"Политическое завещание" Ленина

Эволюция взглядов и даже радикальный пересмотр оценок - норма. Норма, если она происходит по мере накопления нового материала, выработки новых концепций, появления новых методов и т.д. Но в данном случае ничего этого не было. Расширение доступа к новым архивным материалам было еще впереди, а их изучение и осмысление - дело еще более отдаленного будущего. Например, один из «прорабов» - В.И. Касьяненко признавал: «У историков еще мало документов, новых концепций, идей и оценок периодов и событий, чтобы правдиво и в полном объеме показать состояние общества и партии»[27]. С этим надо согласиться. Но приговор-то уже вынесен! В выступлениях многих историков звучала та же странная мысль: новые исследования истории социалистической революции еще впереди, но истину мы уже знаем[28]. Статьи и книги, вышедшие в конце 80-х - начале 90-х годов, свидетельствуют, что использованные в них архивные документы практически не оказали на развитие концепций никакого влияния. Они привлекались, как правило, для подкрепления и иллюстрации старых схем троцкистской и антикоммунистической историографии.

Таким образом, смена историографических концепций произошла ДО того, как для историков были открыты архивы и они успели ознакомиться с новым массивом документов, изучить и осмыслить полученную информацию. Достаточным основанием для этого поворота почиталась идеология «перестройки». Например, П.Н. Федосеев, вице-президент АН СССР и член ЦК КПСС утверждал, что «ценнейшим приобретением теории и практики последних лет является новое, подлинно диалектическое мышление, составляющее революционный метод и душу перестройки»[29]. С этим комплиментом невозможно согласиться. О методологической и теоретической ценности идей «перестройки» говорить не приходится хотя бы потому, что главный «прораб» ее - М.С. Горбачев, - несмотря на все усилия, так и не смог объяснить сущность своего политического детища, более того, окончательно запутал вопрос: то объявлялось, что перестройка - процесс революционный по сути своей, то она объявлялась революцией, затем революцией в революции. Наконец, было сообщено, что перестройка революционизируется.

Чтобы ускорить восприятие историками предложенных им «новых» идеологических и исторических концепций, в ход был пущен лозунг: «Историки, не отставайте от литераторов!». За последними признавались право и способность вести за собой историческую науку. Второй раз за тридцать лет наши ученые-историки согласились с этой участью[30].

Между тем в среде деятелей литературы их способность вести за собой историческую науку подвергалась большому сомнению. Так, член-корреспондент АН СССР П.А. Николаев на конференции историков и писателей от имени литераторов откровенно заявил: «Мы не располагаем должным знанием истории нашего общества… по причинам, так сказать, цеховым: у нас есть трудности, связанные с различиями научного и художественного мышления… мы не всегда осознаем… специфику научного мышления… » Деятелям литературы «не хватает понимания сложности… категории "историзм"» (курсив наш.
– В.С.)[31].

В этих условиях формировалась новая историографическая версия ленинского «Завещания». Она, как видно, была вызвана к жизни не прогрессом науки, а заказом политических сил, начавших разрушение социализма под видом его «перестройки». Результат ее победы свелся главным образом к усвоению информации, содержащейся в воспоминаниях Л.Д. Троцкого, и, следовательно, ее научное значение было ничтожно. Однако историографический смысл этой эволюции был велик. Он состоял в открытом заявлении профессиональных историков о смене своих идейно-политических позиций в соответствии с меняющейся политической конъюнктурой[32].

