Полёт шмеля

— Еще бы, — отвечаю я. — Благодаря тебе имею все тридцать томов. У тебя там в «Доме книги» какой-то блат водился.

— Вот! Благодаря мне — тридцать томов Достоевского! — восклицает Райский. — А что имею я благодаря тебе?

Я не нахожусь что ответить. Мне нечего поставить себе в зачет столь же весомо материальное. Ничего, кроме дружбы. А она в первые годы после знакомства была очень тесной, и как-то раз, уйдя от очередной жены, Райский прожил в моем доме месяца три.

Спасает меня Савёл.

— Это я благодаря Лёне имею, — говорит он. — Не его бы «Стрельцы» в свое время, нам бы такой фарт не привалил. Как эта «Песенка» пошла, паровозом нас потянула!

Странно, с чего это он нынче ко мне так добр? Непохоже на Савёла. Я припоминаю: Паша-книжник толковал что-то о моем договоре с Савёлом на эту песню, но вспомнить, что именно он говорил, не удается — Райский требует выпить в честь моего прихода.

Пьют они водку — Райский, когда бухает, употребляет только ее, и в мою рюмку, естественно, наливается она же. Протестовать, ссылаясь на то, что за рулем, бессмысленно, и мне не остается ничего другого, как понести рюмку ко рту. Хорошо, что Райский уже в той кондиции, когда не видит, что я лишь пригубливаю. Савёл же и сам такой и, увидев, как я обошелся с водкой, хитро подмигивает мне.

— У меня к тебе разговор, — говорит он. — Очень хорошо, что приехал. Я тебе собирался днями звонить.

— Потом. Не сегодня, — отмахиваюсь я. — Давай в самом деле по телефону.

Я жду момента, когда можно будет переговорить с Райским о Жёлудеве, чуть не час. Я не большой интриган, но ясно же и дураку, что поле под посев должно быть вспахано. Имя Жёлудева всплывает в нашем трепе не без моего усилия, однако в своем знакомстве с ним Райский признается собственной волей. По его словам получается, что они чуть ли не парятся вместе в бане и регулярно пьют водку — вот как мы сейчас.

— Кеша, мне нужен его телефон, — говорю я.

— Кого? — переспрашивает Райский. То ли в самом деле не поняв, чей телефон мне нужен, то ли делая вид, что не понял.

— Жёлудева, Кеша. Дмитрия Константиновича, — зачем-то уточняю я. — Очень нужно. И безотлагательно. — Райский не отвечает, с чугунной тяжестью глядя куда-то мне в висок, и я начинаю суетиться: — У меня денежный конфликт с Маркушичевым. Ты его тоже отлично знаешь… — При поминании фамилии Евгения Евграфовича чугунный взгляд Райского словно бы оживает, но тут же мертвеет вновь. Я рассказываю о визите сына, рассказываю о Косте, о том, что на его месте должен был оказаться я и еще могу оказаться… и в конце концов смолкаю. Что проку продолжать. Райский как не слышит меня. — Мне нужен телефон Жёлудева, — снова говорю я. Не услышать прямую просьбу нельзя. Прямая просьба — тот же SOS, вопль тонущего, если у тебя есть возможность спасти — ты не спасешь? — Кеша, мне нужен его телефон, — повторяю я. — Кеша! Мне нужен его телефон!

Взгляд Райского приходит в движение, медленно отрывается от моего виска, и вот наконец мы смотрим с ним глаза в глаза.

— Не дам, — твердо, ничуть не пьяно произносит Райский. — Он будет спрашивать, откуда у тебя номер, и ты расколешься. Нужно мне портить наши отношения?

— Не расколюсь, — заверяю я Райского. — Мы с ним армейские друзья. Он просто не станет у меня спрашивать.

— Раз он тебе не дал телефона, значит, не хотел, чтобы ты ему звонил, — отбивает мои слова, как волейбольный мяч, Райский. — Зачем же я буду давать?

