Политические портреты. Л. Брежнев, Ю. Андропов

Почему он поддерживал добрые отношения со мной?.. Андропов, во-первых, знал (и как-то даже сказал об этом), что не услышит от меня неправды, тем более из желания угодить или из опасения вызвать недовольство и гнев… и ценил это; во-вторых, он с интересом и вниманием относился к моим суждениям (хотя нередко их проверял), прежде всего по вопросам внешней политики. В-третьих, по моим высказываниям (как и по высказываниям других людей, с которыми общался) он судил о настроениях интеллигенции. И в-четвертых, у него, как у каждого нормального человека, иногда возникала потребность поговорить по душам, – а со временем он убедился, что я ни разу его не подвел, умел о деликатных вещах молчать» [163] .

163

Арбатов Г. Из недавнего прошлого // Знамя. 1990. № 10. С. 208.

Заслуживает внимания и история возвращения в Москву крупнейшего русского философа, литературоведа и теоретика искусства М. М. Бахтина. В сталинские времена он подвергался репрессиям, однако и после XX съезда КПСС его реабилитировали не полностью. Бахтин жил в это время в г. Саранске в Мордовии. Он мог не только преподавать в местном университете, где руководил кафедрой литературы, но и публиковаться в журналах. Однако его возможности общения с коллегами были ограничены. Чтобы перебраться в Москву или Ленинград, нужно было решить вопрос не только с работой, но и с квартирой и пропиской, а это по тем временам не представлялось возможным без высокого покровительства. Вскоре после того, как Андропова назначили Председателем КГБ, к нему обратилась группа писателей во главе с В. Кожиновым и В. Турбиным. Им помогла дочь Ю. В. Андропова Ирина, которая училась тогда на филологическом факультете МГУ. Андропов внимательно выслушал одного из своих гостей – доцента В. Турбина и попросил немедленно принести ему «дело» Бахтина. Бегло просмотрев полученную тоненькую папку, Андропов обещал помочь. Вскоре 72-летний и уже тяжело больной ученый смог вернуться в Москву. Из Саранска его везли на машине, а по приезде в Москву поместили для лечения в Кремлевскую больницу. После больницы Бахтин некоторое время жил в доме инвалидов под Москвой, потом получил квартиру. Он написал здесь несколько новых статей и смог переиздать ряд ранее опубликованных книг. В 1975 году Бахтин умер, окруженный уважением и вниманием, и теперь заслуженно считается одним из классиков российской культуры.

Андропов продолжал следить за работой некоторых художников и скульпторов-модернистов, которых отвергало тогда официальное руководство Союза художников. Несколько художников-абстракционистов из Прибалтики получили при Андропове заказ на оформление ряда санаториев и служебных дач КГБ в Сочи и в других курортных районах страны. Известно, насколько трудно сложилась судьба одного из крупнейших скульпторов XX века Эрнста Неизвестного. Даже после резкого столкновения с Хрущевым в 1962 году художник не утратил возможности активно работать над некоторыми из своих проектов. Он руководил оформлением новых больших зданий в Средней Азии, одного из новых городов в Прибалтике, создавал самое значительное по размеру в нашей стране скульптурное панно в Доме электроники на проспекте Вернадского. Именно Неизвестный создал необычное по своей художественной выразительности надгробие на могиле самого Хрущева. Однако нажим на него возрастал и работать становилось все труднее, ибо скульптор-монументалист должен иметь большую мастерскую, много помощников, хорошие материалы. Между тем его не только ограничивали в творчестве, но однажды, сломав замок в мастерской, перебили все его заготовки из гипса.

Как ни печально, эта ненависть исходила в первую очередь не от властей, а от коллег-скульпторов, работавших совсем в другом стиле; образцом их творчества может служить мемориал в Ульяновске, созданный к 100-летию со дня рождения В. И. Ленина, или мемориальный комплекс в Киеве, посвященный победе в Великой Отечественной войне. Эрнст Неизвестный решил покинуть СССР. Однако ему нужно было увезти с собой и многотонные скульптуры, заготовки, огромный художественный архив, для чего требовалось зафрахтовать специальный самолет. Неизвестному всячески мешали, даже за его собственные скульптуры, которые не разрешали выставлять ни на одной выставке, теперь от автора требовали заплатить огромную пошлину. По свидетельству скульптора, в конечном счете именно Андропов помог ему выехать за границу. Понимая, какого крупного художника теряет страна, Юрий Владимирович даже пытался сохранить за Неизвестным советское гражданство, и только по настоянию Суслова у него отобрали советский паспорт.

