Полёт одуванчиков

Илья человек домашний. Любит поваляться на диване с книгой, любит попялиться в «ящик» да повозмущаться: «нечего смотреть, совсем нечего», любит нырнуть в Интернет и, забыв обо всём, запутаться в его паутине. А ещё он любит рисовать с детьми. Расстелить на полу рулон старых обоев, и творить, и фантазировать, и переживать счастье совместного с детьми созидания.

— Море! Краску синюю срочно! Гриша, синюю краску я сказал! Так. Волны! Смотрите, как они пенятся. Немного белой, совсем немного… Анечка, боишься? Девочкам положено бояться, на то они и девочки. Но Гриша спасёт тебя от морского шторма, он нарисует корабль, большой, красивый, а на нём капитана. Вот он! Борода, трубка…

— Он курит? — Анечка важно поджала губы, — мама сказала, курить грех.

Илья курит, и он промолчал. Да, они с капитаном грешники. Сколько пытался бросить, хватало на дня два, не больше, и опять подкатывало к горлу такое нетерпение закурить, что всё остальное казалось незначительным и мелким. Он скрывает это от детей, старается скрыть. Ночью, когда дети уснут, выходит на балкон. Жена просыпается, ворчит:

— Илья, сколько можно дымить! Прошу ведь, сходи к батюшке, он помолится.

Илью раздражают речи жены о батюшке и силе его молитвы, которая поможет ему бросить курить. Если сам не бросишь, ничего никакой батюшка не сделает. Но с женой лучше соглашаться, её всё равно не переубедишь.

Последние три года, сразу после рождения Анечки, между Ильёй и его женой Викой пробежал холодок, и отношения, вместо живых и сердечных, стали ровными, формальными, никакими. Случилось это незаметно для них обоих. Когда заметили, уже ничего сделать не могли. А жизнь продолжалась.

Илья, возвращаясь из командировок, скучал только по детям и ждал встречи только с ними. А Вика рядом как бесплатное приложение к Грише и Анечке, ну есть и есть, куда теперь её денешь…

Почему уходит любовь? Вопрос, несмотря на наморщенные лбы мудрецов, диссертации психологов, трактаты поэтов и словесные кружева телезнатоков, остаётся без ответа. Никто не знает, почему. Никто не признаётся, что не знает. Сотни ответов, один нелепее другого, только подтверждают, что правильный ответ ещё не найден. Илья женился по любви, так ему всегда казалось. Вика — бесприданница, из многодетной семьи. Пьющий папа, мама, рано постаревшая и безрадостно волочившая свою лямку. Вика знала цену новым туфлям, носила вещи бережно и долго. Умела считать копейку, экономила.

Илья, бородатый, вальяжный, ироничный, образованный, был нарасхват. Но он зорко всматривался в затуманенные любовью девичьи очи, пытался разглядеть в них не романтические глупости, а живой блеск земных ориентиров. Очи Вики взирали на него строго, испытующе, без заполошности и нетерпения. Выбор был сделан. Он получил то, что хотел. Чистые рубашки на плечиках в шкафу, холодильник, в котором тесно кастрюлям, закрутки на осень рядком в кладовке, из года в год всё больше и больше, потому что не успевали съедать. Загашник на «особый случай», теперь вот ухоженные и здоровые (тьфу-тьфу) дети.

Вика приучила Илью к домоседству, потому что и сама не была любительницей отлучаться из дома. Она варила, жарила, стирала, зашивала, протирала, гладила. Илья не мог нарадоваться хозяйке-жене, хвалил её друзьям, убеждал их искать такую же, не сдаваться, потому что кто ищет, тот всегда найдёт.

Теперь его раздражает Вика. Раздражает её хозяйская жилка, её бережливость, её манера делать замечания, а ещё — её воцерковлённость. Она знает всё и всё может объяснить. Вот что привязалась с куревом? Да брошу, захочу — брошу! Ну почему обязательно к батюшке, почему надо вешать на батюшку свои беды? Хватит того, что Вика грузит его каждую субботу после службы всякой ерундой, которую она, чтобы не забыть, записывает. Детей тащит в церковь ни свет ни заря. Гриша терпит, он постарше, а Анечка встаёт со скандалом. Илья не против, ничего в этом плохого нет, но зачем так часто? Вику не переубедишь. Она тут же зовёт на помощь святых отцов. А святым отцам возражать Илья опасается.

