Полёт одуванчиков

Отец Пётр едет на Афон, радуется, благодетеля благодарит, матушку взял с собой, значит — любит. Дома дети, сколько Бог дал, налаженная, бесхитростная жизнь. Однообразная? А какой ей ещё быть, однообразие заложено в ней изначально — день, ночь, лето, зима, молодость, старость. Однообразие это и есть философия, но не наша, нам её не менять, а принимать надо.

Хорошо думается Илье под шелест морской волны. Тоже ведь — однообразие. Шумит, шелестит днями, месяцами, годами. Она, волна, тоже делает своё дело, раз на это дело поставлена. Не станет же она для разнообразия в небо брызгать или дождиком прикидываться и огороды поливать. Нет, она накатывает и накатывает на берег, сколько дней, сколько лет, сколько веков. Так надо. Потому что она всего лишь волна морская.

Заснул Илья. Крепко спал. Без сновидений.

Если бы Вике сказали, что президентом России избран чукотский оленевод, она бы так не удивилась, но «свадьбы не будет…» Эта новость её потрясла. Она ходила по квартире, перекладывала вещи с одного места на другое, не могла успокоиться. На какое-то время она забыла, что новость напрямую касается её. Вспомнила Дашу, дрожащий голосок, бледное при свете свечи личико. Илья вернётся? Она к этому не готова! Ведь придётся налаживать абсолютно разлаженную жизнь, в которой всё перепутано, всё с ног на голову, всё не по-людски. Где взять силы для нелёгкого созидания? Тревога, растерянность, смущение, а над всем этим — радость. К детям вернётся отец, Гриша и Анечка обретут потерянного папу. Вика сама у себя вышла из-под контроля. За время разлуки с Ильёй она приучила себя контролировать эмоции. Не могла себе позволить ныть, жаловаться, прислушиваться к осторожной поступи подступающей депрессии. У неё дети, они чувствуют всё. А ещё у неё работа, завтрашний день, в котором ей никто не обещал помощи. У неё обязанности перед Гришей и Анечкой, у неё долг перед ними. У Вики получилось — гасить ещё не успевшее разгореться пламя. Не сразу получилось. С каким омерзением вспоминала она первое время разрыва. Клокотала в ней животная ненависть к Илье, к её разлучнице-артистке. Но как отвратительно было потом, когда поганые слова уже сказаны, и нет той клетки, в которую можно вернуть вылетевшего воробья. Хоть волком вой, ничего не изменишь. Вика запретила себе даже мысленную брань. А тут ещё и батюшка вовремя с рецептом: «Стой как скала, не пускай ропот в сердце, он уже у горла, а ты тверди — Илья хороший…» Теперь и убеждать себя не надо, Илья хороший. Разве можно роптать на него, если он встретил большую единственную любовь. А была ли любовь у них? Всё начиналось классически, как у всех. Голова кругом у Вики от любви к Илье не шла, она вообще человек земной, пришло время — пора замуж. А тут и человека Бог послал. Внимательный, непьющий, намерения серьёзные, хочет детей. Двоих родила. Они и о третьем поговаривали, да не сложилось.

Взошло на небосклоне мужа солнышко по имени Даша. Вот кого она совсем не винит, так эту девочку-гимназистку, полюбившую её мужа пылко и трепетно. Она что, не заслужила счастья? Как любая нормальная девушка, стремилась к нему, ждала его. Дождалась.

А то, что Илья всё не решался сказать ей правду, её ли вина? Она собиралась замуж за свободного мужчину, а не за мужа Вики и отца её детей. Представить страшно, какой для Даши удар. Накануне свадьбы…

Вика задумалась. Как бы она это перенесла? Надо поддержать Дашу, какая она, Вика, православная христианка, если оставит человека в беде. Позвоню.

Даша звонку обрадовалась. Голосок у неё слабый, измученный, так говорят после долгих горьких слёз.

— Приходи, Даша. Вот просто так, возьми и приди. Не будем рассуждать, прилично, неприлично.

— Вика, я не против встретиться. Но только не у вас, мне тяжело. И дети… Я не смогу смотреть им в глаза.

— Хорошо, давай в кафе.

— Мне сейчас не хочется на люди, я и на работу хожу, как солдат по собственному приказу.

Вика растерялась. А Даша:

— Давайте вы к нам. Только не говорите маме, кто вы. Она слегла после всего, криз, вчера «скорую» вызывали.

— Хорошо, я приду. Маме что-нибудь нужно? Лекарства?

— У нас всё есть. Отец на посту, не беспокойтесь.