Оценивая отношения Андропова и КГБ с советской интеллигенцией, последний пресс-секретарь Горбачева Андрей Грачев, многие годы работавший в аппарате ЦК КПСС, писал: «По ряду личных качеств Андропов и впрямь лучше подходил для “работы” с интеллигенцией, чем такие “профессиональные” идеологи, как Суслов, Зимянин или заведовавшие отделом культуры ЦК Петр Демичев и Василий Шауро, не имевшие авторитета в творческой среде люди, отслуживавшие свой должностной срок в кабинетах и президиумах торжественных собраний и игравшие, в сущности, роль идеологических надзирателей, “комиссаров”, приставленных к несознательным деятелям искусства… Напротив, Андропов даже в роли хозяина зловещего КГБ внушал интеллигенции наряду со страхом и определенное уважение масштабностью личности, трезвостью и откровенностью суждений, а также репутацией аскетичного ригориста. В чем-то, по-видимому, Андропову даже помогала его малопочтенная должность: Председателю КГБ не было нужды опускаться до примитивной демагогии, без чего не могли обойтись из-за служебных обязанностей идеологические руководители ЦК. Он мог позволить себе вести себя прямее и честнее, хотя явно жестче и суровее своих собратьев по Старой площади. Нельзя, конечно, сбрасывать со счетов и традиционную зачарованность сильными, тираническими личностями, угодливую готовность поддаться их гипнозу и раболепие, увы, столь распространенное среди российских интеллектуалов» [164] .

164

Грачев А. Кремлевская хроника. М., 1994. С. 43–44.

Диссиденты. Новый отдел в КГБ

Хорошо помню, что смещение Семичастного и назначение Андропова вызвало тогда в кругах интеллигенции и особенно среди диссидентов положительные отклики и предсказания. Об Андропове говорили как об умном, интеллигентном и трезво мыслящем человеке. Его не считали сталинистом. Некоторые из известных тогда диссидентов предполагали, что назначение Андропова ослабит репрессии среди инакомыслящих, заметно возросшие в 1966 году и начале 1967 года. Именно тогда по инициативе КГБ в Уголовный кодекс РСФСР (и соответственно других республик) была внесена новая статья – 190(1), в которой предусматривалась уголовная ответственность «за распространение ложных и клеветнических сведений, порочащих советский государственный и общественный строй». Хотя наказания по новой статье казались не столь суровы, как по статье 70 УК РСФСР, она была сформулирована слишком неопределенно, что позволяло привлекать к ответственности более широкий круг лиц. Среди диссидентов, возможно не без оснований, ходили слухи, что В. Семичастный после принятия новой статьи Уголовного кодекса попросил у Политбюро санкции на арест пяти тысяч человек, на которых уже завели дела в КГБ. Он обещал якобы, что после такой акции со всякими движениями диссидентов будет покончено. Андропов не возобновлял этого ходатайства и вел себя, конечно, более осторожно и осмотрительно. Однако ожидания диссидентов, связанные с переменами в руководстве КГБ, не оправдались.

Андропов отложил на несколько месяцев ряд судебных процессов над диссидентами, например по делу Юрия Галанскова и Александра Гинзбурга. Их арест весной 1967 года вызвал очень много протестов, и к судебным процессам следовало, по мнению Андропова, лучше подготовиться. Не отложили, однако, судебный процесс по делу Владимира Буковского и Виктора Хаустова, приговоренных к трем годам лишения свободы за организацию одной из манифестаций на площади Пушкина. Если в Москве традиционным местом собраний и манифестаций стал памятник Пушкину, то в Киеве многочисленные манифестации происходили ежегодно у памятника Тарасу Шевченко – 22 мая, в годовщину перенесения праха поэта из России, где он умер, на его родину в украинский город Канев на Днепре. Эти манифестации разгонялись как «националистические», а часть организаторов подвергалась аресту и судебному преследованию. Особенно крупные репрессии обрушились на украинскую интеллигенцию в мае 1965 года, но и в мае 1967 года несколько участников «шевченковской» манифестации были арестованы, часть из замеченных на демонстрации людей уволена с работы. Арестовали и львовского журналиста Вячеслава Черновила, который собрал сборник документов о репрессиях на Украине и распространил его под названием «Горе от ума» с именем составителя на обложке. Судебный процесс по делу В. Черновила происходил во Львове осенью 1967 года. Черновил выступал тогда как демократ и социалист. В своем «последнем слове» на суде он говорил: «Когда победила революция и началось строительство государства нового типа, Ленин постоянно требовал, чтобы как можно больше граждан принимали участие в руководстве государством и обществом, и в этом он видел единственную гарантию успешного развития социализма. “Социализм, – говорил Ленин, – не может вести меньшинство – партия. Его могут вести десятки миллионов, когда они научатся это делать сами”. Я попытался действовать в соответствии с этими ленинскими указаниями, и о результатах этой попытки вы мне сейчас сообщите». Львовский суд сообщил Черновилу и участникам процесса, что Черновил осуждается на три года лишения свободы.

Андропов рекомендовал изменить некоторые формы и методы борьбы с политической оппозицией. В записке, направленной 3 июля 1967 года в ЦК КПСС, ссылаясь на наращивание подрывных действий реакционных сил, он отмечал, что наши враги делают ставку «на создание антисоветских подпольных групп, разжигание националистических тенденций, оживление реакционной деятельности церковников и сектантов… Под влиянием чуждой нам идеологии у некоторой части политически незрелых советских граждан, особенно из числа интеллигенции и молодежи, формируются настроения аполитичности и нигилизма, чем могут пользоваться не только заведомо антисоветские элементы, но также политические болтуны и демагоги, толкая таких людей на политически вредные действия». В этой связи Андропов предлагал создать как в Центре, так и на местах самостоятельные управления или отделы КГБ и возложить на них задачи «организации контрразведывательной работы по борьбе с акциями идеологической диверсии на территории страны» [165] . Политбюро одобрило предложение Андропова, и уже к концу июля сформировалось новое управление КГБ. Начальником стал недавний секретарь Ставропольского крайкома КПСС А. Ф. Кадашев. Одним из его заместителей назначен кадровый контрразведчик Филипп Бобков. Через два года Бобков возглавил Пятое управление и руководил им в течение многих лет.