Я пытаюсь настаивать на своей просьбе, говорю, что не выдам его, даже если меня станут четвертовать, — Райский неумолим в своем отказе дать номер Жёлудева. И наконец ударяет по столу обеими руками и вопит, выпустив все свои четыре октавы на волю:

— Все! Сколько можно! Ты меня достал! Лёнчик, ты меня достал, твою мать и весь твой род! Я хочу расслабиться, мы с Савёлом тут релаксируем, не хочешь с нами — катись! Не мешай, катись, твою мать, катись, ты меня задолбал!

Оставаться у него в доме после такого невозможно. Да и нет смысла. Замысел мой провалился. Я молча поднимаюсь и, не прощаясь, направляюсь к выходу.

Около входной двери, позвякивая связкой ключей в руке, меня догоняет Савёл.

— Я тебя провожу. Тебе же надо открыть. Машина, полагаю, у тебя не летает.

Ворота у Райского в отличие от тех, что у Савёла, не компьютерные, но тоже — будто закрывают собой сейф, на засовах и зверских замках, и мне, подъехав к ним, пришлось бы возвращаться в дом, просить Райского выпустить меня.

— Спасибо, — без особой любезности благодарю я Савёла.

— Я тебя слушал, как ты с Райком, — говорит Савёл, сходя вместе со мной с крыльца, — и вспомнил: вы же друзья с Тараскиным?

— С Тараскиным? — неохотно отзываюсь я. — Ну да. Были.

Мы не виделись с Тараскиным уже уйму лет. Кажется, все эти годы, как кончился СССР. Кому как, а для него эта смерть стала началом новой жизни. Он попал на службу в президентскую администрацию, бросил писать, занимал крупные посты то здесь то там и оказался очень умелым чиновником: кругом летели головы — его уцелела; и так до почетной отставки по возрасту. Все это, конечно, я знаю по слухам и газетным сообщениям — мы с ним не только не виделись минувшие годы, но, кажется, не разговаривали и по телефону. О чем разговаривать людям, у одного из которых жемчуг мелок, а у другого щи пустые?

— Так вот же он, самый близкий путь — выяснить нужные тебе координаты, — получив от меня подтверждение моим дружеским отношениям с Тараскиным, продолжает поразительно расположенный ко мне сегодня Савёл. — Уж у него-то, никакого сомнения, каких-каких только координат нет.

— Он же отставник. — Предложение Савёла оказывается для меня слишком неожиданным, чтобы оценить его с лету.

— Отставник! — хмыкает рядом Савёл. — Всем бы отставникам такие возможности. Устроить дочку в Высшую школу ФСБ, бывшую КГБ! Туда просто так — никак.

— В Высшую школу ФСБ? — я даже приостанавливаюсь от изумления. — Откуда ты это взял?

— Слухами земля полнится.

— Так, может быть, просто слухи?

— Хочешь сказать, сосед по лестничной клетке оклеветал его? — вопрошает Савёл. — Не думаю. Уверен, что нет.

Нет так нет. Мне на самом деле все равно. Пусть школа ФСБ. Надо же где-то ковать кадры аристократии. Поразительно другое: девочка, о которой я знаю только то, что тогда, в Юрмале, она еще была в животе матери, уже такая взрослая… Впрочем, и до этого мне нет дела. Я усиленно думаю о подсказке Савёла, и, чем дальше, тем больше мне кажется, что он прав в своем предложении.

— Спасибо за интересную мысль, — благодарю я Савёла.

Мы с ним расходимся: я иду к своему корыту, он к воротам — открыть их мне.

Когда я приостанавливаюсь перед распахнутыми воротами, чтобы попрощаться, Савёл, склоняясь ко мне, говорит:

— Лёня, ты понял, что у меня к тебе есть разговор? Мне кажется, ты не очень понял. Давай разрешай свои проблемы — и звони мне, о’кей?

— О’кей, о’кей, — с торопливостью киваю я. Спускаю ногу с тормоза и давлю на газ.

А что же, думаю я, правя от Райского к Москве, конечно, нужно обратиться к Тараскину. Надо же, даже и не вспомнил о нем. А ему-то в отличие от Райского ничего не стоит дать телефон Жёлудева, что ему Жёлудев. И ничего такого, что обращусь к Тараскину. Конечно, мы с ним не общались полтора десятилетия — так и что из того. Мы не ссорились, не выясняли отношений. Просто разошлись в разных направлениях; как в море корабли — это про нас.