ритм «танца» через дыхание и физическое движение воздействует на внутреннее движение энергии «ци», которая, как оказалось, не выдумана старыми китайцами, чтобы тыкать в нас иголками, а реально существует, и, если вам повезёт, – проснётся и будет заставлять вас искать способы с ней подружиться.

Пройдет много лет, прежде чем я почувствую, как при вхождении в «танец» мысли и чувства исчезают, мир начинает стремительно вращаться, а место пропавшего тела занимают пульсирующие потоки энергии, рождаемые гармонией выверенных движений и дыхания. Бушующий смерч исполняет завораживающий танец, рисующий в бешеном коловращении все мыслимые геометрические фигуры, словно в калейдоскопе множеством Мальденброта уходящие в бесконечность. «Танец» оканчивается, и мир внезапно останавливается, как замирает завершившая свой путь стрела, с гулким стуком входящая в центр мишени. Пославшая её тетива вибрирует, затихая, – ты вдруг находишь себя в состоянии покоя, и сила, которая только что звенела от напряжения битвы, стекает по твоему позвоночнику и прячется до поры, как прячется любая энергия взрыва. И так происходит до тех пор, пока сложность не поймет, что состоит из простоты, и тогда начинается следующая ступень посвящения и обучения, до которой я так и не добрался.

В основном, людей устраивает внешняя сторона искусства кун-фу, и европейский человек, как правило, не заходит дальше желания вытеснить из себя страх насилия и научиться ломать голой рукой кирпичи. То, что мы видим по телевизору, имеет мало общего с подлинным путем кун-фу, для посвященного известного как искусство Великого Общения Хоу-ту. Одна из его составных частей – система Тай-цзи (Великого Предела), состоит из трехсот шестидесяти «танцев» – «священных монологов посвященного», и на постижение загадки, заложенной в них, может уйти вся жизнь. Такая вот есть у китайцев методика постижения Бога и слияния с Ним.

На волне энтузиазма я стал увлеченно учить китайский язык, продержался недолго, но успел зафиксировать в ощущениях, как написание иероглифов влияет на моё сознание, изменяет его, подчиняя и дисциплинируя по своим таинственным и непонятным правилам. Почувствовав, что «крыша поехала», я испугался. Стало понятно, почему специалисты-востоковеды часто производят впечатление людей «немножко не в себе». Почти недоступное западному менталитету написание иероглифов как искусство – это чистейшая медитация. Любопытно, что самые дорогие картины в мире, это не полотна Ван Гога или Рембрандта, а небольшие куски шелка с одним или несколькими иероглифами, написанными выдающимися мастерами иероглифики. Их стоимость на южно-азиатском рынке искусств может превышать цены на живопись упомянутых западных мастеров в несколько раз и исчисляется сотнями миллионов долларов. Так что, если вам не удаётся поразить воображение окружающих подсолнухами, растущими из чёрного квадрата, попробуйте нарисовать какой-нибудь иероглиф. Может быть, это и не принесёт вам состояние, но непременно утешит.

Итак, подразумевалось, что за год я подтяну английский для поступления в институт, но вышло наоборот: при том веселом и разгульном образе жизни, который практиковало в те годы комсомольское руководство, я позабыл и те два глагола, что знал, а артикль «the» стал читать как «тхе». Год прошел в канцелярской работе под лозунгом «заплыви за батарею и покройся пылью» и увлеченных занятиях кун-фу. А также в ночных рейдах новоиспеченного от комсомола внештатного сотрудника уголовного розыска (в составе банды таких же недорослей) по подвалам и притонам города в поисках антисоциальных элементов и наркоманов, благо вокруг Владивостока – в тайге – полно конопляных полей. До сих пор не прошло удивление от того способа, которым наркоманы собирают «дурь» – конопляную пыльцу для «пластилина», из которого потом делают начинку для наркотических папирос. Можете себе представить: они раздеваются догола и в жаркий солнечный день голышом носятся по конопляному полю – пыльца с конопли оседает на их телах, и они скатывают её с себя как грязь, прямо как в бане. Если вы сейчас «пыхтите», прошу прощения за подробности…

Через год моего жизнерадостного шефа – председателя комитета комсомола университета – перевели на работу в органы КГБ, чему он, наверное, пару дней был искренне рад, потому как долго этого добивался. Я случайно встретил его через месяц и был поражен произошедшей с ним перемене. Было впечатление, что его взяли в КГБ отрабатывать на нём методы ведения допросов подследственных. Глаза его потухли, весь он как-то съёжился, в разговоре со мной отводил глаза, и на мой вопрос «ну как там, в органах?» многозначительно промолчал… и я понял, что за любой из вариантов ответа полагаются различные лагерные сроки. Дальнейшей судьбы этого человека я не знаю: он мог стать у них большим начальником, а мог быть расстрелян за опоздание на работу.

С новым руководством я не поладил, вторично поступать в университет не стал по причине созревшего глобального разочарования в социалистическом строе (этим лозунгом тогда прикрывались все лентяи), поэтому комсомол, а заодно и уголовный розыск, я покинул. Нужно было искать новый род занятий и… жилье. Жить у отца и видеть в его глазах постоянный укор моей вселенской несостоятельности, было выше моих созревающих сил. Поэтому, чтобы получить комнату в общежитии, я устроился в женское музыкальное училище выдавать под расписку баяны на занятия. Вопреки моим ожиданиям девушки не видели разницы между мной и баянами. Из училища я ушел через два месяца, когда по ночам вместо девушек мне стали сниться эти самые баяны.

В общежитии я попал в комнату к двум милым, дружелюбным спортсменам-боксерам. Когда я впервые вошел в комнату, которую мне предстояло с ними разделить, то испытал самое яркое впечатление того времени: я снял останки своих стоптанных башмаков советской фабрики «Скороход» и поставил их между импортных, шикарных, умопомрачительно выглядевших ботинок аборигенов этой комнаты. Как будто между стоящих на рейде океанских белоснежных яхт протиснулся в клубах дыма залитый мазутом буксир. Так мне впервые открылось значение слова «роскошь», которое до этого я встречал в книгах, не понимая его. Книжное знание встретилось с жизненными реалиями, порождая представление об устройстве мира в отдельно взятой голове, поражённой тем, как одна и та же вещь может по-разному выглядеть.

Вскоре я обнаружил, что единственная книга, которую мои соседи прочитали в своей жизни самостоятельно, была книга о благородном разбойнике Робин Гуде. Владивосток – город портовый, поэтому они занимались тем, что отбирали у моряков и спекулянтов привозимые контрабандой из-за границы и продаваемые «из-под полы» джинсы, футболки, солнцезащитные очки и прочие недоступные тогда в СССР блага западной цивилизации. Это был прообраз рэкета, позже затопившего всю страну. Жаловаться в милицию потерпевшие не могли, так как сами нарушали закон. Поскольку к тому времени я уже несколько лет как издевался над своим хилым телом, заставляя его изображать то каратэ, то кун-фу (со стороны это выглядело убедительно и впечатляюще), а книгу о Робин Гуде тоже читал и идеи её воспринял, я с восторгом, свойственным экзальтированной и неразборчивой юности, присоединился к своим обаятельным соседям. Так – через баяны – я попал в мир легких денег и романтики «Большой дороги».