Полное собрание сочинений. Том 17. Зимние перезвоны
Шрифт:
О загсе, разумеется, речь не шла — ни бумаг, ни печати, ничего «мирского» Лыковы не признавали, и Агафья на том стоит крепко. Однако узаконить союз средство она нашла — написала монашкам на Енисей просьбу благословить замужество, а Иван Васильевич взял на себя обязательство доставить бумагу по назначению.
Сам он, показывая серьезность намерений, пригласил в свидетели начальника геолого-разведочной экспедиции, которого Агафья хорошо знала. Сергей Петрович нам рассказал, что был поражен преображеньем избы — «посуда сверкает», простыни на постели».
«Медовый месяц», однако, оборвался до срока. Причина тому, как можно понять,
Возраст (ей сорок четыре), строгости веры, запоздалость всего, испуг — все слилось воедино, все несчастная женщина почувствовала как греховное, ненужное и нелепое. Потрясение было столь велико, что она потеряла желание есть, пить, разладилось пищеварение и все жизненные отправления — «думала, что умру». Бородатый «молодожен» в этой особенной ситуации должен был проявить чуткость, понимание хрупкости всего, к чему он посмел подступиться.
Нет, хватило старообрядца только на мужицкое самоутверждение, подогретое экзотикой обстановки.
Выяснение отношений по всему происшедшему привело к ссоре. Обозначились два строптивых характера, к тому же из двух различных миров. Не знаю, входил ли в «брачный контракт» вопрос о месте жительства. Иван Васильевич говорит, что, обдумывая житье, купил дом в стороне от поселка Таштып «для уединенной жизни». Агафья будто бы молчаливо согласилась на «вылазку» из тайги, но в решительный момент объяснений отказалась куда бы то ни было перебраться. На что суженый заявил: «Ну а я тут не смогу и не хочу жить». В ответ Агафья написала свидетелю из союза нечто вроде торжественной декларации: «От Ивана Васильевича Тропина отрекаюсь!»
А самому Ивану Васильевичу вручила послание «матушки» на Енисей, со слезным покаянием и мольбой о пострижении в монахини. (Речь не о монастыре, а о жизненном статусе).
В Москву Агафья писала в смятении чувств и мыслей: надо было с кем-то потрясением поделиться. В размышлениях — как же быть? — я напомнил ей о последнем приезде родственников и сказал, что вижу единственный выход из тупика — переселиться в поселок единоверцев.
— Не можно… — задумчиво говорит Агафья, теребя ногтем серебристый барашек вербы.
Невозможность житья в поселке, даже в отдельной избе и со своим огородом, Агафья по-прежнему объясняет ссылкой на «тятю», который такое перемещение не благословил, а также «замутнением веры» — «детишки-то с красными тряпицами на шее ходят, фотографируют». Приезжающий сюда доктор внушил ей мысль, что в поселке она умрет от гриппа. «Да, ишшо, говорят, какая-то новая мирская болезнь объявилась, шпид называется».
За семь лет общения мы уже знаем, как трудно Агафью убедить во всем, что не согласуется с ее привычками, освященными крепостью веры. Она всех выслушает, а решение примет, полагаясь лишь на свое понимание обстоятельств. Ломка жизненного стереотипа для нее трудна и может быть в самом деле губительна. Но тут, в таежной ловушке, угроза жизни ее почти осязаема.
— Жалуешься на простуды. А можешь и подвернуть ногу или медведь заломает. Сляжешь, и некого позвать на помощь — геологов скоро не будет.
Теребит пальцами веточку вербы:
— Что бог даст…
С полуслова понимая тревожный вопрос о возможных последствиях скоротечного брака, Агафья поднимает глаза:
— Да уж нет, бог миловал, дитя не будет. Бог миловал…
Возвращаясь к пережитому, она опять говорит
о подробностях появления возле избушки волка.— Знамение было. Знамение…
Время врачует раны. На пережитое Агафья смотрит уже с изрядной долей иронии, раза два даже весело рассмеялась. Налаживается аппетит. До Пасхи — три дня, и Агафья, показав нам курятник, вынесла решето с яйцами:
— Вот собрала к празднику…
Домашняя живность — куры, козы, собака — требует внимания и ухода. Но это как раз то, что крайне необходимо, хоть чем-то заполнить жизнь. Да и в добротной еде при неважном здоровье нужда острая. «Зимой заколола козла. А с Христова воскресенья буду пить молоко».
Из краснотала Агафья связала вершу — надеется в Еринате наловить рыбы.
Прямо у двери висит ружье с патронташем.
«Дробь — на рябцов, пули — против медведей».
— А ну, покажи, как стреляешь.
Агафья охотно берет одностволку и целится в берестяный короб, лежащий на огороде…
— Ну вот тебе, ворошиловский стрелок — одна дробина! — смеется Николай Николаевич. — в медведя не попадешь.
— Избавь господь от медведя…
Мы тихо беседовали, глядя на апрельский парок, струившийся над огородом, когда вдалеке послышался звук вертолета. Агафья услышала его первой, встрепенулась:
— Вот и прощанье…
По тропке катимся вниз на галечную косу у речки.
— Спасибо, что навестили…
Сквозь рев машины слабый голос не слышен. Но так красноречива поднятая кверху рука, так выразительны глаза, так щемяще-больно видеть маленькую приземистую фигурку возле воды…
Погода неважная. Летчики не решаются лезть в облака над горами. Летим по каньону, повторяя изгибы холодной и равнодушной реки.
Фото автора. 6 мая 1989 г.
Первый день жизни
(Окно в природу)
Младенцам природа дает различные способы выжить. Одни родятся беспомощными, слепыми. Их защищают нора, гнездо и, конечно, заботы родителей. Другим, обсохнув, уже надо быть готовыми бежать, плыть, прятаться, защищаться.
Этим двум сайгачатам десять часов от роду.
Первый день жизни природой предписано им лежать, затаившись. Окраска и неподвижность делают их незаметными на полынной равнине.
На второй день при виде опасности сайгачонок вскочит на высокие ножки-ходули и побежит по степи. На третий день человеку уже трудно его догнать. На пятый малыш вместе со взрослыми избегает опасности, полагаясь только на ноги, — семьдесят километров в час…
Антилопа сайга — древнейший житель европейских и азиатских степей. Некогда она населяла пространство на западе до Атлантики и на севере до Печоры, водилась в бассейне Иртыша, Енисея, Лены, кости ее обнаружены даже и на Аляске. Заселяя и распахивая степи, человек оставил сайге лишь самые захудалые земли в нынешнем Казахстане и на западе от Волги — в Калмыкии. Но и тут, преследуемая человеком, антилопа оказалась на грани исчезновения. Полное прекращение охоты на нее (с 1919 года) дало результаты — стада сайги достигли уровня, когда стало возможным и даже необходимым вести ее промысел.