Полковник Пикар и дело Дрейфуса

Мало людей знало, что судьям Дрейфуса были военным министром даны документы, не показанные ни подсудимому, ни защите. По-видимому, не знали об этом и министры. Так, по крайней мере, впоследствии утверждал входивший в тот кабинет молодой Пуанкаре; да в этом и трудно сомневаться людям, знающим характер, взгляды, преклонение перед правом знаменитого государственного деятеля. В грубом нарушении закона участвовало, вероятно, человек десять, не более. Но этого было достаточно, чтобы скомпрометировать все военное ведомство Франции.

Пикар сделал доклад по начальству. Произошло смятение. Столкнулись два понимания мира. Спор их достиг предельного напряжения в чисто шекспировском диалоге, который произошел у Пикара с помощником начальника генерального штаба генералом Гонзом. Этот генерал убеждал начальника разведки, что нельзя — нельзя! — поднимать снова дело Дрейфуса. Пикар в ответ твердил одно:

— Но ведь Дрейфус невиновен!

— Если вы этого не скажете, никто об этом не узнает! — вымолвил, наконец, Гонз.

— Генерал, то, что вы говорите, ужасно!.. Нет, этой тайны я с собой в могилу не унесу!

Государственная тайна. Святая ложь. Очень сильные и страшные слова. Так всегда было. По своим не бьют, своих покрывают.

Поэтому нельзя отнестись к делу с умеренно снисходительным одобрением: человек раскрыл судебную ошибку и не замолчал ее, в чем тут заслуга? Каковы бы ни были его политические, расовые, личные симпатии или антипатии, таков был его элементарный долг.

Древние греки утверждали, что сам Юпитер не свободен: своим окружением связан и он. В той обстановке 1896 года для исполнения долга требовался герой. Жорж Пикар и стал из обыкновенного человека героем. Не стоит подробно рассказывать о тех преследованиях, которым он подвергался под разными предлогами. Пикар был отставлен от должности начальника разведки, отправлен с фиктивным поручением в далекую незамиренную колонию. Позднее — по раскрытии дела — он был предан суду за разглашение служебных тайн {2} .

2

Пикар совещался о юридической стороне дела со своим другом детства, адвокатом Леблуа.

IX

Но тайна, о которой известно десятку людей, вечно тайной оставаться не может. «Его величество случай» вступает в свои права. Случайно узнал о тайне защитник Дрейфуса Деманж; случайно узнал о ней старый сенатор Шерер-Кестнер.

Как водится, дело осложнилось погоней газет за сенсациями. 10 ноября 1896 года газета «Матэн» опубликовала факсимиле бордеро, купленное ею у одного из экспертов процесса 1894 года. Какой-то банкир, имевший денежные дела с Эстергази, тотчас признал почерк своего клиента и оповестил об этом Матье Дрейфуса, брата осужденного капитана. Несколькими днями позднее Матье Дрейфус открытым письмом на имя военного министра обвинил майора Эстергази в совершении того преступления, за которое был осужден его брат.

Буря разразилась.

Почетная обязанность Франции: внутренние дела ее с незапамятных времен становятся достоянием всего мира. С конца 1896 года во всех газетах вселенной создается ежедневная рубрика: дело Дрейфуса.

За границей общественное мнение сошлось почти единодушно на том, что произошла тяжкая судебная ошибка. Так думали и левые и правые. По случайности почти все европейские монархи были убеждены в том, что Дрейфус невиновен. Убежденными дрейфусарами считались и были императрица Евгения, герцог Омальский. Папа Лев XIII говорил своим родным, что изменник — Эстергази. Королева Виктория, чрезвычайно интересовавшаяся делом, невыдержала и попросила своего внука Вильгельма II в частном порядке сообщить ей, имело ли германское военное ведомство когда-либо сношения с Дрейфусом. Император дал ей слово, что никогда не имело. Вильгельм счел даже нужным заехать лично к французскому послу и честным словом заверил маркиза Ноайя, что в германском штабе никто не имеет понятия о Дрейфусе. В России сенатор Закревский дал заключение, обошедшее всю печать дрейфусаров. Изумлялись за границей два знаменитых человека. Толстой говорил: «Весь мир лежит во зле — а они толкуют о деле Дрейфуса!..» Это был трезвый мыслитель. Бисмарк совершенно недоумевал: «Немцы, немцы почему сентиментальничают? (Вероятно, он имел в виду императора.) Во Франции осудили без вины офицера? И слава Богу: пусть Франция сварится в собственном соку». Это был реальный политик.