«Классиком» этой «перестройки» стал Д.А. Волкогонов, книга которого «Триумф и трагедия: политический портрет И.В. Сталина», написанная еще до 1985 г., была высоко оценена[33]. Поднятые в ней проблемы получили дальнейшую разработку в историческом триптихе «Вожди». Заметным событием стала статья В.И. Старцева «Политические руководители Советского государства в 1922 - начале 1923 года», в которой он выходил на проблематику ленинского «Завещания» от анализа вопроса о «стабильности политического руководства страны» и воспроизводил традиционную для «хрущевской» историографии версию «Письма к съезду» со значительными включениями положений, заимствованных у троцкистской историографической школы[34]. Понимая ограниченность источниковой базы своего исследования, Старцев все-таки соблазнился делать очень далеко идущие, поспешные, необоснованные и политически конъюнктурные выводы по многим важным вопросам. Брошюра Е.Г. Плимака «Политическое завещание В.И. Ленина»[35] - единственная крупная работа, специально посвященная нашей теме. В концептуальном отношении она является типичным продуктом поздней «горбачевской» историографии, когда антисталинизм, изначально присутствовавший в смягченном виде в «хрущевской» историографии, раскрылся в полной мере, сделав решительный шаг навстречу троцкистской концепции. Влияние троцкистской историографии просматривается не только в использованном материале и оценках, но и в подходе к проблеме: примерно три четверти ее текста посвящены критике Сталина, которая ведется в традиционном для Троцкого ракурсе. Тем не менее проблематика отношений Ленина и Сталина не получила серьезной разработки. В брошюре очень ярко проявилась и другая характерная для отечественной историографии этого времени черта - отсутствие интереса к содержательной стороне ленинского плана построения социализма.

Прививка троцкизма советской историографии осуществлялась столь массированно и энергично, что период «мирного сосуществования» «хрущевской» и троцкистской концепций был сжат до предела. По мере успехов «перестройки» позиции «хрущевской» версии быстро ослабли, и вскоре она ушла в небытие, освободив место для троцкистской концепции. Стремительность политической эволюции, вызвавшая калейдоскопическую смену мировоззренческих, методологических, теоретических и исторических концепций, не позволила новообращенным сторонникам ее насладиться успехом. Он оказался для них «пирровой» победой. Повинуясь меняющейся политической конъюнктуре, масса историков, бросив вновь обретенные «истины», продрейфовала дальше, переходя на позиции той или иной разновидности антикоммунистической историографии. В итоге реальный вклад троцкистской концепции в развитие отечественной историографии свелся к расчистке дороги и подготовке почвы для утверждения и развития откровенно антикоммунистической концепции. То же случилось и с «горбачевской» историографической версией, которая, полностью исчерпав свой политический потенциал и не оставив ничего ценного в научном отношении, сошла со сцены. «Мавр сделал свое дело» и обрек себя на умирание.

СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ

Распад СССР, смена социально-политического строя привели к серьезным переменам в исторической науке и, в частности, в историографии ленинского «Завещания». Поле битв на почве истории осталось за антикоммунистической историографией, которая не проявляет интереса к разработке проблематики ленинского «Завещания» и представлена немногими работами, в которых само оно не изучается, а лишь используется в интересах обоснования той или иной политико-исторической схемы[36]. Концептуальные различия наиболее заметны в политических оценках Ленина и других руководителей большевистской партии, социалистической революции, в оценках предложений, содержащихся в «Завещании». Поскольку у авторов, представляющих ее, в отличие от троцкистской историографии нет политического интереса подчеркивать близость Ленина и Троцкого, то в их работах этот важный вопрос получает иногда более правильное освещение.

Теряет свои позиции и эволюционирует троцкистская историография. Прежняя информационная зависимость от нее господствующей ныне антикоммунистической историографии исчезла с открытием архивов КПСС. Ознакомление историков с архивными материалами ведет троцкистскую концепцию к внутреннему кризису, поскольку многие важные положения ее не только не находят подтверждения в документах, но и прямо опровергаются ими. Авторы, придерживающиеся троцкистской концепции, вынуждены встать на путь отбора материалов, которые бы вписывались в историографическую схему Троцкого. Эта эволюция привела к возникновению неотроцкистской версии троцкистской историографической концепции. В ней произошло некоторое изменение системы аргументации, выводов, оценок, которые в совокупности ведут к разрушению краеугольных догм своей предшественницы. Например, Троцкий уверял, что члены Политбюро, и Сталин в том числе, до мая 1924 г. не знали о ленинских характеристиках. Неотроцкистская историография исходит из того, что Фотиева, «работавшая» на Сталина, известила его о «Письме к съезду» вскоре после его создания. Ясно, что в этом случае не только многое меняется во всей этой истории, но и фактически признается лжесвидетельство Троцкого. Судя по всему, неотроцкизм стал для троцкистской концепции «лебединой песней». Это направление в современной отечественной историографии представлено работами В.З. Роговина, В.А. Куманева и И.С. Куликовой, Г.Л. Олеха, А.В. Антонова-Овсеенко. С определенной степенью условности к ней можно отнести статьи Ю.А. Буранова и ряда других[37].

