Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг

С этими словами он нажал на педаль газа и мгновенно исчез в сумерках.

А несколько секунд спустя приросший к месту Монтроз услышал поднявшийся вдалеке невообразимый шум и, взглянув на часы, обнаружил, что стрелки показывают точно пять.

Место, к которому прирос Монтроз, находилось в той отдаленной части студии, где под открытым небом построены постоянные декорации с тем расчетом, чтобы режиссер, которому, например, предстоит снять эпизод на лондонской улице, мог бы, не тратя ни секунды, избрать фоном алжирские задворки, средневековый замок или парижский бульвар. Пусть они не совсем подходят для его замысла, зато он чувствует, как охотно студия идет ему навстречу.

Повсюду, куда хватал глаз Монтроза, под вечерним небом располагались испанские патио, крытые соломой хижины, трущобные дома, французские бистро, восточные базары, зулусские краали, а также обиталища распутных завсегдатаев нью-йоркских клубов. То, что убежищем Монтроз избрал одно из трущобных зданий, объяснялось близостью этого здания и его внушительной высотой.

Как все декорации под открытым небом, с фасада здание выглядело точь-в-точь как настоящее, а за фасадом располагались зигзаги лестниц и площадок. Монтроз взлетел вверх по лестнице, достигнул самой верхней площадки, остановился и сел. Мысли у него все еще мешались, но это не воспрепятствовало ему смутно похвалить себя за быстроту и находчивость. Он чувствовал, что достойно встретил опаснейший кризис. Каков рекорд по взбеганию вверх по лестнице при наличии гориллы в окрестностях таковой, он не знал, но был бы крайне удивлен, если бы ему сообщили, что он его не побил.

Невообразимый шум, оказавший на него такое стимулирующее действие, теперь стал еще невообразимей и, как это ни странно, словно бы сосредоточился в одной точке. Он выглянул в окно своего трущобного здания и с изумлением обнаружил прямо внизу густую толпу. Особенно же эта толпа озадачила его тем, что не двигалась с места и смотрела вверх.

«Не слишком умное поведение со стороны толпы, — подумал Монтроз, — за которой гонится свирепая горилла».

Криков, правда, хватало, но ему не удавалось различить слова. Особенное оживление проявляла женщина на первом плане. Она размахивала зонтиком в довольно истерической манере.

Все это, как я уже упомянул, поставило Монтроза в тупик. Он не понимал, о чем думают эти люди. И продолжал ломать голову над этой загадкой, когда новый звук поразил его слух.

Звуком этим был плач младенца.

Огромная популярность фильмов о материнской любви делала присутствие младенцев в студии рутиной. В Голливуде только начисто лишенная честолюбия мать не укладывает новорожденного в коляску, едва они с ним оправятся после его появления на свет, и не катит его в студию в уповании, что для него найдутся роль и контракт. С того мгновения, когда он приступил к выполнению своих обязанностей в «Идеало-Зиззбаум», Монтроз наблюдал нескончаемый поток детишек, подвозимых в чаянии урвать кусочек от пирога. А потому удивило его вовсе не наличие младенца среди присутствующих. Озадачивало его то, что данный младенец вроде бы находился совсем рядом. Если только это не капризы акустики, дитя, решил он, делит с ним его орлиное гнездо. Но как младенец, да еще предположительно спутанный по рукам и ногам пеленками и обремененный бутылочкой с соской, сумел лихо преодолеть все эти ступеньки? Монтроз был настолько заинтригован, что направился по настилу разобраться, что к чему.

Не пройдя и трех шагов, он в ужасе окаменел. Обратив к нему волосатую спину, горилла скорчилась над чем-то лежащим перед ней. И новый вопль оповестил его, что лежит там младенчик собственной персоной. В мгновение ока Монтроз понял, что произошло. Как усердный читатель журнальных рассказов, он знал, что горилла, едва она вырвется на свободу, первым делом выхватывает младенца из коляски и забирается на ближайшую вышку. Чистейшая рутина.

Вот в каком положении оказался мой дальний родственник Монтроз в восемь минут шестого в этот туманный вечер. В положении, которое явилось бы суровым испытанием для самых доблестных.

Кто-то очень удачно указал, что в случаях, когда нервные впечатлительные молодые люди вроде Монтроза Муллинера сталкиваются с необходимостью проявить всю меру своего мужества, зачастую их характер претерпевает коренные изменения. Психологи часто рассуждают о такой метаморфозе. Мы слишком уж часто торопимся объявлять трусами тех, кому просто необходим стимул отчаянной ситуации, чтобы весь их потаенный героизм вырвался наружу. Возникает кризис, и трус волшебно преображается в паладина.

