Полное собрание сочинений в одном томе

Элизабет Р. Херринг

1829 пер. Ю. Корнеева

Элизабет, коль первым имя это, Листая твой альбом, увидят там, Иной педант начнет корить поэта За сочиненье вирш по пустякам. А зря!.. Хотя и фокус строки эти, Бранить меня за них причины нет: Едва ли был когда-нибудь на свете Таких забав не любящий поэт. Размером трудным мысли излагает Художник не по прихоти своей — Ему игра созвучий помогает Раскрыть себя в творении полней. Раз у него есть дар, его работа Известным с детства правилом жива: «Не может в стих облечься то, чего ты Глубоко в сердце не обрел сперва».

К Елене

1831 пер. Г. Кружкова

Елена, красота твоя Мне — словно парус морякам, Скитальцам, древним, как земля, Ведущим корабли в Пергам, К фригийским берегам. Как зов Наяд мне голос твой Звучит за ропотом глухим Морей, ведя меня домой, К сиянью Греции святой И славе, чье имя — Рим. В алмазной раме у окна Вот ты стоишь, стройна, как взмах Крыла, с лампадою в руках — Психея! — не оставь меня В заветных снах!

Пэан

1831 пер. В. Брюсова

Как реквием читать, — о смех! — Как петь нам гимн святой! Той, что была прекрасней всех И самой молодой! Друзья глядят, как на мечту, В гробу на лик святой, И шепчут: «О! Как красоту Бесчестить нам слезой?» Они любили прелесть в ней, Но гордость кляли вслух. Настала смерть. Они сильней Любить посмели вдруг. Мне говорят (а между тем Болтает вся семья), Что голос мой ослаб совсем, Что петь не должен я, И что мой голос, полн былым, Быть должен, в лад скорбей, Столь горестным, — столь горестным, — Что тяжко станет ей. Она пошла за небосклон, Надежду увела; Я все ж любовью опьянен К той, кто моей была! К той, кто лежит, — прах лучших грез, Еще прекрасный прах! Жизнь в золоте ее волос, Но смерть, но смерть в очах. Я в гроб стучусь, — упорно бью, И стуки те звучат Везде! везде! — и песнь мою Сопровождают в лад. В Июне дней ты умерла, Прекрасной слишком? — Нет! Не слишком рано ты ушла, И гимн мой буйно спет. Не только от земли отторг Тебя тот край чудес: Ты видишь больше, чем восторг Пред тронами небес! Петь реквием я не хочу В такую ночь, — о нет! Но твой полет я облегчу Пэаном древних лет!

Спящая

1831 пер. А. Эппеля

В июне в темный час ночной Я — под таинственной луной, Чей золотистый ореол На тихий холм и смутный дол За каплей каплю в каплях рос Дурманящий туман принес, — И он ползет к долине вечной, И мелодический, и млечный. В волне белеет ненюфар, К воде припал белесый пар, К могиле никнет розмарин, Спит разрушенье меж руин, Подобный Лете сонный пруд Не разорвет дремотных пут — Вся Красота уснула тут. И спит Ирен. Гляди! — она Среди Судеб своих одна. Любовь моя! Не верю я! Оконце твоего жилья Распахнуто в ночную тьму, И ветерки летят к нему, И чередой волшебных фей По спальне носятся твоей — И полог рукоплещет им, И невесомым, и сквозным. За темной бахромой ресниц Сокрыт покой твоих зениц, А по полу и вдоль стены Тревожны тени и темны! Ты здесь впотьмах, а рядом страх! Куда стремишься ты во снах? К каким морям и островам? Твой облик странен деревам — Все странно. Странно ты бледна, Странна волос твоих длина И выспренная тишина. Спит леди! Пусть покойно спит, Пусть небо спящую хранит! И сновиденья вечно длит На ложе, прежнего печальней, В иной и столь священной спальной! Господь, продли ей сон вовек, Не дай открыть смеженных век, Умерь ночных видений бег! Пусть вечно спит! Покойно спит! Пусть небо спящую хранит! Пусть червь — могильный труд творит! Пусть отворит туманный бор Семейный склеп, где с давних пор Покой таинственных могил Лишь трепетно тревожим был, Когда фамильные гроба Печально множила судьба; Таиствен склеп, как в те года, Когда она — дитя тогда — Бросала камешки туда. Но в этот раз из гулких врат Пусть эхо не звучит трикрат, Вселяя давний детский страх, Что это стонет смерть в гробах.