Франция действительно была близка к состоянию гражданской войны. Страна разделилась на два лагеря. Среди дрейфусаров были известнейшие писатели, ученые, художники: Клемансо, Золя, Жорес, Анатоль Франс, Ростан, Прево, Жюль Ренар, Марсель Пруст, Викторьен Сарду, Мирбо, Дюкло, Шарль Рише, Пенлеве, Ланжевен, Перрен, Ру, Олар, Клод Моне, Писсаро, Синьяк, Сара Бернар, Режан. Были известные писатели и среди антидрейфусаров: Баррес, Пьер Луис, Эредиа. Разделилась и аристократия (Ноайи, например, стояли за Дрейфуса), и католические круги (образовался «Католический комитет защиты права», требовавший пересмотра дела), и круги еврейские (Ротшильды сохраняли нейтралитет, Поржесы снабжали деньгами антидрейфусаров). Разделились и социалисты. Леон Блюм в своих интересных воспоминаниях, написанных после смерти Дрейфуса, рассказывает о бурной сцене между Жоресом и некоторыми его товарищами по партии, которые категорически требовали, чтобы он покинул лагерь дрейфусаров. «Вы губите нас всех, наши избиратели возложат на нас ответственность за вас!..» «Ваши избиратели скоро узнают правду, — ответил Жорес, — они возложат на вас ответственность за вашу слабость, за вашу трусость, и вы будете меня просить выступить на вашу защиту... Что ж, я себя знаю: я выступлю...»

Очень многие колебались, — и позднее, вероятно, сожалели о своем колебании. Малларме слышать не хотел ни о дрейфусарах, ни о антидрейфусарах. Поль Валери принял участие в подписке враждебного Дрейфусу лагеря: прислал три франка, с оговоркой: «не без колебания». Другой писатель тоже принял участие в этой подписке, но оговорку сделал другую: «За порядок, против справедливости и правды». Слова эти совершенно точно выражали идейный смысл той борьбы, которая сокращенно называется делом Дрейфуса.

X

Порядка, разумеется, было бы гораздо больше, если б Пикар не раскрыл истинного виновника преступления: Дрейфус до конца своих дней оставался бы на Чертовом острове, во Франции спокойствие не нарушалось бы. Однако глубокие политические соображения в духе Великого инквизитора, вероятно, могли быть только у некоторых вождей враждебного Дрейфусу лагеря. Большинство антидрейфусаров были искренно убеждены в том, что капитан Дрейфус изменник.

Чтобы поддерживать своих соотечественников и, в частности, высший командный состав в этом убеждении, таинственный Анри и совершил свой знаменитый подлог, в котором позднее сознался и из-за которого покончил с собой.

В распоряжении французской разведки были перехваченные письма итальянского военного агента Паниццарди к его другу полковнику Шварцкоппену. Письма эти Паниццарди писал синим карандашом; бумагу он в разное время употреблял разную, но обычно пользовался бумагой в клеточках. На одном из писем итальянского агента, содержавшем самое обыкновенное приглашение к обеду, оставалось внизу много неисписанного места. Анри срезал белую часть листка, срезал подпись и приклеил {3} их к верхней части другого письма Паниццарди, на которой значилось только обращение: «Дорогой друг».

3

Это, разумеется, подозрений возбудить не могло: все письма Паниццарди склеивались разведкой, которая получала их в разорванном виде из корзины полковника Шварцкоппена.

Был у майора Анри агент, очень темный человек, много раз сидевший в тюрьме, по фамилии Леман. Кроме этой фамилии у него было много псевдонимов: Роберти, Вандам, Вернь, Дюрье. Любимый псевдоним его был Лемерсье-Пикар. Этот человек умел мастерски подделывать любой почерк. Анри поручил ему написать на склеенном письме почерком Паниццарди следующие слова: «Я прочел, что какой-то депутат вносит запрос о Дрейфусе. Если от Рима потребуют новых объяснений, я скажу, что никогда с этим евреем не имел дела. Если спросят вас, скажите то же самое. Никто никогда не должен узнать, что с ним было».

Это подложное письмо должно было погубить Дрейфуса. Оно его спасло.

XI

13 января 1898 года Эмиль Золя бросил свою историческую бомбу: в газете «Орор» появилось его открытое письмо к президенту республики. Редактор газеты — Клемансо — подыскал подходящее заглавие: «Я обвиняю»; оно тоже стало историческим.

Письмо это было, думаю, крупной политической ошибкой: слишком много людей в нем обвинялось, и слишком тяжки были обвинения. Но в чисто литературном отношении, по силе и энергии стиля, письмо едва ли не лучшее произведение Золя, — говорю это без всякой иронии. От писателей, по общему правилу, мало толка в политике. Однако ни один политический деятель такого письма написать не мог бы. Для него нужно было сочетание бешеного темперамента с большой властью над словом: в этом отношении оно мне напоминает страшное письмо, написанное Пушкиным барону Геккерену накануне поединка.