Однако с Монтрозом этого не произошло. Девяносто девять из ста его знакомых высмеяли бы самую идею, что он схватился бы со сбежавшей гориллой ради спасения ребенка, и были бы совершенно правы. Затаить дыхание и попятиться на цыпочках было для Монтроза Муллинера делом секунды. Но именно молниеносность его и подвела. В спешке он ударился пяткой о выступ доски и с треском хлопнулся на спину. А когда звезды перестали заслонять от него мир, он обнаружил, что смотрит снизу вверх на безобразную морду гориллы.

При их последней встрече между ними были железные прутья, но, как я упомянул, Монтроз тем не менее шарахнулся от ее злобного взгляда. А теперь, встретившись с ней, так сказать, в светской обстановке, он испытал прилив ужаса, какого не знавал даже в кошмарах. Закрыв глаза, он прикидывал, с какого именно куска она примется раздирать его на куски.

Но одно он знал точно: к операции она приступит, испустив рык, от которого у него кровь застынет в жилах. И когда следующим звуком, донесшимся до его ушей, оказалось извиняющееся покашливание, он от изумления не сумел удержать глаза закрытыми. А открыв их, обнаружил, что горилла смотрит на него со странным смущенным выражением в глазах.

— Простите, сэр, — сказала горилла, — но вы, случайно, не отец семейства?

На миг этот вопрос усугубил изумление Монтроза, но он тотчас понял, что именно произошло. Видимо, он просто не заметил, как был разорван на куски, и вот теперь находится на небесах. Хотя и такое объяснение вполне его не удовлетворило, поскольку он никак не предполагал, что небеса населены гориллами.

Внезапно животное встрепенулось:

— Так это же вы! Сначала я вас не узнал. Прежде чем продолжать, я хочу вас поблагодарить за бананы. Они были восхитительны. Легкая закуска в разгар дня очень подкрепляет силы, не правда ли?

Монтроз заморгал. Он все еще слышал шум толпы внизу. Его недоумение возросло еще больше.

— Для гориллы ваш английский очень чист!

Ничего другого он сказать не нашелся, но дикция животного, бесспорно, поражала своей отчетливостью.

Горилла скромно отмахнулась от комплимента:

— Ну, вы понимаете, Оксфорд. Милый старый Оксфорд! Уроки, полученные в альма матер не забываются, не правда ли? А вы сами, случайно, не оксфордец?

— Нет.

— Я выпуска двадцать шестого года. С тех пор пришлось немало побродить по свету, и один мой приятель, причастный к цирковому бизнесу, указал мне, что на поприще горилл конкуренция невелика. Много мест на самом верху, вот как он выразился. И должен сказать, — сказала горилла, — я преуспел. Первоначальные расходы очень велики, разумеется… такую шкуру по случаю не купишь… Зато накладные расходы минимальны. Естественно, чтобы стать звездой в большом художественном фильме, как удалось мне, необходим хороший агент. Мой, рад сказать, превосходен во всех отношениях. Умеет поставить на место любого киномагната.

Монтроз не обладал способностью быстро мыслить, но мало-помалу он начал осваивать факты.

— Так вы не настоящая горилла?

— Нет-нет, синтетическая.

— И вы не станете никого разрывать на куски?

— Дорогой мой! Всем активным развлечениям я предпочитаю возможность уютно расположиться в кресле с хорошей книгой. Счастливее всего я чувствую себя среди моих книг.

Последние сомнения Монтроза рассеялись. Он сердечно протянул руку:

— Рад познакомиться с вами мистер…

— Уолдсли-Дейвенпорт. Сирил Уолдсли-Дейвенпорт. И я чрезвычайно счастлив познакомиться с вами, мистер…

— Муллинер. Монтроз Муллинер.

Они обменялись теплым рукопожатием. Снизу донесся хриплый рев толпы, и горилла вздрогнула.

— Спросил я вас, не отец ли вы семейства, вот по какой причине, — сказала она. — Я надеялся, что, возможно, вы посоветуете мне, какие меры лучше всего принять, когда младенец плачет. Мне не удается утихомирить это дитя. И по собственной глупейшей вине. Теперь я понимаю, что мне ни в коем случае не следовало выхватывать его из коляски. Если хотите знать, как это случилось, то причина в том, что в душе я артист. И просто не мог не схватить этого младенца. Ведь именно так мне виделась эта сцена. Я прочувствовал ее… прочувствовал ее вот тут! — И горилла ударила себя по левой стороне груди. — И что теперь?