Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6.

370

«В изображении всего, что касается основного уклада русского человека, его вкусов и склонностей, у Гончарова нет равного соперника».1

Не все критики согласны были рассматривать Обломова как общенациональный тип. В. Е. Евгеньев-Максимов, например, писал в своих «Очерках по истории русской литературы 40-х – 60-х годов»: «Не отрицая наличности в психике русского человека как отрицательных – некоторая слабость воли, апатичность, склонность полагаться на „авось”, так и положительных – добродушие, душевная чуткость – свойств Обломова, нельзя забывать, что ими далеко не исчерпывается внутренний мир славянина. Ведь самоотверженная до самозабвения Лиза Калитина из „Дворянского гнезда”, мужественная Елена из „Накануне” с ее неукротимой жаждой деятельного добра, наконец, спокойный, уравновешенный культурный работник Соломин из „Нови” – также русские люди, а между тем как мало похожи они на Обломова».2

Но все-таки доминирующей в русской критике была тенденция рассматривать Обломова как национальный тип. Как о само собой разумеющемся, через несколько лет, в год двадцатипятилетия со дня смерти Гончарова, напишет об этом В. В. Розанов: «…нельзя о „русском человеке” упомянуть, не припомнив Обломова ‹…›. Та „русская суть”, которая называется русскою душою, русскою стихиею ‹…› получила под пером Гончарова одно из величайших осознаний себя, обрисований себя, истолкований себя, размышлений о себе. ‹…› „Вот наш ум”, „вот наш характер”, „вот резюме русской истории”».3

371

***

И в прижизненной, и в последующей критике может быть отмечена одна общая для многих писавших о герое Гончарова мысль: значение мечты для Обломова. Ведь слово «обломовщина» возникает в романе как непосредственная реакция Штольца на образ желанной жизни, созданный «поэтом» Ильей Ильичом. Желанное и, по Обломову, истинное существование предстает не как сумма эмпирически проверенных возможностей, а как свободное, «живое видение» (М. М. Бахтин).

Обычно обломовщина понимается прежде всего как зависимость героя от норм и традиций определенного уклада жизни, проявляющаяся в его психике и поступках. Но мечта Ильи Ильича – это не только «память», воссоздание с помощью фантазии того, что было в реальной Обломовке. Не менее важно, что мечта – это и плод творческих усилий героя, его, так сказать, поэтических дум. Грезы Ильи Ильича о будущей жизни в Обломовке, его рассказ Штольцу об этой мечте образуют особый, поэтический сюжет в романе, который имеет важнейшее значение для понимания героя.

Мечта Обломова противостоит действительности не только как «память», как прошлое настоящему, но и как желанное существующему. В отличие от его «плана» мечта для Ильи Ильича – свободное творчество, в мечте он демиург желанного мира. О тех же событиях Обломов совсем иначе думает, когда это не «план», а свободное творчество. Скажем, о мужиках, ушедших из Обломовки.

Мечта, поэтическое переживание занимает так много места в духовном мире Обломова, что можно сказать, используя слова Ф. И. Тютчева: душа его живет «на пороге как бы двойного бытия» – и «здесь», в контакте с задевающей ее жизнью, и «там», в мечте.

О склонности к поэтическим фантазиям как доминирующей черте сознания Ильи Ильича писали многие. Одним из первых отметил это М. Ф. Де-Пуле, чей взгляд на характер Обломова А. А. Григорьев назвал «оригинально-прекрасным», с сочувствием цитируя в одной из статей цикла «И. С. Тургенев и его деятельность. По поводу романа „Дворянское гнездо”…» следующее суждение критика из рецензии, которая так и не была опубликована: «Обломов ‹…› был поэт, и притом народный. И это так, хотя он не написал ни одного сонета. Обломов жил

372

фантазией, в мире идей, жил фантазией самой роскошной, воспитанной на чисто народной почве»; Де-Пуле признал, что именно эта черта «вследствие огромного преобладания ее над другими душевными способностями» погубила Илью Ильича: «…эта превосходная поэтическая натура все-таки погибла от нравственной болезни и погрузилась в лень и апатию. Гибель эта была бы невозможна, если бы натура Обломова была иного свойства, если бы он не был поэтом» (цит. по: Григорьев. С. 336).

Но, как мы видели, для Де-Пуле склонность Ильи Ильича к поэтическим фантазиям не болезнь и даже не свойство чудака, а черта характера, связывающая его с народной почвой.

Этот вывод решительно не принял славянофил И. С. Аксаков. 6 июля 1859 г. он писал Де-Пуле: «Вы не объясняете нигде, что именно поэтического в этой натуре? Что общего между Обломовым и народными песнями, например „Вниз по матушке, по Волге”? Звучит ли этот бодрый мотив в натуре Обломова? Нисколько. Он возрос не на народной, а на искаженной дворянской почве».1

Н. И. Соловьев в статье «Вопрос об искусстве: Сочинения Н. А. Добролюбова» (ОЗ. 1865. № 7. С. 436-444) дает свое объяснение апатии гончаровского героя: «…Обломов заснул не оттого только, что воспитывался в Обломовке или был обеспечен, а оттого еще, что чувствовал страшную дисгармонию между собою и окружающим, между своей хрустальной душой и свирепствовавшею вокруг

373

него лихорадкою эгоизма и неудовлетворенного самолюбия» («Обломов» в критике. С. 172).

В качестве ядра обломовщины, ее вневременной сути, «самого характеристического качества Обломова, этого прототипа людей, полупроснувшихся для жизни», критик называет «наклонность к грезам, мечтам и планам» (Там же. С. 168). «У г. Гончарова, – пишет Соловьев, – чрезвычайно подробно обрисован весь процесс, который происходит в душе человека, у которого голова уже работает, а членами ему трудно и боязно двинуть. Все отставшие и позади других плетущиеся люди тоже живут много мечтами, хотя и благородными подчас, но все-таки мечтами» (Там же).

По мнению О. Ф. Миллера, мечты, «думы» Ильи Ильича – это «идеальное» творчество, заменившее ему реальную деятельность, которой он не сумел найти в жизни. «В Обломове, – пишет критик, – есть желание деятельности, но деятельности не механической, а самостоятельной, творческой, только эта творческая деятельность проявляется у него в мечтах: он многое создает, лежа у себя на постели. Обломов способен отдавать справедливость чужому труду, но, на беду, труда в настоящем смысле он не замечает вокруг себя. А труд просто ради труда, без всякой другой, высшей цели, ему непонятен; поэтому он готов бы, пожалуй, хотя и не решается этого высказать, видеть своего рода безделье и в трудолюбии Штольца. Но сознание важности и ценности настоящего труда так и остается в нем только сознанием».1

И. Ф. Анненский в упоминавшейся выше статье «Гончаров и его „Обломов”» 1892 г. генетически связывал Обломова с гоголевскими персонажами (Манилов, Тентетников, Платонов, Подколесин). Но гоголевские типы, по его мнению, только намекают на гончаровского героя. Критика интересует Илья Ильич как оригинальный психологический образ. По мысли И. Ф. Анненского, суть этой личности составляют следующие черты: «упорное сознание своего достоинства», «крепко сидящее сознание независимости», он «консерватор всем складом, инстинктами и устоями», он «живет медленным, историческим ростом». И наконец, глубинный психологический парадокс: