Политология: учебник для студентов вузов
Шрифт:
Функционирование политического процесса, постоянно воспроизводя существующий политический порядок, одновременно подспудно подготавливает различные изменения в мире политики.
Среди них принято выделять несколько противоположных по характеру пар: (1) революционные — реформационные, (2) прогрессивные — регрессивные, (3) внутрисистемные — переходные (транзитные).
Наиболее традиционно и очевидно деление политических изменений на революционные и реформационные. Главное различие между ними состоит в том, что политические революции меняют саму основу политической системы (характер и способ осуществления власти, тип политического господства, место и роль главных политических акторов); реформы же, как правило, затрагивают лишь отдельные стороны политической жизни. Кроме того, революции на практике означают применение открытого насилия, резкого
Однако при всей очевидности различения политических революций и реформ стоит отметить, что граница между ними весьма условна. Так, радикальные преобразования политических режимов и смена политических элит в Восточной Европе 1989 г. вполне заслуживают названия революций. Перемены были очень глубокими, но происходили они вполне мирно, и главное — осуществлялись в виде коренных реформ сверху, а не в результате стихийного развертывания крайних форм активности масс. Для обозначения этого процесса был даже изобретен термин «рефолюция» (Т.Г. Эш), призванный подчеркнуть слияние революционаризма и реформаторства.
Другой вид разделения политических изменений — на прогрессивные и регрессивные — выражает общую направленность политических процессов, определяемую по сохранению или игнорированию базовых политических ценностей современного общества (права человека, политические свободы, общественное согласие и пр.). И хотя сам выбор таких ценностей — дело далеко не бесспорное, все же большинство нынешних политологов, ориентирующихся на западные либеральные ценности, сходятся во мнении, что политические изменения следует признать прогрессивными, если в результате:
(1) политическая система демонстрирует повышение адаптируемости (приспосабливаемости) к непрерывно обновляющимся социальным требованиям;
(2) нарастает дифференциация структур и функций государственного управления;
(3) в деятельности государства уменьшается роль насильственных мер;
(4) возрастает количество и улучшается открытость каналов гражданского воздействия и давления в целях артикуляции и агрегирования индивидуальных и социальных интересов;
(5) повышается компетенция политических элит;
(6) действия политических институтов способствуют интеграции социума и т.д.
Ну а если таких последствий от политических преобразований не наблюдается, значит, эта политическая система демонстрирует регрессивный или по крайней мере одноплановый (плоскостной) тип развития.
Наиболее же существенным и содержательным в типологии политических изменений представляется различение внутрисистемных и переходных (транзитных) преобразований. Основанием их выделения служит характер трансформации политических институтов в связи с исторической эволюцией общества в целом. Мы привыкли представлять развитие истории в виде какой-либо одномерной линейной модели, фиксирующей ряд последовательных ступеней общечеловеческого прогресса. Такова, в частности, марксистская формационная схема (первобытность — рабовладение — феодализм — капитализм — коммунизм). Аналогичный характер носит и принятая на Западе историческая триада: традиционное, индустриальное и постиндустриальное (информационное) общество. Но какой бы объяснительной схемы мы ни придерживались, вполне очевидно, что политическая система общества претерпевает при переходе от одной ступени к другой не менее фундаментальные изменения, чем, например, экономика или духовная жизнь. Вот эти-то эпохальные «переходы» (в отличие от изменений политических систем «внутри» каждого исторического этапа) и привлекают главное внимание политологов, чья область научных интересов стала с недавних пор именоваться транзитологией (от англ. transition — переход).
В центре дискуссий этого направления политологии находятся два основополагающих вопроса. Первый: вызываются ли «переходы» политических систем из одного качественного состояния в другое какими-либо внешними по отношению к политике причинами (развитием экономики или духовной культуры, например), или же они самодостаточны, т.е. причины этих трансформаций следует искать внутри самой политической сферы? И второй вопрос: существуют ли общие закономерности таких «переходов» и насколько они обязательны для каждой страны, находящейся в переходном состоянии?
