Полночь

X

В ту минуту, когда произошла эта сцена, неподалеку от дома Клемантины, на разных улицах, находились два человека. Они шли друг другу навстречу, не зная об этом, и оба замерли, услышав крик ребенка. Первый из них произнес имя Элизабет и прислонился к стене дома, словно боялся упасть. Это был невысокий мужчина в длиннополом пальто, похожем на рясу священника. Черный шелковый шарф и такого же цвета шляпа подчеркивали болезненную бледность его лица, и, хотя он казался довольно молодым, на его щеках было немало морщин, отчасти скрываемых коротко подстриженной бородкой. Глаза его казались слишком большими на худом озабоченном лице с прямым широким носом и тонкими, почти бесцветными губами; весь его облик создавал какое-то особое, в известном смысле противоречивое впечатление хрупкости и вместе с тем силы; черты лица выдавали болезненную чувствительность, свойственную обычно женщинам, женскими казались и его худые голые руки с посиневшими от холода ногтями, так как он сорвал черные перчатки и теперь в волнении нервно похлопывал ладонями по стене; однако во взгляде его, немного затуманенном страхом, сквозил острый и беспокойный ум, и в то же время видно было, что этим человеком владеет какая-то сильная страсть, возмещающая слабость хилого тела.

Немного поколебавшись, он обвел взглядом пустую улицу, как бы вопрошая, что же ему делать, затем, видимо, принял какое-то решение и повернул обратно.

Второй прохожий выразил свое удивление восклицанием, приглушенным шерстяным шарфом, который был обмотан вокруг шеи и закрывал нижнюю часть лица чуть ли не до скул. Шапка из блестящего меха была надвинута на лоб до бровей и наполовину закрывала уши, довольно крупные мочки которых посинели от холода. Между шарфом и шапкой блестело пенсне на свидетельствовавшем о добродушии красном и толстом носу, тоже пострадавшем от суровой погоды. На тучное тело с огромным животом было надето теплое длиннополое пальто, закрывавшее ноги до лодыжек. Этот человек остановился посреди мостовой, какое-то время помедлил, прислушиваясь, потом стукнул тростью в землю и пошел дальше.

Тем временем Элизабет бежала куда глаза глядят, пересекла несколько улиц и наконец очутилась под сводами крытого рынка. В центре зала у чугунного столба стояли вложенные одна в другую большие корзины, образуя нечто вроде стены. Элизабет поискала глазами, нет ли убежища получше, и, не найдя такого, пристроилась между корзинами. Свод над ее головой исчезал в темноте, но от входа в зал вливался слабый свет, позволявший видеть пустые прилавки, железную тележку и повешенный на кран водоразборной колонки шланг. В морозном воздухе по прихоти сквозняков носились мясные и рыбные запахи; девочка, прикрыв рот ладонями, пыталась отдышаться в этой не самой приятной атмосфере. Когда бешено колотившееся сердце немного успокоилось, Элизабет прислонилась спиной к чугунному столбу и почти мгновенно погрузилась в глубокий сон.

Если бы в эту минуту какой-нибудь наблюдатель мог смотреть на городок с высоты птичьего полета и видеть отчетливо все, что в нем творилось, он заметил бы, что двое прохожих шли теперь в разные стороны. Смахивавший на священника незнакомец был слишком взволнован, чтобы выбрать правильный путь, если, конечно, он хотел найти ребенка, который кричал. Судя по всему, этот прохожий плохо знал город, так как сначала пошел по улице, ведущей к рынку, но не прошел ее до конца, а сделал лишь несколько шагов и, как видно, снова заколебался. Перед ним был перекресток. Он остановился, обернулся, размахивая перчатками, которые так и нес в руке, быстро огляделся, затем пошел по нарядной широкой улице, которая, однако, уводила его все дальше и дальше от рынка. На следующем перекрестке прохожего вновь одолели сомнения, он поднес ладони к вискам, как бы заставляя себя успокоиться, и на этот раз, бросив неуверенный и как будто полный сожаления взгляд на пройденный путь, бросился бежать туда, куда ему, собственно говоря, и было нужно, и вскоре оказался на продолговатой площади и увидел крытый рынок, при лунном свете казавшийся черным. В этот момент судьба как будто благосклонно отнеслась к намерениям незнакомца. Она привела его ко входу в зал крытого рынка, но затем из жестокого каприза заставила опять усомниться в правильности выбранного им пути. Незнакомец заглянул под своды, увидел торговые ряды и проходы между ними, которые пересекались под прямым углом как раз там, где пристроилась на ночлег Элизабет, и этот осмотр, должно быть, не дал положительного результата, потому что ночной путник тут же ушел. С этой минуты он, по-видимому, вовсе потерял ориентацию. Неуверенно и устало брел он по улицам, не замечая, что порой возвращается в тот же квартал или снова идет по улице, на которой побывал пять минут тому назад. Наконец вышел на окраину городка, рухнул на скамью и уснул.

