Полное собрание сочинений. Том 10. Война и мир. Том второй

Была вторая ночь, что они оба не спали, ухаживая за горевшим в жару мальчиком. Все сутки эти, не доверяя своему домашнему доктору и ожидая того, за которым было послано в город, они предпринимали то то, то другое средство. Измученные бессонницей и встревоженные, они сваливали друг на друга свое горе, упрекали друг друга и ссорились.

— Петруша с бумагами от папеньки, — прошептала девушка. — Князь Андрей вышел.

— Ну что там! — проговорил он сердито, и выслушав словесные приказания от отца и взяв подаваемые конверты и письмо отца, вернулся в детскую.

— Ну что? — спросил князь Андрей.

— Всё то же, подожди ради Бога. Карл Иваныч всегда говорит, что сон всего дороже, — прошептала со вздохом княжна Марья. — Князь Андрей подошел к ребенку и пощупал его. Он горел.

— Убирайтесь вы с вашим Карлом Иванычем! — Он взял рюмку с накапанными в нее каплями и опять подошел.

— Andr'e, не надо! — сказала княжна Марья.

Но он злобно и вместе страдальчески нахмурился на нее и с рюмкой нагнулся к ребенку.

— Но, я хочу этого, — сказал он. — Ну, я прошу тебя, дай ему.

Княжна Марья пожала плечами, но покорно взяла рюмку и, подозвав няньку, стала давать лекарство. Ребенок закричал и захрипел. Князь Андрей, сморщившись, взяв себя за голову, вышел из комнаты и сел в соседней, на диване.

Письма всё были в его руке. Он машинально открыл их и стал читать. Старый князь, на синей бумаге, своим крупным, продолговатым почерком, употребляя кое-где титлы, писал следующее:

«Весьма радостное в сей момент известие получил через курьера, если не вранье. Бенигсен под Эйлау над Буонапартием якобы полную викторию одержал. В Петербурге все ликуют, и наград послано в армию несть конца. Хотя немец, — поздравляю. Корчевский начальник, некий Хандриков, не постигну, что делает: до сих пор не доставлены добавочные люди и провиант. Сейчас скачи туда и скажи, что я с него голову сниму, чтобы через неделю всё было. О Прейсиш-Эйлауском сражении получил еще письмо от Петеньки, он участвовал, — всё правда. Когда не мешают кому мешаться не следует, то и немец побил Буонапартия. Сказывают, бежит весьма расстроен. Смотри ж немедля скачи в Корчеву и исполни!»

Князь Андрей вздохнул и распечатал другой конверт. Это было на двух листочках мелко исписанное письмо от Билибина. Он сложил его не читая и опять прочел письмо отца, кончавшееся словами: «скачи в Корчеву и исполни!»

«Нет, уж извините, теперь не поеду, пока ребенок не оправится», подумал он и, подошедши к двери, заглянул в детскую. Княжна Марья всё стояла у кровати и тихо качала ребенка.

«Да, что бишь еще неприятное он пишет? вспоминал князь Андрей содержание отцовского письма. Да. Победу одержали наши над Бонапартом именно тогда, когда я не служу. Да, да, всё подшучивает надо мной... ну, да на здоровье...» и он стал читать французское письмо Билибина. Он читал не понимая половины, читал только для того, чтобы хоть на минуту перестать думать о том, о чем он слишком долго исключительно и мучительно думал.

IX.

Билибин находился теперь в качестве дипломатического чиновника при главной квартире армии и хотя и на французском языке, с французскими шуточками и оборотами речи, но с исключительно-русским бесстрашием перед самоосуждением и самоосмеянием описывал всю кампанию. Билибин писал, что его дипломатическая discr'etion [53] мучила его, и что он был счастлив, имея в князе Андрее верного корреспондента, которому он мог изливать всю желчь, накопившуюся в нем при виде того, что творится в армии. Письмо это было старое, еще до Прейсиш-Эйлауского сражения.

53

скромность

«Depuis nos grands succ`es d’Austerlitz vous savez, mon cher Prince, писал Билибин, que je ne quitte plus les quartiers g'en'eraux. D'ecid'ement j’ai pris le go^ut de la guerre, et bien m’en a pris. Ce que j’ai vu ces trois mois, est incroyable.