165

Свободная мысль. 1998. № 2. С. 123.

Понятие «идеологическая диверсия» с трудом поддается или не поддается вообще однозначному определению. В советской юридической литературе и в комментариях к Уголовному кодексу РСФСР можно было прочесть следующее: «Идеологическая диверсия – это такие способы воздействия на сознание и чувства людей, которые направлены на подрыв, компрометирование и ослабление влияния коммунистической идеологии, на ослабление или раскол революционного и национально-освободительного движения и социалистического строя и осуществляются с использованием клеветнических, фальсифицированных или тенденциозно подобранных материалов как легальными, так и нелегальными путями с целью причинения идеологического ущерба» [166] . Мы видим, что все эти рассуждения и комментарии тесно связаны с характером советского общества 1960-х годов, которое можно определить как авторитарно-идеологическое, но отнюдь не демократическое.

166

Михайлов М. П., Назаров В. В. Идеологическая диверсия – оружие империализма. М., 1969. С. 16.

Среди первых дел, которые приняло в свое ведение Пятое управление КГБ, оказались и дела Александра Солженицына и Андрея Сахарова.

В начале мая 1967 года завершалась подготовка к очередному, Четвертому Всесоюзному съезду писателей, который должен был открываться 18 мая. Солженицын обратился к съезду с большим письмом, которое с помощью друзей было разослано 15–16 мая по 250 писательским адресам. Около 30 копий отправили в редакции различных газет и журналов. Каждое из этих писем Солженицын подписал собственноручно, и практически все делегаты съезда в день его открытия знали текст письма Солженицына, ставшего одним из главных событий в общественной и культурной жизни страны весной 1967 года, так как самиздат размножил его сразу же в тысячах копий. Уже 17 мая, за два дня до отставки, В. Семичастный направил в ЦК КПСС информацию о письме и его фотокопию. Дальнейшее наблюдение за деятельностью писателя, который впервые открыто выступил в качестве диссидента, перешло в ведение Андропова. Хотя известность Солженицына была уже велика, мало кто знал подробности его личной и творческой биографии. Составлением обширной справки «О Солженицыне А. И.» пришлось заняться Пятому управлению КГБ. В этом документе, распространенном летом 1967 года среди работников ЦК КПСС, говорилось о семье и родителях писателя, его службе в армии, аресте в 1945 году, о местах заключения, а также о реабилитации и работе учителем математики в г. Рязани.

К лету 1967 года относится и первый разговор Ю. В. Андропова с академиком А. Д. Сахаровым. Занимая высокие должности в мире секретной науки, Сахаров имел право пользоваться услугами особой правительственной связи и разговаривать без посредников с любым из министров. Его первый разговор с Андроповым состоялся летом 1967 года, вскоре после назначения того на пост Председателя КГБ. Речь шла о судьбе Юлия Даниэля. Вот как пишет об этом сам Сахаров: «В июне или июле 1967 года мне по просьбе М. А. Леонтовича передали конверт, в котором было письмо Ларисы Богораз – жены находившегося тогда в Мордовских лагерях Юлия Даниэля – о тяжелом положении ее мужа, с просьбой помочь, и статья, нечто вроде художественного репортажа о ее поездке к мужу в лагерь. Я как раз собирался улетать на объект и взял письмо с собой. Приехав на объект, я из своего кабинета по ВЧ позвонил Андропову. Сказал, что получил письмо, в котором сообщается о тяжелом положении Даниэля, просил его вмешаться и принять меры. Андропов сказал, что он получил уже 18 сигналов на ту же тему, что он проверит эти сообщения, а меня очень просит прислать подлинник полученного мной письма. Я спросил – зачем? Он ответил – ради коллекции. Я, однако, сделал вид, что не понял его слов о подлиннике и, перепечатав полученное письмо, послал Андропову копию. Через полтора месяца на московскую квартиру мне позвонил заместитель Генерального прокурора Маляров… и сказал, что тов. Андропов поручил ему проверить сообщение о Даниэле. Он осуществил эту проверку. В настоящее время мне нет оснований беспокоиться об этом деле, так как к 50-й годовщине Октябрьской революции будет широкая амнистия и Даниэль, так же как и Синявский, будет освобожден» [167] . Это обещание не было выполнено. Подготовленный правоохранительными органами Указ об амнистии существенно изменили на заседании Политбюро. В новом варианте документ уже не предусматривал амнистию «политических» заключенных.

167

Сахаров А. Воспоминания. М., 1996. Т. 1. С. 382–383.