Коммунистическое (марксистское) направление в отечественной историографии, занимавшее прежде господствующее положение, утратило его и значительно ослабло, но не исчезло. В рамках его сохраняется верность той схеме, которой следовала советская историография после XX съезда КПСС, даже в том случае, если она подвергается резкой критике в других вопросах, как, например, в работах Р.И. Косолапова, Ю.В. Емельянова и В. Карпова[38].

Работы, изданные после 1991 г. (т.е. те, которые можно назвать современной историографией), выгодно отличаются от литературы предшествующего времени тем, что опираются на гораздо более широкую источниковую базу, позволяющую если и не полностью исследовать весь круг проблем, связанных с ленинским «Завещанием», то, по крайней мере, подойти к решению основных. Но эта возможность реализуется крайне слабо, в итоге сложилась парадоксальная ситуация: открывшиеся новые возможности для исследования проблематики ленинского «Завещания» не вызвали активизации исследований ее. Наоборот, интерес к ней стал угасать, так как она стала политически неактуальной, а в научном плане считается полностью выясненной. Появляющиеся изредка работы, в которых затрагиваются отдельные грани этой проблемы, не могут изменить ситуацию.

Наибольшее общественное звучание в это время приобрели книги Д.А. Волкогонова, посвященные Ленину, Сталину и Троцкому, в которых тема ленинского «Завещания» занимает одно из центральных мест. Волкогонов проделал головокружительную эволюцию от «хрущевской» к антикоммунистической версии. В своем антикоммунизме он не оригинален и не интересен, однако он привлек значительный по объему документальный материал, извлеченный из архивов и частично остающийся недоступным массе историков. Его работы интересны, прежде всего, этим. Правда, материал часто подобран тенденциозно, что сильно снижает их научную ценность. Поэтому правильнее будет определить его работы, как хорошо документированную политическую публицистику. Для достижения необходимого эффекта там, где исторические источники не позволяют сделать нужные выводы, Волкогонов часто прибегает к собственным размышлениям за Ленина, за Сталина, за Троцкого, используя их в качестве аргументов в пользу собственных выводов. В книге «Сталин» внимание автора сосредоточено почти исключительно на «характеристиках», которые Ленин дал членам ЦК партии[39]. Анализ проблемы «Завещания» был продолжен Волкогоновым в книге «Ленин», в центре внимания которой оказываются взаимоотношения Ленина и других членов Политбюро[40]. Цель «Завещания» автор усматривает в стремлении В.И. Ленина «ослабить бюрократическую хватку в обществе… бюрократическими методами»[41]. В книге «Троцкий» он лишь кратко и эпизодически затрагивает отдельные аспекты обнародования ленинского «Завещания» и отношений Троцкого с Лениным и Сталиным[42]. Освещение этих проблем дается в рамках схем и оценок, предложенных еще Троцким.

Активно разрабатывал тему «Завещания» А.В. Антонов-Овсеенко. Смысл своей работы этот автор видит в том, чтобы «в образе Сталина… показать преступника… выявить уголовную сущность»[43]. Логические схемы вперемежку с тенденциозно подобранными документами и неподдающимися проверке рассказами людей, не являющихся очевидцами, заменяют научно обоснованную аргументацию и лежат в основе авторских рассуждений, а эмоции занимают место анализа. Антонов-Овсеенко не желает понять, что его ненависть к Сталину, являющаяся фактом его биографии, не может быть принята вместо исторического факта и аргумента. Сам автор в книге «Портрет тирана»[44] признает, что его работа не имеет под собой никакой документальной основы и являет собой «издание литературно-художественное». Это верно, но поскольку эта книга и в концептуальном, и в конкретно-историческом отношении представляет собой слепок серии его статей, опубликованных в журнале «Вопросы истории», то, следовательно, эта оценка в полной мере относится и к статьям. Однако все усилия обосновать антисталинские настроения Ленина принесли более чем скромные результаты, что фактически он и признает: «Лишь в эпизодах, таких, как доверительные беседы с М.В. Фофановой или с секретарями в Горках, возникает зловещая фигура Сталина»[45].