«Je commence ab ovo. L’ennemi du genre humain, comme vous savez, s’attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fid`eles alli'es, qui ne nous ont tromp'es que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l’ennemi du genre humain ne fait nulle attention `a nos beaux discours, et avec sa mani`ere impolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commenc'ee, en deux tours de main les rosse `a plate couture et va s’installer au palais de Potsdam.

«J’ai le plus vif d'esir, 'ecrit le Roi de Prusse `a Bonaparte, queV. M. soit accueillie et trait'ee dans mon palais d’une mani`ere, qui lui soit agr'eable et c’est avec empressement, que j’ai pris `a cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puiss'e-je avoir r'eussi! Les g'en'eraux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premi`eres sommations.

«Le chef de la garnison de Glogau avec dix mille hommes, demande au Roi de Prusse, ce qu’il doit faire s’il est somm'e de se rendre?... Tout cela est positif.

«Bref, esp'erant en imposer seulement par notre attitude militaire, il se trouve que nous voil`a en guerre pour tout de bon, et ce qui plus est, en guerre sur nos fronti`eres avecet pour le Roi de Prusse.Tout est au grand complet, il ne nous manque qu’une petite chose, c’est le g'en'eral en chef. Gomme il s’est trouv'e que les succ`es d’Austerlitz auraient pu ^etre plus d'ecisifs si le g'en'eral en chef eut 'et'e moins jeune, on fait la revue des octog'enaires et entre Prosorofsky et Kamensky, on donne la pref'erence au dernier. Le g'en'eral nous arrive en kibik `a la mani`ere Souvoroff, et est accueilli avec des acclamations de joie et de triomphe.

«Le 4 arrive le premier courrier de P'etersbourg. On apporte les malles dans le cabinet du mar'echal, qui aime `a faire tout par lui-m`eme. On m’appelle pour aider `a faire le triage des lettres et prendre celles qui nous sont destin'ees. Le mar'echal nous regarde faire et attend les paquets qui lui sont adress'es. Nous cherchons — il n’y en a point. Le mar'echal devient impatient, se met lui m^eme `a la besogne et trouve des lettres de l’Empereur pour le comte T., pour le prince V. et autres. Alors le voil`a qui se met dans une de ses col`eres bleues. Il jette feu et flamme contre tout le monde, s’empare des lettres, les decach`ete et lit celles de l’Empereur adress'ees `a d’autres. A, так со мною поступают. Мне доверия нет! А, за мной следить велено, хорошо же; подите вон! Et il 'ecrit le fameux ordre du jour au g'en'eral Benigsen.

«Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией. Вы кор д’арме ваш привели разбитый в Пултуск! тут оно открыто, и без дров, и без фуража, потому пособить надо, и так как вчера сами отнеслись к графу Буксгевдену, думать должно о ретираде к нашей границе, что и выполнить сегодня.

«От всех моих поездок, 'ecrit-il `a l’Empereur, получил ссадину от седла, которая сверх прежних перевозок моих совсем мне мешает ездить верхом и командовать такою обширною армией, а потому я командованье оною сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, отослав к нему всё дежурство и всё принадлежащее к оному, советовав им, если хлеба не будет, ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего, как о том дивизионные командиры Остерман и Седморецкий объявили, а у мужиков всё съедено; я и сам, пока вылечусь, остаюсь в гошпитале в Остроленке. О числе которого ведомость всеподданнейше подношу, донося, что если армия простоит в нынешнем биваке еще пятнадцать дней, то весной ни одного здорового не останется.

«Увольте старика в деревню, который и так обесславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Всемилостивейшего дозволения вашего о том ожидать буду здесь при гошпитале, дабы не играть роль писарскую, а не командирскуюпри войске. Отлучение меня от армии ни малейшего разглашения не произведет, что ослепший отъехал от армии. Таковых, как я — в России тысячи».

«Le mar'echal se f^ache contre l’Empereur et nous punit tous; n’est ce pas que c’est logique!