Поле мечей

Домиций тоже хотел отойти, однако в этот самый миг колено пронзила такая боль, что не удалось сделать ни единого движения. Северянин тоже остановился, очевидно, прислушиваясь к нарастающему жжению. Из раны вовсю текла кровь. Домиций пристально наблюдал за соперником, изо всех сил стараясь не обращать внимания на отказывающуюся работать ногу.

Раненый провел рукой по шее, потом внимательно посмотрел на окровавленные пальцы. На лице его отразилась угрюмая решимость. Он молча кивнул, и противники вновь направились к своим исходным позициям.

— Ты бы перевязал колено, приятель, — негромко посоветовал северянин. — Другие заметят. — С этими словами он кивнул в сторону навеса, из-под которого за поединком внимательно наблюдали остальные финалисты.

Домиций пожал плечами и дотронулся до ноги, сморщившись от боли.

Все сразу поняв, северянин покачал головой. Согласно ритуалу, бойцы подняли мечи, приветствуя трибуны и консулов. Римского воина внезапно охватил страх. Колено вело себя очень странно; оставалось лишь надеяться, что причина боли кроется в небольшом смещении, которое можно будет устранить. Все остальные варианты казались невозможными и непереносимыми: ведь ничего, кроме меча и Десятого легиона, в жизни молодого человека не было.

Воины направились по раскаленному песку к навесу. Домиций, сжав зубы, изо всех сил старался не хромать. На арену, сверкая серебряными доспехами, уже выходила следующая пара бойцов. Глядя на победителя, оба улыбались: они явно заметили, как ему плохо, и чувствовали себя вполне уверенно.

Цезарь проводил Домиция взглядом и сочувственно вздохнул.

— Извините, друзья. Мне необходимо спуститься и проследить, чтобы ранами доблестных воинов занялись лучшие лекари.

Помпей лишь молча хлопнул эдила по плечу. От волнения и крика в горле у него настолько пересохло, что ответить оказалось невозможно. Красс потребовал прохладительных напитков. В ложе царило прекрасное, приподнятое настроение; откинувшись в креслах, все ожидали начала следующего боя. Еду принесли прямо в ложу, и каждый из ее обитателей целиком отдался переживаниям азарта. Светоний демонстрировал отцу ложный выпад, и старик, не в силах сдержать улыбку, наблюдал за возбуждением сына.

Цезарь поднялся со своего места, последнего в ряду кресел, и Рений тоже встал. Они спустились вниз и направились по прохладному коридору под трибунами.

Там, ниже толпы, мир казался совсем другим. Рев трибун звучал глуше и доносился как будто издалека. Свет солнца пробивался сквозь щели между толстыми бревнами и ложился тонкими ровными полосами. Когда наверху, на трибунах, ходили люди, то тени их пересекали эти солнечные линии. Прохлада здесь поднималась и от земли; это была настоящая, мягкая и темная, земля Марсова поля, не покрытая, подобно арене, слоем привезенного с побережья песка.

— Он сможет снова выступать? — поинтересовался Юлий.

Рений лишь пожал плечами.

— Кабера сделает все что можно. Этот старик способен творить чудеса.

Юлий промолчал. Сразу вспомнилось, как Кабера пытался помочь бессильно лежащему Тубруку. В том нападении на поместье, в котором погибла Корнелия, Тубрук получил множество страшных ранений. Доктор никогда не раскрывал секретов своего мастерства; лишь однажды он обмолвился, заметив, что смысл всех и всяческих лечений — в пути. Если жизненный путь человека пройден до конца, то сделать уже ничего нельзя. Однако бывают случаи — это произошло с Рением, — когда оказывается возможным отвоевать человека у смерти.

Юлий искоса взглянул на старого гладиатора. С годами энергия молодости постепенно иссякала, уступая грузу прожитых лет. Покрытое сетью глубоких морщин лицо не скрывало жизненных тягот, и Юлий спросил себя, каким же чудесным образом Кабера смог вернуть старика из тьмы. Впрочем, целитель верил, что боги наблюдают за людьми с ревнивой любовью, и этому убеждению можно было лишь позавидовать. Его собственные молитвы оставались без ответа, словно проваливались в бездну, и безразличие небес приводило в отчаяние.

Наверху, на трибунах, толпа поднялась, чтобы приветствовать какой-то особенно удачный выпад, и солнечные полосы на земле тут же изменили форму. Юлий прошел между последними деревянными опорами и наконец оказался на воздухе. Впрочем, жара здесь стояла такая, что воздуха словно и не было — Цезарь едва не задохнулся от духоты.

Прищурившись на солнце, он взглянул на арену, где в безумном танце двигались две фигуры. Мечи сверкали и звенели, а поглощенная зрелищем толпа стоя ногами отбивала ритм схватки. С трибун долетала пыль, и Цезарь инстинктивно отряхнул одежду. Взглянув вверх, он приложил руку к толстому деревянному столбу — оставалось лишь надеяться, что конструкция выдержит ритмичный топот тысяч и тысяч ног.

Впрочем, самого Юлия происходящее на арене сейчас не слишком интересовало. Кабера перевязывал колено Домиция, а Брут опустился рядом на траву. Здесь же сидел Октавиан и с сочувствием наблюдал за процедурой. Воины взглянули на эдила, а Домиций с жалобной улыбкой поднял руку.

— Они наблюдают за мной, словно волки за раненым зверем. Хищники, все до единого, — пожаловался он, скривившись, — очевидно, Кабера затянул повязку слишком туго.

— Насколько это серьезно? — участливо уточнил Юлий.

Домиций ничего не ответил, однако в глазах его стоял такой страх, что всем стало не по себе.

Кабера не выдержал гнетущего молчания.

— Ничего не могу сказать, — проворчал он, — в коленной чашечке наверняка трещина, так что совершенно непонятно, как он смог продержаться так долго. По идее, он давно должен был бы упасть. Сустав… впрочем, кто знает… сделаю все что смогу.

— Постарайся, пожалуйста, — взмолился Юлий. — Нога очень ему нужна.

Старый доктор недовольно фыркнул.

— Разве имеет какое-нибудь значение, проведет Домиций еще один бой или нет? Это вовсе не…

— Да нет же, дело совсем не в этом. Просто он один из нас. И перед ним лежит еще очень долгий путь. — Эти слова прозвучали уже куда более весомо. Если потребуется, Цезарь готов и уговаривать, и убеждать целителя.

Кабера правильно оценил тон и поднял голову.

— Ты сам не понимаешь, чего просишь, друг мой. Ту силу, которой я располагаю, нельзя расшвыривать направо и налево — на каждую сломанную кость. — Увидев выражение лица Юлия, он словно сник от утомления. — Нежели ты хочешь, чтобы я растратил ее по пустякам? Ведь транс — это… агония, а может быть, и что-то серьезнее. Больше того, ведь в каждом конкретном случае я даже не представляю, страдаю ли понапрасну или… или моими силами движут боги.

Наступило молчание. Цезарь сверлил старика пронзительным взглядом, пытаясь все-таки заставить его испытать судьбу. В это время к группе приблизился один из участников соревнований. Он поздоровался, и, взглянув, Цезарь вспомнил, что это один из тех, чье боевое искусство он отметил особо. Человек был смугл, и кожа его напоминала старое тиковое дерево. Кроме того, он единственный отказался надеть доспехи, предпочитая безопасности легкость и свободу движений. Воин низко поклонился.

— Меня зовут Саломин, — представился он и помолчал, словно ожидая реакции. Никто не ответил, и он продолжил: — Ты храбро и красиво сражался. Сможешь ли выступать дальше?