Полковник Горин

Под скорбным взглядом матери он стал оправдываться.

— Мама. Я люблю ее. Не мог к ней не пойти. Пойми. А эти казарменные опекуны увязались за мной. Пришли к ней на квартиру.

— Но ты же ушел из части самовольно.

— Могли вызвать меня из дома деликатнее.

— Что было потом?

— Я вспылил…

— То есть начал ругаться? В ее присутствии?

— Думаю, она меня поняла.

— А я думаю, ей еще нужно учиться понимать. Многое, очень многое. — Слезы залили глаза Ксении Игнатьевны, и она отвернулась. — Что еще?

— Я убежал от них, сел в машину…

— И чуть не задавил мальчика. Сколько горя, боли ты принес мне, людям, которые хотели помочь тебе стать человеком…

Ксения Игнатьевна говорила тихо, сквозь слезы, скорее упрекая себя, чем сына, но ему показалось, что она прощается с ним, отказывается выручать его.

— Мама! — в испуге закричал он. — Мама! Что ты говоришь?

Ксения Игнатьевна схватилась руками за спинку стула, встала, через силу выпрямилась. Во всей ее фигуре было столько горя, словно она только что бросила горсть земли в могилу того, ради кого только и жила. Сын в смятении смотрел на мать и не верил, что она отказывается защищать его. Когда Ксения Игнатьевна отошла к двери, он визгливо крикнул:

— Мама!

— Что? — Ксения Игнатьевна качнулась.

— Ты не хочешь мне помочь?

— Ради чего? Вчера чуть не искалечил ребенка, что завтра? Лучше пережить один раз…

— Оставляешь меня в самую тяжелую минуту? Где же твоя материнская любовь?

— А где твоя, сыновья?! — спросила Ксения Игнатьевна с такой болью и горем, что сын оторопел, и призраки суда и тяжкой службы еще год или два в дисциплинарном батальоне жестким январским морозом поползли ему под рубашку. Он весь сжался, посерел. Только теперь до него стала доходить своя преступная легкомысленность и все то горе, которое он принес матери и которое сейчас она не смогла удержать в себе. Только собрав в себе остатки того доброго, что в нем осталось, он решился еще раз попросить мать о помощи:

— Если сможешь, помоги мне, мама, хоть чем-нибудь. В последний раз. Без твоей любви я пропаду. Постараюсь больше не приносить тебе горя. Поверь. Прошу.

Так настойчиво и страстно сын никогда не просил ее, и Ксения Игнатьевна метнулась к нему, обхватила его голову. По силе, с которой прижала его к себе мать, Губанов почувствовал, что она его любит по-прежнему, но в этой любви ощущалась требовательность, которая не простит ему еще одной обиды.

Открыв дверь, Горин пристально посмотрел на Губанова. Тот вскочил и принял строгую стойку. Проходя мимо, комдив заглянул ему в глаза. Солдат выдержал, не отвел взгляд. У стола Горин обратился к Ксении Игнатьевне:

— Я задам вашему сыну несколько вопросов. Присядьте. Скажите, — перевел Горин взгляд на Губанова, — вы понимаете тяжесть своего проступка?

— Понимаю.

— И что вам может быть за него?

— Да, дисциплинарный батальон.

— Что ж… попробую поверить вам еще один, и последний, раз. Ради матери и отца вашего. Но знайте: оступитесь, все вам припомнится и мера наказания будет умножена. Можете идти.

Бесшумно закрылась дверь, Горин и Ксения Игнатьевна снова остались одни. Помолчали. Михаил Сергеевич спросил:

— Что намерены сегодня делать?

— Схожу к родителям девушки сына. Поговорю.

— Хорошо. Вас подвезут на моей машине.

— Спасибо.

Ксения Игнатьевна встала и медленно пошла к двери.

Вошел Сердич.

— У меня в кабинете… Лариса Константиновна, — проговорил он, запнувшись. — Она хочет поговорить с вами.

Горин хотел пойти сам к ней, но возникшая в нем скованность заставила задержаться.

— Хотел спросить вас и забыл: как отнеслись инспектирующие к вашему начинанию по НОТ?

— Хорошо. Доложили Лукину. Сказал, пусть кумекают. Так что можем развернуть поиски шире.

— Давайте соберем людей и обстоятельно поговорим. Готовьте доклад. А теперь проводите ко мне Ларису Константиновну.

Раздался несмелый стук. На пороге показалась Лариса Константиновна. Вид ее, как всегда, был чем-то необычен и поразил Горина. Одета она была в светло-серый, строгий и удивительно шедший к ней костюм. Особенно к выражению лица, тоже собранного и строгого и все же, не жесткого, наоборот, какого-то доброго и глубоко уставшего.

Михаил Сергеевич пошел ей навстречу. Когда поздоровались, на ее лице под тонким слоем пудры различил пепельные тени и догадался, каких трудов ей стоило, и стоит скрыть от посторонних семейные невзгоды.

— Вы, кажется, не ожидали моего прихода?

— Не ожидал, — признался Горин. — Несчастья как-то закрутили, завертели меня, и я забыл о существовании друзей.

— А я пришла. Не могла не прийти. Захотелось, насколько удобно и возможно, именно сегодня сказать вам спасибо за терпение к мужу.

— Спасибо и вам.

— Чем все это может кончиться для вас? — спросила тихо Лариса Константиновна.

— Надеюсь, разберутся, поймут.

Лариса Константиновна дотронулась пальцами до узла косы и в этот момент взглянула на Горина тем взглядом, в котором выразились стыд, безвыходность, просьба понять ее и отнестись без обиды, если она когда-либо причинила ее ему. Горин хотел помочь ей, сам заговорить о судьбе ее мужа, она опередила его.

— Скажите, Михаил Сергеевич, как велики вина и беда моего мужа?

— Насколько можно судить по рассказу очевидца, беда случилась от растерянности Геннадия Васильевича, он долго решался, чей приказ выполнять, мой или Амбаровского. Расценить это могут по-разному.

— А вы?.. — замерла Лариса Константиновна.

— Я? Я и Знобин решили ему помочь. Думается, он понял, чем болен. Надо дать время поправиться.

— Спасибо, Михаил Сергеевич. Об этом я хотела просить вас. Понимаете, как трудно мне было решиться на это?

— Почему?

— Мне казалось, вы все еще в обиде на меня — после моего приезда не пришли к нам.

— Не из-за вас. Я не хожу в гости к тем, с кем еще ясно не определились отношения. Наше прежнее знакомство или нечто большее могло усложнить их.

— Для меня до сих пор, Михаил Сергеевич, загадка, — облегченно вздохнула Лариса Константиновна, — почему еще там, в академии, вы так резко изменились ко мне?

Горин грустно улыбнулся.

— От любви до ненависти тоже бывает всего один шаг. Часто необдуманный и потому особенно горький. Пока я был для вас только слушатель, я терпеливо ждал, когда смогу пригласить вас в театр, на концерт. Дождался, вы ввели меня в свою семью, и вдруг однажды отказались со мной идти в театр. Я тоже не пошел. И увидел вас в Сокольниках. Не одну.