Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6.

Интересно, что качество французского перевода Гончарова вполне удовлетворило (случай редкий). В письме к Ганзену от 24 мая 1878 г. он отметил: «…справедливость требует сознаться, что французский перевод 1-й части сделан очень хорошо: немудрено, если над ним трудились, по словам переводчика, многие русские». В письме

466

к самому Делену от 11 июля 1878 г. Гончаров признавался, что у него «нет ни одного замечания по поводу перевода как такового. Он замечателен, и если бы роман целиком был бы переведен с тем же талантом и изяществом, то он бы много выиграл и мог бы обеспечить автору некоторый успех у французской публики».1 В «Необыкновенной истории» перевод назван верным и исправным.

Не все разделяли такую точку зрения. Известный французский критик Т. де Вызева2 в октябре 1891 г. так характеризовал Делена: «Некий бельгиец, который заявил в предисловии, что не знает русского, и который еще меньше знает французский, перевел первые главы „Обломова”. Он даже не взял на себя труда указать, что роман не заканчивается там, где он его закончил; вообразите себе русского писателя, представляющего своим соотечественникам в качестве романа Бальзака три первые главы „Кузины Бетты”».3

Изданный и исправленный Деленом перевод Артамова не лишен противоречий. Сохраняя признаки национального колорита с помощью транслитерации: «kwas, mougik, barin, ispravnik, obrok, balalayka, gorelki» и т. п., переводчик в то же время не только лишает персонажей отчеств (Илья Ильич всегда просто Elie), но и считает нужным в комментарии возвести русские имена к французским (Миша – уменьшительное от Michel, Даша – уменьшительное от Dorothee и т. п.) и даже дать этимологические объяснения по поводу фамилий героев. Обломов, по его мнению, однозначно восходит к слову «облом»,4 а фамилия Свинкин комментируется почему-то и вовсе однословно – «поросенок».5 Вообще комментарий к тексту иногда обнаруживает действительно хорошее знание русских

467

реалий (цитата из русской песни в речи Захара), а иногда просто нелеп. Так, смысл текста:

«- Да чем же не нравится отец, например? – спросил Илья Ильич.

– А тем, что приехал в нашу губернию в одном сюртуке да в башмаках, в сентябре, а тут вдруг сыну наследство оставил, – что это значит?» (наст. изд., т. 4, с. 52) – комментатор растолковывает следующим образом: «В России люди ходят только в сапогах».1 Кроме того, переводчик постоянно обнаруживает у Гончарова несуществующую игру слов и приписывает совершенно фантастические значения обыденной русской фразеологии. Так, выражение «на белом свете», по его мнению, означает противопоставление «du monde noire, c’est a dire inconnu»2 – «черному, так сказать, неизвестному, свету (миру)».

Основной недостаток первого французского перевода – неполнота. Оборвав изложение, переводчик был вынужден придумать собственное окончание части первой. Чтобы текст казался более или менее завершенным, его нельзя было закончить приездом Штольца, поэтому Андрей, неоднократно упоминаемый, так и не появляется, а текст заканчивается так: «- Дай… квасу… – говорил он в промежутках зевоты.

Обломов одним махом опустошил ее (кружку. – Ред.) и, проснувшись совершенно, решил одеться и начать свой день в половине пятого вечера».3

В предисловии Делен сообщил, что первоначально предполагалось перевести роман полностью, но потом у издателей возникло опасение, «…как бы этот кусок не оказался слишком велик для аппетита наших читателей».4 В письме же к Гончарову от 22 июня 1877 г. Делен признался, что основной автор перевода, граф де ла Фит, увлекшись журналистикой, просто не довел работу до конца.5

Гончаров, разумеется, не помнил, давал ли он 17 лет назад разрешение на перевод своего романа. В первом письме к Делену от 11 (23) июля 1877 г. он писал: «Согласитесь,