Ответ на первый вопрос неоднозначен. Одна из крайних точек зрения по этому поводу выражена в классическом марксизме. Карл Маркс, как известно, считал, что политика, будучи частью «надстройки», в своем развитии
следует за экономическим «базисом». Именно эволюция экономической сферы предопределяет перемены в политике, хотя и при относительной ее самостоятельности. Развитие и смена способов производства трансформируют социальную структуру общества, порождая новые социальные классы с противоположно направленными интересами. Стремление к реализации этих интересов приводит к превращению этих больших социальных групп в активные политические силы, взаимодействие которых (борьба классов) и определяет сущность и облик политической организации общества. Тип политического режима и другие особенности политической системы определяются в итоге соотношением классовых сил. Таким образом, решающие причины системных политических изменений коренятся, по Марксу, в экономике.Сегодня концепция прямой причинной обусловленности политики экономикой не слишком популярна. От нее успешно сохранилась лишь идея безусловной взаимосвязи политики и экономики. Современные исследователи больше склоняются к мысли о том, что, скорее всего, искомая модель объяснения системных («переходных») политических изменений должна быть многофакторной. То есть она обязана учитывать не только экономические стимулы политического развития, но и социальные, религиозные, идеологические и другие социокультурные предпосылки, а также, что не менее важно, внутриполитические показатели (степень институциализации политики, уровень политического участия и др.).
Что же касается вопроса о наличии общих закономерностей в процессах крупных системных изменений мира политики, то наиболее основательно он представлен в теории политической модернизации.
Это, пожалуй, даже не единая теория, а некое теоретическое направление, включающее в себя весьма разноплановые концепции, объединенные лишь исходным замыслом. Суть его заключена в восходящей к М. Веберу идее выделения в истории двух типов обществ — традиционного и современного. В первом из них господствуют отношения личной зависимости, существует масса барьеров социальной мобильности, преобладает ориентация на религиозные и метафизические ценности, поведение людей определяют обычаи и традиции, власть преимущественно авторитарная. В Европе, например, такой тип обществ существовал примерно до XVII в. «Современный» же тип общества характеризуется рациональной организацией, секуляризацией основных институтов, автономизацией индивидов и их ориентацией на инструментальные ценности (технологии, точные науки, потребительство, прогресс). «Современность» предполагает высокую социальную мобильность и активность людей, подчинение закону, а не лицам, стремление власти к демократическим формам. На марксистском языке — это капитализм, в ныне принятой социологической терминологии — индустриальное и постиндустриальное общество.
Все нынешние развитые страны осуществили смену традиционного типа развития на современный примерно с конца XVII до начала XX в. Этот период в части изменения традиционных политических структур и приобретения ими современного облика и называется политической модернизацией. Таким образом, этот термин обозначает и определенную стадию в развитии политической системы, и процесс ее преобразования.
Обычно выделяются два основных типа модернизации: первичная (Западная Европа, Северная Америка) и вторичная, или «догоняющая» (Россия, Ближний Восток, Латинская Америка), модернизации. Последовательность процессов первичной (европейской) модернизации общеизвестна: Реформация и Просвещение преобразуют духовную сферу, затем трансформируются экономика и социальная структура, на основе чего возникает гражданское общество, формирующее, в свою очередь, соответствующую ему новую политическую систему.
«Догоняющая» модернизация осложнена тем, что невозможно соблюсти «естественную» логику созревания западных политических институтов — их приходится вводить искусственно. Но одни элементы общества могут к этому моменту вполне соответствовать необходимым кондициям, другие — лишь складываться, а третьи — и вовсе отсутствовать. Поэтому главным условием успеха вторичной модернизации принято рассматривать помощь стран, уже совершивших модернизационный переход.
Авторы теории политической модернизации (наиболее известные Г. Алмонд, Д. Аптер, С. Айзенштадт) первоначально исходили из постулата универсальности основных ценностей западной цивилизации и вытекающей из него необходимости для всех без исключения стран рано или поздно «модернизировать» свою политическую систему на современный (западный) лад. Политическая модернизация понималась, прежде всего, как ликвидация в «отставших» странах традиционных институтов власти и замена их на западные образцы, включая парламентаризм, партийные системы, разделение властей и т.д. Такая перестройка политической сферы подавалась как непременное условие успешного социально-экономического развития.