Полезный Груз

– Двоюродная, – согласился Лёня.

Муравьев шагнул к раковине и включил холодную воду.

– Очень больно? – спросил растерянный Лёня.

– Совсем не больно, – отозвался Муравьев. – Вот ни капельки, совершенно. Даже несколько приятно.

То, что Лёня хорошо готовит, оказалось правдой. Ужин получился у него на славу. Фетуччини домашнего, а не фабричного, приготовления оказались потрясающе вкусными, куски индейки в белом жирном соусе невероятно сочными, салатные листья самого высшего качества, мягкий сыр, гренки с чесноком, роскошное белое вино; Муравьев впервые за несколько месяцев ощутил себя полноправным членом цивилизации. И даже привередливая Чайковская нашла, что приготовлено все по высшему разряду.

– Лёня – фермер, – сообщила она Муравьеву, жуя и тыча вилкой в лёнину сторону. – У него свое хозяйство за городом. Это он мне в кухне сказал.

Муравьев заметил:

– Зачем же выдавать секреты? Это некрасиво.

Чайковская смутилась было, но тут же нашлась:

– А он не предупредил, что это секрет.

Пиночет сказала:

– Трепло ты, Лёнька. Две грядки и лужа, которую ты называешь «садок» – это не фермерское хозяйство. Обыкновенный ты раньте, дружок. Какой из тебя фермер.

Лёня строго посмотрел на нее и ответил:

– Из тебя бы неплохая фермерша вышла. И успокоилась бы наконец.

После второй рюмки белого вина все слегка расслабились, каждый по-своему. Выражение лица Чайковской приобрело оттенок философический, и даже размазанная тыльной стороной левой руки по правой щеке тушь не нарушала спокойствия ее крупных, квази-монголоидных, черт. Лёня, хоть и продолжал сидеть с прямой спиной и с хирургической точностью работать ножом и вилкой, улыбался – то репликам Муравьева и Пиночет, то каким-то своим мыслям. Маска сарказма исчезла с лица Пиночета, и теперь лицо выглядело вполне миловидно и слегка устало. А Муравьев рассматривал странную группу не профессионально-пристально, а с искренним любопытством – они ему нравились, все трое. Почему бы самым разным людям, думал он, не собираться время от времени вот так, в уютной, чистой квартире, не беседовать неспешно о том, о сем, не есть приготовленною Лёней индейку, не запивать хорошим вином – вроде бы семейная идиллия? И всё это – не включая звуко– и видео-воспроизводящую аппаратуру, чтобы звучали только человеческие голоса, и чтобы мысли и даже чувства оставались незамутненными? Может, в России нет достаточного количества интеллигентных негров? Может и поэтому.

Лёня задал ему вопрос, и Муравьев переспросил:

– А?

– Вы ведь из так называемого элитного выпуска?

Муравьев скосил глаза на Пиночета, и та сделала виноватое лицо. Муравьев ответил:

– Из него, родимого.

– Не сочтите за бестактность, но в чем был смысл организации этого выпуска?

– Элитный выпуск? – заинтересовалась Чайковская.

Муравьев улыбнулся и уточнил:

– Гончаров был в то время министром внутренних дел.

– И что же? – настаивал Лёня. – Вы расскажите, это нетривиально. Ходят слухи, что он заключил пари с женой.

Муравьев снова улыбнулся, и подтвердил:

– Это правда.

По словам Муравьева, дело обстояло так. Как-то летним вечером, прогуливаясь по аллее с женой в окружении охраны, министр Гончаров пожаловался ей, что коррупцией пропитан сам дух министерства. Жена, человек убежденный, по профессии историк, ответила на это, что коррупция всегда обратно пропорциональна жалованью. Гончаров не согласился, и сказал, что сколько не плати полицейским, сыщикам, и их начальству, они все равно будут брать взятки, шантажировать, вымогать, чудить, и так далее, просто потому, что в полицейские идут люди определенного склада ума, то есть недалёкие. Жена уперлась и возразила, что это потому, что платят мало, а то бы шли люди совсем другого склада ума. И предположила, что если бы муж ее провел эксперимент – набрал бы в какое-нибудь отделение универсантов из элитного ВУЗа, с хорошей репутацией и разнообразными интересами, приманил бы их высоким жалованьем и быстрым продвижением, то и коррупции в том отделении бы было меньше намного, а порядка больше. Муж и жена любили спорить, и поспорили, и заключили пари. На следующий же день министр оповестил коллег о новом проекте. Сто семьдесят студентов мужского полу и три десятка девушек были отобраны, проверены, и переправлены на специальный супер-интенсивный курс юридического факультета, а по вечерам проходили физическую подготовку, учась поведению в сложных ситуациях, вождению всевозможных транспортных средств, стрельбе из разных видов оружия по разного вида мишеням, и прочая и прочая. Все они были хорошо сложены, имели замечательные рефлексы, отличались наблюдательностью. А также все они к тому моменту получили хорошее общее образование; обладали большим спектром знаний по общим дисциплинам; и являлись будущими специалистами в различных областях – будущие строители, инженеры, медики, агрономы, транспортники, мореходы, и прочая, и прочая. То есть, так оно было по мысли жены министра. На самом деле дело обстояло гораздо менее радужно. Достойное общее образование – редкость даже в элитных университетах, потому что не всем это образование нужно, да и не всем оно впрок, а отчетность в ВУЗах никто не отменял, и дипломировать следует определенное количество студентов каждый год вне зависимости от того, какой у них на самом деле спектр знаний.

