Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик

Люди умирали десятками от голодовок, запираясь в домах и скитах. Но особо большое распространение получило самосожжение — «огонь очищает». Горели семьями и деревнями. По мнению историков, сгорело около 20 тысяч фанатичных сторонников «старой веры».

Воцаренье Петра, с его особо крутыми нововведениями, староверами было принято как давно уже предсказанный приход антихриста.

Равнодушный к религии, Петр, однако, разумным счел раскольников «не гонять», а взять на учет, обложить двойным казенным налогом. Одних староверов устроила эта «легальность», другие «потекли» от антихриста «в леса и дали».

Петр учредил специальную Раскольничью контору для розыска укрывавшихся от оплаты.

Но велика земля русская! Много нашлось в ней укромных углов, куда ни царский глаз, ни рука царя не могли дотянуться. Глухими по тем временам были места в Заволжье, на Севере, в Придонье, в Сибири — в этих местах и оседали раскольники (староверы, старообрядцы), «истинные христиане», как они себя называли. Но жизнь настигала, теснила, расслаивала религиозных, бытовых, а отчасти и социальных протестантов. Старообрядчество распалось на множество разных течений — «согласий» и «толков», обусловленных социальной неоднородностью, образом жизни, средой обитанья, а часто и прихотью проповедников.

В прошлом веке старообрядцы оказались в поле зрения литераторов, историков, бытописателей. Интерес этот очень понятен. В доме, где многие поколения делают всякие перестройки и обновленья: меняют мебель, посуду, платье, привычки, — вдруг обнаруженный старый чулан с прадедовской утварью неизменно вызовет любопытство. Россия, со времен Петра изменившаяся неузнаваемо, вдруг открыла этот «чулан» «в лесах и на горах». Быт, одежда, еда, привычки, язык, иконы, обряды, старинные рукописные книги, предания старины — все сохранилось прекрасно в этом живом музее минувшей жизни.

Того более, многие «толки» в старообрядстве были противниками крепостного режима и самой царской власти. Эта сторона дела побудила изгнанника Герцена прощупать возможность союза со староверами. Но скоро он убедился: союз невозможен. С одной стороны, в общинах старообрядства вырос вполне согласный с царизмом класс (на пороге революции его представляли миллионеры Гучковы, Морозовы, Рябушинские — выходцы из крестьян), с другой — во многих «толках» царили косная темнота, изуверство и мракобесие, противные естеству человеческой жизни.

Таким именно был «толк» под названьем «бегунский». Спасение от антихриста в царском облике, от барщины, от притесненья властей люди видели только в том, чтобы «бегати и таиться». Старообрядцы этого «толка» отвергали не только петровское брадобритье, табак и вино. Все «мирское» не принималось — браки, законы, служба в армии, паспорта, деньги, любая власть, «игрища», песнопенье и все, что люди, «не убоявшись бога, могли измыслить».

«Дружба с «миром» — есть вражда против бога. Надо бегати и таиться!» Этот исключительный аскетизм был по плечу лишь небольшому числу людей — либо убогих, либо, напротив, сильных, способных снести отшельничество.

«Бегунов» жизнь все время теснила, загоняла в самые недоступные дебри. И нам теперь ясен исторический в триста лет путь к лесной избушке над Абаканом. Мать и отец Карпа Лыкова пришли с тюменской земли и тут в глуши поселились. До 20-х годов в ста пятидесяти километрах от Абазы жила небольшая староверческая община. Люди имели тут огороды, скотину, кое-что сеяли, ловили рыбу и били зверя. Назывался этот малодоступный в тайге жилой очажок Лыковская заимка. Тут и родился Карп Осипович. Сообщалась с «миром» заимка, как можно было понять, через посредников, увозивших в лодках с шестами меха и рыбу и привозивших «соль и железо».

В 23-м году добралась до заимка какая-то таежная банда, оправдавшая представление «бегунов» о греховности мира — кого-то убили, кого-то прогнали. Заимка перестала существовать. (Проплывая по Абакану, мы видели пустошь, поросшую иван-чаем, бурьяном и крапивой.) Семь или восемь семей подались глубже по Абакану в горы, еще на полтораста верст дальше от Абазы, и стали жить на Каире — небольшом притоке реки Абакан.

«Жизнь была там вельми тяжела. И слабые утекли в мир». Карп Осипович и его жена Акулина Карповна были людьми неслабыми. И решили в 1936 году удалиться от «мира» еще подальше. Забрав из брошенного поселка «все железное», кое-какой хозяйственный инвентарь, иконы, богослужебные книги, с двумя детьми (Савину было одиннадцать, Наталье — год) Лыковы приискали место «поглуше, понедоступней» и стали его обживать.

* * *

Свеча на пенечке-лучиннике в этот вечер сгорела до основанья. Остаток ее расплылся стеариновой лужицей, и от этого пламя то вдруг вырастало, то часто-часто начинало мигать — Агафья то и дело поправляла фитилек щепкой.

Карп Осипович сидел на лежанке, обхватив колени узловатыми пальцами. Мои книжные словеса о расколе он слушал внимательно, с нескрываемым любопытством: «Едак-едак…»

Под конец он вздохнул, зажимая поочередно пальцами ноздри, высморкался на пол и опять прошелся по Никону — «от него, блудника, все началось».

Дверь в хижине, чтобы можно было хоть как-то дышать и чтобы кошки ночью могли сходить на охоту, оставили чуть приоткрытой.

В щелку опять было видно спелую, желтого цвета луну. «Как дыня»… — сказал Ерофей. Новое слово «дыня» заинтересовало Агафью. Ерофей стал объяснять, что это такое. Разговор о религии закончился географией — экскурсом в Среднюю Азию. По просьбе Агафьи я нарисовал на листке дыню, верблюда, человека в халате и тюбетейке.

«Господи…» — вздохнула Агафья. Прежде чем лечь калачиком рядом с котятами, пищавшими в темноте, она горячо и долго молилась.

Огород и тайга

В Москву от Лыковых я привез кусок хлеба.

Показывал друзьям — что это такое? — только раз я услышал ответ неуверенный, но близкий к истине: это, кажется, хлеб. Да, это лыковский хлеб. Пекут они его из сушеной, толченной в ступе картошки с добавленьем двух-трех горстей ржи, измельченной пестом, и пригоршни толченых семян конопли… Эта смесь, замешенная на воде, без дрожжей и какой-либо закваски, выпекается на сковородке и представляет собою толстый черного цвета блин.

«Хлеб этот не то что есть, на него глядеть страшно, — сказал Ерофей. — Однако же ели. Едят и теперь — настоящего хлеба ни разу даже не ущипнули».

Кормильцем семьи сорок пять лет был огород — пологий участок горы, раскорчеванный от тайги. Для страховки от превратностей горного лета раскорчеван был также участок ниже под гору и еще у самой реки. «Вверху учинился неурожай — внизу что-нибудь собираем».

Вызревали на огороде: картошка, лук, репа, горох, конопля, рожь. Семена, как драгоценность, наравне с железом и богослужебными книгами сорок шесть лет назад были принесены из поглощенного теперь тайгой поселенья. И ни разу никакая культура осечки за эти полвека не сделала — не выродилась, давала еду и семенной материал, берегли который, надо ли объяснять, пуще глаза.