468

милостивый государь, что семнадцать лет – срок достаточно большой для того, чтобы перестали существовать весьма относительные права на литературное произведение, и даже для того, чтобы стерлись сами воспоминания, которые могли иметь отношение к происхождению этих прав. Я не нахожу в моих бумагах никакого следа переписки, на которую Вы намекаете, но, напрягши память, я вспомнил, что действительно получил когда-то письмо за двумя подписями, господина де ла Фита и другого человека, чье имя я забыл, в котором просили моего разрешения на перевод „Обломова”. Я, должно быть, дал разрешение, раз Вы так говорите, но совершенно невозможно, чтобы я дал его – на перевод не всего произведения, а только одного тома или одной какой-то части по критическому выбору или желанию переводчика».1

Писатель был раздосадован как произвольным сокращением текста, так и тем, что переведена именно часть первая. «Том, который Вы в Вашем предисловии представляете и хотите рекомендовать французской публике как лучшую часть моей книги, по моему мнению и по мнению русской критики, ее самая слабая часть, – сообщал он в том же письме. – Первая часть вовсе не создает верного понятия о главном герое, характер которого еще не выражен и развивается позже, а не в гротескных и комических сценах с его слугой».2

Гончаров был возмущен и тем, что издатель заявил свои эксклюзивные права на перевод: «Я сейчас почувствовал тут руку Тургенева, тем более что на этой книжке, на заглавном листе, мельчайшим шрифтом напечатано: „Tous droits reserv'es” ‹«Все права сохраняются» (фр.)›. Это значит, что другой переводчик не имеет права переводить и издавать „Обломова”, – по крайней мере, первой части» («Необыкновенная история»). Недовольство писателя вызвали и критические суждения в предисловии, заимствованные у ненавистного ему С. Курьера.3

Но основная претензия Гончарова заключалась в том, что роман не был переведен целиком: «…честь, которую я

469

«Обломов». Титульный лист первого французского издания

(перевод П. Артамова и Ш. Делена). 1877 г.

470

воздаю Вашему перу, милостивый государь, не отменяет моих предыдущих замечаний по поводу ущерба, нанесенного моей книге переводом одной лишь ее части. Если какой-нибудь недоброжелательный или ревнивый соперник пожелал бы причинить мне большой урон, думаю, он мог бы позаимствовать у Вас идею, которую Вы осуществили, не желая причинить мне вреда».1

В письме к И. И. Монахову от 10 июля 1877 г. Гончаров изложил историю с французским переводом значительно эмоциональнее и резче. В частности, язвительная, но вряд ли понятная Делену фраза о гипотетическом недоброжелательном сопернике трансформировалась следующим образом: «…тут издали слышен запах русской кошки! Она подкралась, нагадила по-кошачьи, тайком и спряталась. Скверный запах слышен, а кошки нет!».2 В «Необыкновенной истории» сюжет с переводом Артамова и Делена излагается вновь, неожиданно обрастая новыми подробностями. Гончаров вдруг вспоминает, что Тургенев был причастен к этой истории с самого начала: «Когда вышел „Обломов”, ко мне адресовались со всех сторон здесь, а из-за границы присылали письмо двое каких-то с просьбой позволить перевести avec l’autorisation de l’auteur ‹с согласия автора (фр.). Я отнес, в наивности своей, письмо к Тургеневу и просил написать, что пусть, мол, переводят и делают, что хотят! Он схватил жадно письмо. „Хорошо, хорошо, я напишу!” – сказал он – и долго спустя, не показав мне ответа, сказал вскользь, что он сделал какому-то книгопродавцу запрос и употребил, говорит, следующую фразу: „Je ne doute pas de leur parfaite honorabilite” ‹«Я не сомневаюсь в их абсолютной порядочности» (фр.)› и т. д. А что далее, я и до сих пор не знаю. Вероятно, отказал моим именем – и тем дело и кончилось. Иначе бы незачем было и употреблять эту фразу. Но я к этим переводам всегда был равнодушен, и, когда у меня просили позволения, я говорил, что „лучше бы не переводить, а впрочем, делайте, как хотите: я процесса заводить не стану!”. Перевод меня на французский язык между тем, особенно заблаговременно, зарезал бы Тургенева и обличил бы его бледные подделки, а еще более