Полководцы Первой Мировой. Русская армия в лицах
Шрифт:
Но большевики не приняли предложенной им игры. Поздно ночью в Ставке зазвонил правительственный телефон. Верховный был приглашен к аппарату. На другом конце провода от имени нового правительства Ленин, Сталин и Крыленко требовали доложить причины задержки переговоров о перемирии с германским командованием. Николай Николаевич повторил свои прежние доводы, добавив, что развалить фронт легко, но воссоздать его в короткие сроки будет невозможно. Он рекомендовал не торопиться с решением столь важного вопроса с тем, чтобы новое правительство лучше разобралось с ситуацией.
На другом конце провода не захотели прислушаться к доводам Верховного. Там судьбы фронта, Ставки и ее руководителя были уже предрешены. В конце разговора Духонин услышал, что он освобождается от должности «за неповиновение предписаниям
«Когда мы шли на переговоры с Духониным, мы знали, что мы идем на переговоры с врагом, – писал Ленин, – а когда имеешь дело с врагом, то нельзя откладывать своих действий. Результатов переговоров мы не знали. Но у нас была решимость. Необходимо было принять решение тут же, у прямого провода. В отношении к неповинующемуся генералу меры должны быть приняты немедленно. В войне не дожидаются исхода, а это была война против контрреволюционного генералитета…»
Ночной разговор с лидерами советской власти Духонин расценил по-своему. Через несколько часов после его окончания он телеграфировал бывшему военному министру: «Из поставленных мной ребром вопросов и из полученных ответов я совершенно ясно увидел, что народные комиссары на свой Декрет о мире не получили абсолютно никаких ответов, их, очевидно, не признают. При этом условии они сделали другую попытку к открытию мирных переговоров через посредство главнокомандующего, надеясь на то, что со мной, как законной военной властью, будут разговаривать и противники, и союзники…»
О своей отставке он также имел вполне определенное мнение. В той же телеграмме он писал: «Я считаю, что во временное исполнение должности главковерха я вступил на основании закона, ввиду отсутствия главковерха. Могу сдать эту должность также в том случае, если от нее буду отстранен, новому лицу, на нее назначенному в законном порядке, то есть указом Сената… являющегося высшим блюстителем законности в стране, досель не упраздненным». Из данной переписки видно, что действия Духонина в тот период были вполне осознанны и опирались на нормативные акты, которые новая власть еще не успела официально отменить. При этом Верховного главнокомандующего трудно было доказательно обвинить в контрреволюции, особенно пока его власть еще распространялась на некоторую часть армии. Требовалось, прежде всего, лишить его этой власти, отняв ее руками самих же солдат.
10 ноября в Могилеве стало известно, что большевистское правительство через своих представителей на фронтах разрешило войскам самостоятельно заключать перемирие с противником, не спрашивая на то позволения Ставки. Переговоры могли вести выборные органы, начиная с полковых комитетов, на любых вырабатываемых ими условиях. И только подписание окончательного договора о перемирии правительство оставляло за собой. Подобной практики прекращения войны мировая история до того времени не знала…
Узнав о такой миротворческой инициативе Советов, Духонин был потрясен. «Сегодня они (большевики) распространили радиограмму о том, чтобы полки на позициях сами заключали мир с противником, так как иного другого способа у них нет, – возмущенно телеграфировал он бывшему начальнику Генерального штаба Марушевскому. – Этого рода действия исключают всякого рода понятие о государственности, означают совершенно определенную анархию и могут быть на руку не русскому народу, комиссарами которого именуют себя большевики, а, конечно, только Вильгельму».
Реакция Смольного последовала незамедлительно. Уже вечером того же дня в войсках и даже в Могилеве появились газеты, сообщавшие об отстранении генерала Н. Н. Духонина от должности Верховного главнокомандующего и объявлявшие его вне закона. Это означало, что приказы бывшего генерала не имеют силы, а сам он мог быть арестован или даже убит любым гражданином. Такая формулировка в то смутное время была равнозначна смертному приговору.