Вика взяла такси. Ей казалось, надо быстрее.

Даша изменилась. Возле губ глубокие складки, волосы зачёсаны кое-как, под глазами мешки.

— Простите меня за мой вид.

— Вид как вид. Вполне приличный, — почему-то Вика решила, что следует говорить с Дашей бодрым, энергичным голосом. Так говорят с теми, у кого неутешительный диагноз. Хорошая мина при плохой игре.

— Дашенька, кто там? — слабенький голосок из спальни.

— Мама, это ко мне, по работе.

Заглянул на кухню отец. Кивнул Вике, накапал в чашку лекарство, вышел.

— Пойдёмте в мою комнату.

Уютно, просто, чистенько. Здесь живёт Даша, девочка, которую любит её муж. Вот она, стоит перед ней, в цветастом махровом халатике, совсем не красавица, измученная горем, почти дурнушка. Личико с кулачок, шейка тоненькая, глазки-щёлочки, припухшие веки. Стоит и смотрит на Вику. Так смотрят собаки, которых надо приласкать. И, повинуясь какому-то особому чувству, Вика бросилась к ней, крепко прижала к себе исхудавшее тельце девочки. Та заплакала. Сразу. Будто только и ждала Викиных протянутых навстречу рук. Заплакала и Вика, уткнувшись в острое Дашино плечико. Плакала и не могла остановиться. Вот чего ей, оказывается, давно хотелось. Поплакать в удовольствие, ослабить узду, державшую сердце, сладкими слезами омыть горькую беду.

Плакали, обнявшись, две женщины. Одна, вкусившая всех положенных женских утех, влюблённости, любви, замужества, родов, первых слов детей, первых шагов, первых шалостей и первой веры в родительскую непогрешимость. Вторая — всего этого страстно желавшая, упорно шедшая к этому, хранив себя для единственной, большой любви. Кто из них приобрёл? Кто потерял? Они сами ничего ещё не знали, они только плакали, как две сестры и общей была соль их желанной влаги.

А потом как-то и успокоились. И вытерли глаза одним платком, Викиным. Она достала его из сумочки, протянула Даше. Та дисциплинированно промокнула глаза, взглянула в зеркало.

— Ужас, — сказала и вышла. Наверное, умыться.

Вика присела в кресло. Ей заметно полегчало. Не зря Господь придумал и попустил нам слёзы. Они не просто текут, они вершат работу, особым образом расчищают в душе завалы, освобождая проход к реальному осмыслению происходящего. «Хорошо поплакали», — подумала Вика. А тут и Даша, с подносом: чашки, заварной чайничек, сыр, колбаса, конфеты.

— Давайте чаю попьём.

— Давай, — обрадовалась Вика, — а то воем как две белуги. Повыли, можно и перекусить.

Засмеялись.

— А что если нам… — Даша засмущалась, вопросительно глянула на Вику, — а что, если нам коньячку по чуть-чуть…

Вика кивнула.

Маленькие изящные рюмочки. Синий хрусталь.

— Отец маме на юбилей подарил. Ну что, за знакомство?

И опять засмеялись.

Коньяк быстро сделал своё дело. Погнал, погнал по жилам горячую кровь, прогревая самые отдалённые уголки застоявшегося в холоде естества. Они говорили, говорили, уже не подбирая слов, не осторожничая, а как есть, по-сестрински.

— Знаешь, я ведь думала, что ты артистка, противная кривляка, увела мужа себе на потребу.

— Плохая я артистка, — вздохнула Даша, — мама только взглянет, а у меня всё на лице написано. Вика, а дети рассказывали вам про Сокольники?

— Нет, а что там случилось?

— Там я решила — свадьбы не будет. Увидела, как страдают дети. Гриша у вас — боец. «Мою маму, — кричит, — Вика зовут, а это чужая тётя!»

— Странно, промолчали.

— Они всё поняли, Вика. А промолчали, чтобы вам не делать больно.

— Растут. Не успеешь оглянуться…

Даша вздохнула.

— Гриша на Илью очень похож. А мне, Вика, тяжёлые дни предстоят. Гостям объявлять, что свадьбы не будет. Некоторые у виска крутят: у Дашки, мол, крыша поехала. А мои на работе нам подарили поездку в Грецию, свадебное путешествие. Им-то каково? Паспорта, документы, визы. С шефом ещё предстоит объясняться.

Помолчали.

— Даш, скажи, а если Илья не захочет возвращаться в семью? Ты его от себя прогонишь, и к детям он не вернётся, будет мотаться по жизни как неприкаянный.