Город среди моря

1831 пер. Ю. Корнеева

Где сумрак запад обволок, Воздвигла Смерть себе чертог. Там странный город виден взглядам. Герой и трус, святой и грешник рядом Объяты там могильным хладом. Там башни (накренило их, А все ж не рухнут), храмы зданья — Иные, чем у нас, живых, И ветра свежее дыханье Не взбороздит, не шелохнет Немую ширь угрюмых вод. Не льются с неба струи света На город этот, мглой одетый. Лишь отблеск дремлющих валов Змеей ползет, как кровь багров, По камням капищ и дворцов, Чья кладка толще несравненно, Чем в древнем Вавилоне стены, По шпицам, по рядам колонн И по ротондам, где фронтон Украшен фризами лепными Из чаш с фиалками лесными И лоз, вплетенных между ними. Ничто нигде не шелохнет Немую ширь угрюмых вод. Во мраке контуры строений Расплылись над землей, как тени, А с главной башни шлет в простор Смерть-великанша грозный взор. В любом из склепов, в каждом храме На уровне одном с волнами Раскрыта дверь, но воды спят; Воспрянуть их не побудят Ни бирюза в глазницах статуй, Ни на гробах покров богатый, И, увы, не тронет рябь Стекленеющую хлябь, Чья безмятежность так ужасна, Что, мнится, ни лазури ясной, Ни бурь нет больше на земле — Один лишь мертвый штиль во мгле. Но чу! Вдруг ожил воздух стылый, И зыбь поверхность вод всхолмила. Не башня ль, возмутив их гладь, Беззвучно стала оседать И плотный полог туч над ними Зубцами прорвала своими; Свет алый выси в море льют, И затихает без минут, И в миг, когда в пучину канут Останки города того, С престолов силы ада встанут, Приветствуя его.

Долина тревоги

1831 пер. Г. Кружкова

Тихий край когда-то был, Где давно никто не жил, — Все пропали на войне; Только звезды в вышине Зажигались в поздний час, И дозор их нежных глаз Охранял с лазурных круч Там цветы; и солнца луч В душных травах целый день Нежил сладостную лень. Но теперь исчез и след Безмятежных тех примет — В том краю покоя нет! — Один лишь воздух недвижим, Словно во сне, застыл над ним. Нет, то не ветер, пролетев, Тревожит голоса дерев, Шумящих, как студеный вал, Вокруг пустынных скал! Нет, и не ветер то влечет Шуршащих облаков полет, Неутомимый, непрестанный!.. А степь фиалками полна, И плачет лилия одна Там над могилой безымянной! И плачет вечно, с лепестка Роняя капель жемчуга. И жжет слеза, на стебли трав Росой бессмертною упав.

Израфел 1831 пер. В. Бетаки

…А так же ангел Израфел, чье сердце

лютней звучит, и голос его сладчайший

из голосов всех созданий Аллаха.

Коран

Есть в небе дух Израфел, «Чье сердце лютней звучит», И никто так не пел, Как поет Израфел: Пенье звезд умолкает, и блеск их бел, Чтоб восторгом звезд небосвод пламенел, — Так легенда гласит. В недрах тишины Звук возник, И алеет лик Влюбленной луны. В красных отблесках безмолвно Застывают стрелы молний, И Плеяды, семь сестер, Слышат, как звенит простор. И хоры звезд ночами Спешат поведать миру, Что из созвездья Лиры Дух исторгает пламя. Он звездных струн перстами Касается, звеня, И плещет над струнами Живой аккорд огня! Израфел живет в лазури, Там, где мудрость бесконечна, Где любовь — единый бог, Где, горя красой извечной, Льют на землю взоры гурий Света звездного поток. Бард небесный, Израфел, Лучший в мире ты по праву: Песнь бесстрастную презрел! Лавры — вечный твой удел, Ибо мудрых песен слава В том, чтоб голос пламенел! Если полон мудрой страсти Ритм пылающих аккордов, — Горе, радость, боль и счастье Слиты вместе в пенье гордом! Пой, Израфел, чтобы звезды молчали, В небе властвуешь ты! А в мире радости и печали, Где цветы — всего лишь цветы, Тень песен, упавшую с высоты, Мы солнечным светом назвали. Но если бы выпал мне, о Израфел, Твой горний удел, Тебе же — удел земной, Ты бы дольних песен моих не пропел, А я бы смелей, чем ты, звенел Небесною струной.