Между тем Декрет о мире делал свое дело. Власть Ставки стремительно падала, фронт неудержимо разваливался, все, сопротивлявшееся этому процессу, беспощадно уничтожалось. Солдатские массы, казалось, в одночасье
сошли с ума, враз забыв обо всем, кроме желания поскорее вернуться домой для дележа помещичьей земли, буржуйских фабрик и заводов, наведения «революционного порядка» в тылу. Правда, последний термин каждый понимал по-своему. Поэтому солдаты не расставались с оружием. Войсковые запасы грабились. В штабах царил полный беспорядок. Солдатские комитеты после непродолжительных переговоров с представителями низшего германского командования, а нередко – и без всяких переговоров покидали свои позиции и уходили в тыл, бросая тяжелое вооружение. Германское же командование, пользуясь моментом, начало медленное наступление и фактически без потерь заняло несколько важных оперативно-тактических районов, оставленных некогда грозными для них дивизиями и полками. Остановить наступление врага было некому.Большевики сознательно сделали шаг к развалу фронта, стремясь таким образом завоевать солдатские массы и противопоставить их патриотически настроенному офицерству. Позже по этому поводу Крыленко писал: «Это был, безусловно, правильный шаг, рассчитанный не столько на непосредственные практические результаты от переговоров, сколько на установление полного и беспрекословного господства новой власти на фронте. С момента предоставления права заключения мира полкам и дивизиям и приказом расправляться со всяким, кто посмеет воспрепятствовать переговорам, дело революции в армии было выиграно».
Между тем Духонин все еще продолжал надеяться на чудо, на то, что русский солдат вспомнит о своем долге перед Родиной и не пустит врага на ее просторы. Он пытался связаться со штабами фронтов и армий с тем, чтобы узнать обстановку и выявить силы, сохранившие верность дисциплине в процессе всеобщего развала. Но его телеграммы либо не достигали цели, либо оставались без ответа.
С каждым часом все меньше соратников и помощников оставалось около опального генерала. Одни поспешно покидали Могилев, другие затаились по своим квартирам. Ставка таяла. Ушел в отставку ближайший помощник Верховного генерал Дитерикс, который, однако, не покидал Могилева. С готовыми документами в кармане о «чистой» отставке, повышением в чине и пенсии, он по-прежнему выполнял обязанности начальника штаба, уговаривая Николая Николаевича либо покинуть Могилев, либо усилить его защиту. Но тот с одинаковой неприязнью относился как к идее бегства, так и к идее защиты Ставки силой оружия.
– На мне и так грехов лежит много за ослабление фронта, не хватало еще взять на душу грех за пролитие русской крови, – говорил он. – А что касается бегства, то русской армии достаточно примера господина Керенского. Не может кадровый русский генерал, более 30 лет жизни отдавший служению Отечеству, бежать и прятаться от ответственности, как пугливая институтка. Преступлений против России и ее армии я не совершал, в этом не сможет никто меня обвинить. А других обвинений я не боюсь.
Между тем обстановка в Могилеве становилась все более взрывоопасной. Возникла угроза солдатских самосудов над офицерами. Духонин не мог допустить этого. 16 ноября по его приказу в Могилев прибыли 1-й ударный полк подполковника Манакина и сводный ударный отряд под командой полковника Янкевского. Но поставить этим частям боевые задачи и тем самым положить начало братоубийственной войны Николай Николаевич не мог.
Нерешительностью Верховного воспользовались его противники. Большевики развернули активную агитацию в ударных батальонах, однако их посланцы были выгнаны из казарм. Тогда за дело принялся Бонч-Бруевич. Он начал убеждать Духонина в недопустимости кровопролития, советуя вывести ударные части из города. По его же совету местными большевиками было организовано постоянное наблюдение за этими войсками, результаты которого регулярно сообщались Крыленко.
19 ноября в Могилев на паровозе прибыл посланный от Крыленко бывший генерал Одинцов. Он встретился с Бонч-Бруевичем, которому поведал о возможности прибытия на следующий день советского главковерха с отрядом. Михаил Дмитриевич поспешил заверить посланца в своей лояльности к новой власти и проинформировал его о том, что сделано для того, чтобы город и Ставка были заняты без боя.
Закончив переговоры, оба генерала направились к Духонину. Оказалось, что Николай Николаевич уже знал об их свидании.