Но главное было не в этом.

Настал день, когда «элитный выпуск» заступил на службу. Все выпускники получали жалование, вдвое, а иногда втрое, превышающее зарплату обычного полицейского. Их не любили, им завидовали. Эксперимент подвергся жесткой критике со стороны сперва правительства, затем средств массовой информации, и наконец населения.

При этом в вину элитному выпуску вменялось именно их образование, хотя далеко не все они были эрудиты с высокими духовными потребностями.

Посещение выставок, чтение книг, и знание иностранных языков ни в коей мере не противоречат никаким уставам, и не являются нарушением традиций, но все равно другим полицейским как-то обидно; сыщик, разбирающийся в винах? Это как-то не по-товарищески – и это во-первых.

Во-вторых, элитный выпуск действительно получал серьезные деньги за обычную работу полицейских и сыщиков – а из каких сундуков каждый месяц эти деньги доставать? Бюджет – не гелий-двадцать, дамы и господа, за бюджетом на Ганимед не слетаешь, не привезешь полную цистерну, не наварганишь смесь, не сунешь в смесь катализатор, чтобы деньги на дубах и соснах расти начали.

В третьих, у значительной части элитного выпуска особого желания работать на министерство внутренних дел не было изначально; и приобретя годичный или двухгодичный стаж, они увольнялись и находили себе иные занятия. Из оставшейся части более половины оказались в конце концов некомпетентны. Словом, Муравьев был чуть ли не последним из могикан – согласившийся в свое время на всё, в том числе снижение жалования до обычного полицейского уровня.

Таким образом министр Гончаров выиграл у своей жены пари, хотя она возражала, и говорила, что чистота эксперимента под сомнением, эксперимент нужно было проводить в масштабах всей народовластной республики, а не тяп-ляп в одном месте.

Проникшись рассказом Муравьева, Чайковская сказала:

– Я позабочусь, чтобы вам дали повышение.

Муравьев засмеялся и отрицательно покачал головой.

– Нет, не надо, спасибо.

– Мне это ничего не стоит, скажу вот папе…

– Вы устали, Анита Диеговна. Может, отдохнете?

– Ты мне не указывай! – возмутилась Чайковская. – Я сама знаю, что мне нужно делать … и чего не нужно … – и залпом выпила рюмку белого вина.

Посидели еще, а потом Чайковскую стало клонить в сон; она начала заваливаться на бок, улыбаться, и говорить – «Нет, я ничего, я не хочу спать, просто глаза устали», и Лёня пошел в спальню стелить ей постель, сказав, что сам он расположится на диване. Сообщая это, он обменялся с Пиночетом взглядом. Муравьев по взгляду определил, что речь шла скорее всего о какой-то системе сообщения между квартирами – в случае чего, Лёня даст Пиночету знать, или Пиночет Лёне. Выглядело всё это странно.

– А вы, Муравьев, пойдете ночевать ко мне, – заключила Пиночет.

Муравьев не стал ломаться. Просто ничего не сказал.

Вторичный приход в спартанскую обстановку квартиры рослой кирасирши благотворно на него подействовал. Матрас на полу, спинет с открытой крышкой, клавиши поблескивают, у стены. Обеденный стол и два стула возле холодильника и плиты: уголок выполнял обязанности одновременно кухни и столовой. Два окна выходят во двор. Как в старые добрые студенческие дни, хотя тогда приходилось в таких квартирах жить и по трое и по пятеро. Радушная хозяйка Пиночет зажгла на обеденном столе лампу, предложила чаю, согласилась, когда Муравьев предложил заняться чаем, и ушла в душ.

Муравьев включил телевизор, висящий на стене возле матраса. Показывали программу расширенных новостей, и некоторое время он слушал интервью с какой-то литературоведческой дамой, возможно, известной и считающейся в каких-то интеллектуальных кругах авторитетом, лет пятидесяти, полной, небольшого роста, в коричневом костюме, в очках. Мелькнула надпись внизу экрана, объясняющая, что дама является известным автором нескольких монографий о классиках русской литературы. Сидя в удобной позе, интеллектуально положив ногу на ногу, дама говорила размеренным, убедительным голосом: