Полька – тройка

Нет, не смешно, потому что в термосе всего два стакана воды, а ближайшая речка… Да есть ли она еще в этих местах? Вокруг ни кустика, ни деревца, лишь вдали торчит лысая макушка одинокого кургана. А велосипед – уже не техника, если нет запасной камеры или, на худой конец, резинового клея.

Ни того, ни другого у Павла не было. И после того как прохудилась камера, ему, в ожидании попутной машины, только и осталось, что спрятаться от солнца под велосипедом, который он положил поперек придорожной канавы и накрыл кожанкой.

Зной перекатывался вместе с волнами ковыля, дорога курилась серой поземкой; ее гнал горячий ветер. Пыль лезла в сапоги, за ворот рубахи, скрипела на зубах. Павел глотнул из термоса, прополоскал рот; очень хотелось проглотить эту воду, но он пересилил себя и выплюнул ее. От непривычно долгой езды на велосипеде ломило спину, колени, в ушах стоял звон, похожий на помехи в радиоприемнике, – то ли это ныла мошкара в воздухе, то ли где-то далеко работал мотор, кто его знает! Мысли ворочались неохотно, Павел уснул…

Проснулся он от озноба и еще от чего-то. Было темно, как не бывает даже в степи. Он догадался. Стянул с рамы велосипеда кожанку и сразу увидел звезды. Крупные и яркие, они висели низко, из-за кургана высовывался рог месяца. И будто от него качались в степи лучи белого света; в холодном ночном воздухе отчетливо слышался стрекот мотора. Павел, поеживаясь, влез в кожанку, подтянул молнию до подбородка, взвалил на плечи велосипед и пошел без дороги прямо на свет.

Ветер дул в правое ухо, леденил щеку. Сейчас, не как днем, он пробирал до костей, однако идти по высокой траве было трудно, и Павел быстро согрелся. Степь опускалась в пологую балку, лучи фар скрылись, а звезды над головой, наоборот, загорелись ярче. Шум мотора слышался явственно, но по временам он обрывался, словно умолкал голос друга, и на степь наваливалась тишина. Тогда Павел садился на землю и отдыхал. Так повторялось много раз; одну балку сменяла другая, свет исчезал и вновь появлялся, но никак не хотел приблизиться. Казалось, ни ночи, ни этому утомительному пути не будет конца. Во рту стало сухо и вязко, велосипед давил на плечо неимоверной тяжестью; хотелось отбросить его, лечь в траву, вытянуться и уснуть. Но как только раздавался шум мотора, Павел, скрипя зубами, вставал, облизывал запекшиеся губы и, покачиваясь, брел на звук. Однажды, когда он выбрался из очередной балки, трава перестала бить по коленям; теперь ока была короткой, жёсткой и хрустела под ногами. "Стерня!" – сообразил Павел.

Комбайн чернел неподвижной массой Впереди, насколько хватал свет фар, лежали валки скошенной пшеницы. Слышалось звяканье инструмента. Две темные фигуры копошились возле комбайна.

– Механик? Наконец-то!…

– Какой же это механик, если техника на нем приехала!

Павел снял с плеча велосипед.

– Ну, и вашу технику тоже впору на себе тащить. Что у вас? Цепь, наверно?

– Ну да, барахлит. Слетает с ведущего барабана – и все! Мы с Верой вовсе замучились.

– Попить есть?

– Есть. На вот флягу. А что делать? У нас самая дальняя загонка. Я наказал шоферу, чтобы прислали летучку или механика. Машина придет за зерном, а у меня в бункере – шиш! А что делать, если цепь слетает?

– Натяжку надо ей дать посильнее.

– Какой ты умный! Что я, не знаю, что ли? Уже некуда.

Павел опустил флягу и посмотрел на парня. Подумал: "Сердится. Неловко ему перед ней".

Светлые волосы комбайнера были всклокочены, пухлые губы обиженно сжаты. Лицо девушки оставалось в тени.

– Серёжа не виноват. Он уже все испробовал.

