Полет на спине дракона

А лже-Чимбо растерялся и испугался, наверное, больше, чем перед жрецом и урусутскими мечами. Он просто онемел. Тело его сотрясала дрожь...

Но тут за него неожиданно вступился Суду:

— Погоди-погоди. А почему он должен возвращаться в конюхи?

Уж чего-чего, а этого Чимбо настоящий никак не ожидал и раскрыл рот от удивления:

— Как почему? Он же конюх? Да ладно вам шутить... Времени-то нет совсем — того и гляди, общий сбор протрубят.

— Какой сбор? Что там вообще делается? Где урусуты? — взвился нетерпеливо один из уцелевших стрелков.

— Да бегут урусуты, — отмахнулся от него Чимбо. Он сообщал о победе так, между делом. (Подумаешь, победа. Одной больше — одной меньше.) — Слезай, что мешкаешь?

Он говорил с Даритаем так, будто на торгу заплатил купцу за товар, а тот не торопился отдать купленное. На своего двойника он смотрел как на муху и даже не сердился — сердятся на равного, всё-таки он был «свободным», а Даритай — рабом. Он был просто рад, что Даритай наконец нашёлся.

— Слезай-слезай, ну, — не переставая тормошить бывшего (и будущего?) богола, Чимбо вдруг отвлёкся: — Эй, Суду, ну как вы тут без меня?

— Вот, видишь, — показал худощавый на остатки их сотни, на коченеющие обрубки. Багровые лужицы проели снег, образовав неглубокие ямки, казалось, степь вокруг переболела оспой. — Хачиуна тоже недосчитались...

— Хачиуна? — Он так и думал. — Ну да, жалко...

Суду вдруг насупился. Ему не хотелось возвращаться к доверительности, пока не иссякли все причины для перебранок. Из-за них-то как раз торжество победы и зависло в морозном воздухе, не опускаясь на землю.

— Чимбо, а Чимбо. Ведь тебя больше нет? Отдали в жертву, разве забыл? — ехидно спросил он.

— Да как же? Вот он я, — хихикнул тот и указал на Даритая. — Меня же помиловали.

— Ну уж нет, — пришёл в себя Даритай. К нему накатом возвращались силы. — Это меня, МЕНЯ Небо помиловало дважды! — Он оскалился и вдруг зашипел, как загнанная в угол змея. — Тогда — от ножа, теперь — от мечей! Дважды меня казнили, теперь всё... Не отдам своей судьбы... Не отдам!

— Ты что там бормочешь, богол? — досадливо отмахнулся Чимбо, он даже не вслушивался. — Давай слезай, не томи...

— Он не слезет, — с удивительной для него твёрдостью вдруг отчеканил Суду, — а будешь настаивать, всё про ваши перетасовки расскажем, понял?

Старший конюх Дармала побледнел, стал тревожно озираться, прыгая глазами с лица на лицо. Его-то подобные признания касались далеко не в последнюю очередь...

— Ну и сломают спину всем подряд, — нерешительно возразил Чимбо. Он ещё не понимал, что с ним не шутят.

— И тебе, тебе в первую очередь, как трусу. Что, не так?

— Так что ж мне, всю жизнь теперь в боголах? — понял наконец он. — Ах ты, мразь, слезай, давай. — Замахнулся Чимбо плетью.

— Струсил в «тумены Темуджина», оставайся теперь в конюхах, — злорадно подтвердил Суду.

Даритай, болезненно вслушиваясь, вдруг подумал: а не отголоски ли это старых счетов между ними?

Преодолевший растерянность Дармала поспешил успокоить:

— Да ладно вам, нашли о чём расстраиваться. Нас и так сегодня всех того... — он провёл рукой по горлу. — Не пригнали табун кобылиц куда просили, боевое повеление не выполнили. Эх! — Он, кажется, впервые подумал об этом и тут же сам запоздало перепугался.

— Если что, я признаюсь, мол, приманил кобыл, — попробовал уладить спор Даритай. — Это будет справедливо, и тогда вы отделаетесь палками по спине. — Он жалобно вздохнул. Суду смотрел на него беспомощно. — Меня сегодня уже дважды убивали, а ваш Мессия любит троицу, разве не так? — Он упрямо сжал губы. — Но в боголы я не вернусь, не вер-нусь...

— Хорошо бы отделаться палками, но как ты объяснишь, почему кобылы вдруг тебя послушались? — прервал его благородную речь забеспокоившийся Дармала. — Стервятники всё по нитке и размотают.

— Погодите, — растерянно бормотал Чимбо, — а как же я? Я-то как же? — Он совсем растерялся и чуть ли не плакал, это очень не вязалось с его воинственным видом.

Все растерялись.

— Ладно, — отозвался Суду, он уже остыл от неприязни. Раньше его разозлило равнодушие Чимбо к известию о смерти их старого доброго десятника, — джангуна нашего рассекли, Хачиуна пристрелили. Соберут всех оставшихся в новую сотню — кто там помнит по именам? Оставайся с нами, Чимбо, раз уж такое дело, только помалкивай.

— А как мы объясним, куда пропал один из конюхов?

Никак им сегодня не удавалось увязать концы с концами.

Вернувшись из Китая, Бату подумывал поставить Делая ханом над всеми кыпчаками, которых тот замирил. Это справедливо. Нахальная слава Делая гуляла по Дешт-и-Кыпчак, и те богатырские сказы, которые народ об этом удальце слагал, теперь были настоящими, а не шуточными, как те, которыми его потчевал когда-то Джучи.

К великому удивлению джихангира, Делай от такой чести... отказался и очень тем озадачил. С отлыниванием от ханского пояса Бату столкнулся второй раз в жизни... Но его братец Орду родился добродушной размазнёй, а Делай... Их даже сравнивать смешно.

— Не дело молодых тихим народом править, не дело жалобы табунщиков и дойщиков разгребать, как кучи мокрого аргала. Бремя власти — удел стариков: тех, у кого кровь холодная, как у пойманной рыбы. Не хочу быть ханом — хочу остаться Делаем. Что мне надо? Свежий ветер, пузырьки крови на острие, шершавая шкура врага под седлом, гладкая чаша из его головы... чтобы смерть дразнить, как младшую сестрёнку.

От слов Делая джихангир тогда приуныл. Сам-то он кто? Рыба с холодной кровью? В вечных заботах заплывает тело жиром — некогда сабелькой махать, недосуг лук натянуть — всё чужими руками. И к пьянящим напиткам пристрастился так, что и не может не хлебать, уже тугое лицо пятнами пошло. А что делать? С тем ритуальную чашу подними, с другим — вот и привык. Милостью хотел Делая оделить, наивный... в золотую колодку, подобную своей, вольного волка заковать.

— Да, ты прав, — вздохнул джихангир, — чего хочешь в награду за труды?

— Дай мне право отбирать из туменов тех людей, каких сам пожелаю. Создам из них сотню, только сотню, не боле. Да не простую, в ней каждый сотни стоить будет. В поражениях ли, когда слёзы ветер не слизывает, в пьяных ли победах всё едино будет. Куда пошлёшь — за то крыло спокоен. Бамут хитроумную сеть сплетёт — я накину.

Так с тех пор и повелось. Отбирал себе Бамут в лазутчики самых смышлёных, Делай — самых проворных. Были подобные отряды ещё с Темуджиновых времён, но Делаева сотня тем от них отличалась, что не гуляла там палка, не рвались сердца из виноватой груди хилой рукой палача. Один был страх у тех, кто в сотне, — как бы не выгнали.