Загадка

2 февраля, 1833 пер. В. Федорова

Сказал глупец разумный мне когда-то: Как шляпу итальянскую на свет Порой рассматриваем мы разъято, Так различим с полмысли, коль сонет (Петрарки выдумку) вдруг развернем, поэт, И постараемся (прелестной даме Работа не под силу) за словами Загадочный здесь разгадать ответ — Он, как сова пушистая пред вами, Что спряталась от солнечных знамен, С прозрачнейшим из радостных имен Соединенный, углублен стихами, Скользя, сквозит в дыханьи этих строк — Бессмертию бросаемый намек.

Колизей

26 октября, 1833 пер. В. Бетаки

О, символ Рима! Гордое наследство, Оставленное времени и мне Столетиями пышных властолюбцев! О, наконец-то, наконец я здесь! Усталый странник, жаждавший припасть К истоку мудрости веков минувших, Смиренно я колени преклоняю Среди твоих теней и жадно пью Твой мрак, твое величие и славу. Громада. Тень веков. Глухая память. Безмолвие. Опустошенье. Ночь. Я вижу эту мощь, перед которой Все отступает: волшебство халдеев, Добытое у неподвижных звезд, И то, чему учил Царь Иудейский, Когда вошел он в Гефсиманский сад. Где падали герои — там теперь Подрубленные временем колонны, Где золотой орел сверкал кичливо — Кружит в ночном дозоре нетопырь. Где ветер трогал волосы матрон — Теперь шумят кусты чертополоха, Где, развалясь на троне золотом, Сидел монарх — теперь по серым плитам В холодном молчаливом лунном свете Лишь ящерица быстрая скользит. Так эти стены, выветренный цоколь, Заросшие глухим плющом аркады И эти почерневшие колонны, Искрошенные фризы — эти камни, Седые камни — это все, что Время, Грызя обломки громкой, грозной славы, Оставило судьбе и мне? А больше И не осталось ничего? — Осталось!!! Осталось!!! — эхо близкое гудит. Несется вещий голос, гулкий голос Из глубины руины к посвященным… (Так стон Мемнона достигает солнца!) «Мы властвуем над сердцем и умом Властителей и гениев земли! Мы не бессильные слепые камни: Осталась наша власть, осталась слава, Осталась долгая молва в веках, Осталось удивленье поколений, Остались тайны в толще стен безмолвных, Остались громкие воспоминанья, Нас облачившие волшебной тогой, Которая великолепней славы!»

Серенада

20 апреля, 1833 пер. В. Топорова

Так ночь тиха, так сладок сон, Что даже струн нескромен звон — Он нарушает тишину, Весь мир склонившую ко сну. На моря жемчуг и опал Элизиума блеск упал; Спят звезды, только семь Плеяд, Ни в небе, ни в волнах не спят; Пленительный Эндимион В любви, любуясь, отражен. Покой и мрак в лесах и долах, Спят горы в тихих ореолах. Едва блеснул последний сполох, — Земля и звезды забытья Возжаждали, как жажду я Тебя, любви твоей невинной И состраданья, Аделина. О! Слушай, вслушайся, услышь: Не так нежна ночная тишь, Как эти нежные слова, Что лаской сна сочтешь сперва. И вот, пока я не дерзну Задеть призывную струну, Сердца и думы воедино Пребудут слитны, Аделина.

Той, которая в раю

Январь, 1834 пер. В. Рогова

В твоем я видел взоре, К чему летел мечтой, — Зеленый остров в море, Ручей, алтарь святой В плодах волшебных и цветах — И любой цветок был мой. Конец мечтам моим! Мой нежный сон, милей всех снов, Растаял ты, как дым! Мне слышен Будущего зов: «Вперед!» — но над Былым Мой дух простерт, без чувств, без слов, Подавлен, недвижим! Вновь не зажжется надо мной Любви моей звезда. «Нет, никогда — нет, никогда» (Так дюнам говорит прибой) Не взмоет ввысь орел больной, И ветвь, разбитая грозой, Вовек не даст плода! Мне сны дарят отраду, Мечта меня влечет К пленительному взгляду, В эфирный хоровод, Где вечно льет прохладу Плеск италийских вод. И я живу, тот час кляня, Когда прибой бурливый Тебя отторгнул от меня Для ласки нечестивой — Из края, где, главу клоня, Дрожат и плачут ивы.