Отыскав в лабиринте улочек второго прохожего, наблюдатель увидел бы его на подходе к рынку. Различив в просвете между деревьями аллеи свод крытого рынка, он направился к этому сооружению спокойной поступью. Выйдя на прямоугольную площадь, остановился, вытащил из кармана огромный носовой платок, протер пенсне и огляделся, после чего тепло укутанная солидная фигура двинулась дальше. Кому не приходилось наблюдать движения насекомого на пыльной деревенской дороге? Среди камней и стебельков травы оно прокладывает свой путь по тайному плану, о котором мы почти ничего не знаем, но все же пытаемся приписать этому крошечному существу определенные цели и желания, сходные с нашими. Передвижения и поступки человека в синем шарфе объяснить было бы куда легче: останавливался он от изумления, а вперед его толкало любопытство. Он тоже был чужаком в этом городе. И никак не мог предположить, что в таком маленьком населенном пункте может быть такой просторный (он смерил взглядом здание рынка справа налево) и такой высокий (он задрал голову) крытый рынок. Незнакомец минуту постоял, давая волю удивлению и восхищению, потом стукнул тростью о землю в знак решимости и вошел под своды рынка.

Господин Лера — так звали этого незнакомца — проследовал по центральному проходу до его пересечения с более узким поперечным проходом. Окинув взглядом торговый зал, отметил, что находится в самой середине рынка, чем остался весьма доволен, так как любил точность во всем; когда он достаточно насладился этим приятным для себя обстоятельством, то направил свое внимание на столики с мраморной столешницей, уделив каждому из них легкий кивок, и сосчитал их все. Из-под шарфа послышалось одобрительное ворчание.

Как все люди домашнего склада жизни, рабски приверженные заведенным в доме обычаям, господин Лера не знал, как лучше использовать случайно выдавшийся час досуга. В этом маленьком городке, где ему пришлось пересаживаться с одного поезда на другой, было слишком мало интересного. Правда, «Привокзальное кафе» открыто, и он мог бы, попивая грог, поболтать с хозяином, но ему не по душе были разговоры с незнакомыми людьми, тем более в этот раз, когда он вез значительную сумму денег, хоть его бумажник и лежал в потайном кармане за подкладкой сюртука, застегнутого на две пуговицы, очень надежные, по мнению госпожи Лера. Другой на его месте, возможно, провел бы этот час в зале ожидания на вокзале, но господин Лера боялся, что заснет и пропустит свой поезд. Вот почему он решил совершить короткую прогулку по улицам городка.

Услышав детский крик, он воскликнул: «Надо же!», и это восклицание в полной мере выражало его удивление. Если бы услышал крик вторично, еще раз сказал бы: «Надо же!», ничего к этому не добавляя, ибо воображение его работало медленно, и разволновать такого человека было совсем не просто. Он был из тех, кто идет по жизни, не видя в ней ничего необычного или необъяснимого, за исключением внезапно выросшей на носу бородавки или ошибки в своей конторской книге. Точно так же и сейчас, после того как он оценил высоту свода и произвел в уме инвентаризацию всего, что находилось в торговом зале, он посчитал, что крытый рынок открыл ему все свои тайны и можно пойти куда-нибудь еще, дабы удовлетворить свою тягу к познанию всевозможных вещей.

Господин Лера не был злым человеком, вовсе нет. Например, он от всей души желал, чтобы этой ночью все спали в тепле, а уж если кому-то непременно надо выйти, чтобы на плечах у этого человека, как и у него самого, был не один слой шерсти, а на руках — теплые вязаные перчатки. И если были на земле люди, которым приходилось в такой собачий холод бродить по улицам без добротной шерстяной одежды и теплых вязаных перчаток, об этом оставалось только пожалеть, но у господина Лера при этом на исчезало приятное ощущение тепла, разливавшегося по животу и по всему телу благодаря нескольким метрам фланели.

Вот уже семнадцать лет господин Лера служил экономом в лицее города Рефана, и никто не слышал от него гневного или обидного слова. Он улыбался, и ему улыбались. Он достиг той пограничной области, где эгоизм сочетается с доброжелательностью, образуя не то чтобы доброту, но нечто вполне заменяющее ее в глазах окружающих. Такое снисходительное отношение к людям было обусловлено превосходным пищеварением и отсутствием денежных затруднений на всем протяжении его жизни; достигнув порога старости, господин Лера не знал, что такое желудочные колики или бессонница.

В тот вечер он пребывал в отличном настроении и, покидая крытый рынок и направляясь к выходу, напевал в свой синий шарф военный марш, по правде говоря, немножко фальшивя, но этот мотив заставлял его идти четким, размеренным шагом. Одновременно господин Лера выделывал тростью фехтовальные финты, из-за которых не всегда ясно видел, что у него впереди, да и рука была уже не та, что в былые времена, но он не обращал на это внимания и, когда проходил мимо того места, где приютилась девочка, выполнил самый замысловатый финт и завершил его выпадом, причем конец трости угодил в сложенные корзины.