– Все, все! – подхватил комбайнер. – Я, понимаешь, только с курсов. Хлеб убираю первый раз, и штурвальная моя – тоже. И несправедливо это: Федора Лузгина, самого опытного, – на первое отделение, под носом у совхоза, а нас с Верой вон куда загнали! По-ка-а механика дождешься!…

– Ладно. Давай зубило, бородок. Кувалда есть?

– Нету кувалды… Товарищ, ты пей еще. Воды хватит.

– Тогда давай гаечный ключ. Самый большой. Вместо наковальни. Понял?

– Ну да, понял! Понял…

Сережа засуетился: расстелил брезент так, чтобы на него падал свет фар, разложил инструмент.

Павел зажал в кулаке зубило, повернул его и поплевал на острие. Несколькими сильными ударами, так, что из-под молотка брызнули искры, расклепал цепь, вышиб бородком соединительные валики и вынул одно звено.

Вера и Сережа напряженно следили за работой незнакомца. Он стоял на коленях, ссутулив широкие, обтянутые тесной кожанкой плечи; его тяжелые кулаки, казалось, могли бы справиться с цепью и без инструмента.

– Готово. Ставьте, посмотрим. – Павел слизнул с пальца кровь.

Девушка поспешно подала ему чистую ветошь. – Возьмите, пожалуйста. Больно?

– Ерунда. Давно зубилом не работал.

Теперь он рассмотрел лицо Веры. Оно было совсем еще детское и какое-то смешно озабоченное. Румяная щека и светлая косынка перепачканы в машинном масле.

Когда комбайн тронулся, наконец, и пошел подбирать валки пшеницы, Павел растянулся на брезенте, подложил под голову рюкзак. Комбайн удалялся, двигатель тарахтел глухо и ровно, как вагонные колеса на стыках, и Павлу показалось, что он все еще лежит на жесткой полке, а за окном проплывают вишерские болота, подмосковные сады, плоты на Каме, уральские туннели, курганские степи. И всю дорогу – один, без Елены, бзз товарищей, без очкастого Генки… Генка! Тонкая шея, острый нос, на носу очки. В них отражается свет люстры актового зала. "Есть предложение исключить…" Так отражается, что глазам больно…

Комбайн, разворачиваясь, полоснул лучами фар по глазам. Павел проснулся. От земли тянуло предутренней сыростью и тушеной капустой: прямо перед его носом на расстеленной косынке лежал кусок пирога и стояла фляга. Комбайн стрекотал поодаль, рядом с ним двигался грузовик.

Пирог оказался свежим и ароматным. Павел съел его до крошки. Потом достал из мешка конфеты и открыл флягу-в ней оказался чай. После дороги по степи Павел никак не мог напиться.

Подъехал грузовик. Остановился в двух шагах, слепя фарами.

– Вот он, – сказала Вера. – Проснулись? Плотный мужчина в плаще спрыгнул с подножки.

– Ты к нам, что ли, молодой человек? По путевке?

– Нет…

– Не к нам?… – Мужчина вдруг рассердился, нагнулся, сгреб с брезента косынку. – Чего тут раскидалась, Верка?

– Ладно, вы полегче. – Павел взял у него косынку, расправил, положил в нее две оставшиеся конфеты и отдал девушке: -Спасибо вам, Вера.

– Егоровна, – буркнул мужчина. – А я – Егор Фомич. Будем знакомы. Куда же, если не к нам? Тут вокруг на полсотни километров нет жилья.

– Так я же и не говорю, что не к вам. Только путевки у меня нет.

– Слушай, товарищ, мне люди вот как нужны…

– Что вы, я сам… – Павел шагнул к Вере, но та уже успела затолкать его велосипед в кузов машины.

– Ага, дочка, правильно! – Егор Фомич полез вслед за велосипедом и крепко встал на грузовике, зарывшись сапогами в зерно. Протянул Павлу руку – Цепляйся! Мне тут прохлаждаться недосуг.

Рявкнул мотор. Павел едва успел ухватиться за борт и перемахнуть в кузов. Машина с места взяла разгон и пошла, набирая скорость.