Вот он уже перед дверью своей квартиры. Прислушался. Басит Гришка. Такой справный, такой крепенький мужичок. Илья звонит. Улыбается.

Вика. Махровый розовый халат, волосы, прихваченные резинкой.

— С приездом.

— Папа! — это Гриша. Летит навстречу и счастливо замирает в объятиях отца.

— Я не хочу спать, не хочу, а мама… — это Аня. Надутая, но уже понимает, что спасение пришло.

Кутерьма. Вот они, самые счастливые его минуты. Илья тискает Гришу, подбрасывает его под потолок, Гриша боится, губки его сжаты, пальчики в кулачках, но глазёнки сверкают радостно. Анечка без зазрения совести потрошит папину сумку, ищет подарки.

— Иди ешь, Илья.

— А ты?

— Я уже ужинала. Пойду простирну, набралось за день…

Ну что она такого особенного сказала? «Простирну…» А Илью обдало привычной неприязнью. Он демонстративно отправился на кухню, демонстративно хлопнул дверцей холодильника, достал початую бутылку водки. Налил себе. Гриша с Анечкой заглянули.

— Спать, спать, — скомандовал отец, — кто первый ляжет, тому завтра сюрприз.

Наперегонки в спальню.

Вика в ванной, стирает. Ему хотелось быстрее лечь, выспаться, а сон пропал, вместо него клокотала внутри неуёмная энергия злости. Прачка, горничная, богомолка, только не жена, да, мать моих детей, но не жена, жёны — они другие. Они скучают, с ними можно поговорить по душам, с ними пооткровенничать можно и посидеть за рюмочкой, даже попеть под настроение. Он горько улыбнулся, представил, как они с Викой, обнявшись, сидят на диване и старательно выводят «Подмосковные вечера». Из области фантастики.

Вадим, друг, рассказывал как-то:

— Людка моя — ну сорока, ну барахольщица! В шкафу тряпок! А всё мало. И вот ведь моду взяла — купит очередную тряпку или побрякушку, наденет, встанет передо мной — кто научил только — ну фотомодель на подиуме, и так томно, так многозначительно спросит: «Вадюш, я тебе нравлюсь в этой кофточке?» Ну и что, я после этого буду спрашивать почём обновка?

«Да, Вадим, моей жене такое никогда в голову не придёт. Ходит в старушечьей чёрной куртке, платок чуть ли не на глаза, какие-нибудь серёжечки нацепить, да Боже упаси. Грех себя украшать, старцы так определили — грех. А занудствовать перед мужем греха нет. Да если уж на то пошло, жена должна мужу угождать, я тоже читал про это. Сказал — садись ужинать, она всё бросила и села. Сказал — давай по рюмочке, а она уже налила. Ну купила бы себе… — Илья задумался, ещё добавил из бутылки, — купила бы себе эдакую штуковину…» Он вспомнил — на кинофестивале одна актриса, он её фотографировал, была в такой кружевной накидке — глаз не отвести. Илья совсем не разбирался в женских нарядах, но почему-то накидку запомнил. Вике бы она пошла.

Достал фотоаппарат, стал листать кадры. Вот-вот, сейчас… На него смотрела смело и иронично молодая красавица в ажурной пелерине. Да, скажу я вам, красота спасёт мир.

Вошла Вика. Волосы прилипли ко лбу, в линялом розовом халате.

— Не спишь? — спросила дежурно.

Открыла полку, чего-то накапала, выпила.

— Сплю, — ответил резко.

И понесло Илью по всем кочкам, которые ещё час назад он смог бы объехать.

— Сплю, не видишь? Сижу, сплю и во сне водочку попиваю. Налить тебе? Во сне не жалко, — и совсем сорвался почти на визг, — выбрось свой допотопный халат, меня уже тошнит от этого розового цвета!

Вика испуганно смотрела на мужа. Молчала. Сейчас она скажет: «Не кричи, детей разбудишь», — подумал Илья.

— Не кричи, детей разбудишь, — сказала жена и ушла из кухни. Опять в ванную.

Рванулся, хотел выволочь из ванной жену, усадить её насильно в кресло. Успокоиться и сказать:

— Давай поговорим.

И говорить, говорить… Обо всём, о чём болит душа, о том, что жить вместе становится невыносимо, о том, что они оба обязаны что-то сделать. У нас дети. Дети у нас.