Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика
Шрифт:
– Что?
– Вдь онъ мужикъ еще молодой, отъ меня уже какой работы ждать, нынче жива, а завтра помру. Какъ ему безъ жены быть? Вдь онъ теб не мужикъ будетъ. Обдумай ты насъ какъ нибудь, отецъ ты нашъ.
– То есть ты женить его хочешь? Чтожъ, это дло.
– Сдлай божескую милость, ты нашъ отецъ, ты наша мать, – и, сдлавъ знакъ своему сыну, она съ нимъ вмст грохнулась въ ноги Князя.
– Зачмъ-же ты въ землю кланяешься, – говорилъ Николинька, съ досадой поднимая ее за плечо. – Разв нельзя такъ сказать. Ты знаешь, что я этаго не люблю. Жени сына, пожалуйста, я очень радъ, коли у тебя есть невста на примт.
Старуха поднялась и утирала рукавомъ сухіе глаза. Давыдка послдовалъ ея примру и въ томъ же глупо-апатическомъ положеніи продолжалъ стоять и слушать, что говорила его мать.
– Невсты-то есть, какъ не быть? Вотъ Васютка Михйкина, двка ничего, да вдь безъ твоей воли не пойдетъ.
– Разв она не согласна?
– Нтъ, кормилецъ, коли по согласію пойдетъ?
–
– Э-э-эхъ кормилецъ! Да статочное ли дло, чтобы, глядя на нашу жизнь, охотой пошла? Солдатка самая и та такой нужды на себя принять не захочетъ. Какой мужикъ и двку къ намъ въ дворъ отдастъ. Отчаянный не отдастъ. Вдь мы голь, нищета. Одну, скажетъ, почитай, что съ голоду, заморили, такъ и моей тоже будетъ. Кто отдастъ? – прибавила она, недоврчиво качая головой. – Разсуди, Ваше Сіятельство.
– Такъ что же я могу сдлать?
– Обдумай ты насъ какъ нибудь, родненькій, – повторила убдительно Арина, – что намъ длать?
– Да что же я могу обдумать? Я тоже ничего не могу сдлать для васъ въ этомъ отношеніи. Вотъ хлба вы просили, такъ я прикажу вамъ отпустить и во всякомъ дл готовъ помогать; только ты его усовсти, чтобы онъ свою лнь-то бросилъ, – говорилъ Николинька, выходя въ сни, старух, которая кланяясь слдовала за нимъ.
– Что я съ нимъ буду длать, отецъ? Вдь самъ видишь, какой онъ. Онъ вдь мужикъ и умный, и смирный, грхъ напрасно сказать, художествъ за нимъ никакихъ не водится; ужъ это Богъ знаетъ, что это съ нимъ такое попритчилось, что онъ самъ себ злодй. Вдь онъ и самъ тому не радъ. Я, батюшка, Ваше Сіятельство, – продолжала она шопотомъ, – и такъ клала и этакъ прикидывала: неиначе, какъ испортили его злые люди.
– Какъ испортили?
– Да какъ испортили? Долго ли до грха. По злоб вынули горсть земли изъ подъ слду… и навкъ не человкомъ исдлали, вдь всякіе люди бываютъ. Я такъ себ думаю; не сходить-ли мн къ Дындыку старику, что въ Воробьевк живетъ, онъ всякія слова знаетъ и порчу снимаетъ, и съ креста воду пущаетъ; такъ не пособитъ ли онъ!
– Нтъ, онъ не поможетъ; а я подумаю о твоемъ сын, – и Князь вышелъ на улицу.
– Какъ не помочь, кормилецъ, вдь онъ колдунъ, одно слово колдунъ.
Давыдка Блый мужикъ смирный, непьющій, неглупый и честный, онъ лучше многихъ своихъ товарищей, которые живутъ не такъ бдно, какъ онъ. Но несчастный въ высшей степени лимфатическій темпераментъ или апатическій характеръ, или проще[?] наслдственная непреодолимая лнь, сдлали его тмъ, что онъ есть – лодыремъ, какъ выражается его мать. И она совершенно права, говоря, что онъ самъ этому не радъ. Онъ родился лодыремъ и вкъ будетъ лодыремъ, ничто не измнитъ его. Но родись онъ въ другой сфер, въ которой безпрерывный тяжелый трудъ не есть существенная необходимость, кто знаетъ, чмъ-бы онъ былъ? Разв мало встрчаемъ мы этихъ запухшихъ, вялыхъ, лнивыхъ натуръ безъ живости и энергіи, которые были такими-же лодырями, родись они въ бдности? Но средства къ существованію ихъ обезпечены, временный умственный трудъ въ нкоторой степени возможенъ для нихъ, и они спокойно погружаются въ свою безвыходную апатію, часто даже щеголяя ею, и, неизвстно почему, называя славянскою лнью.
Но нищета, трудъ крестьянина, принужденнаго работать изъ всхъ силъ и безпрестанно, невозможны съ такимъ характеромъ. Онъ убиваетъ надежду, увеличиваетъ безпомощность. А безпрестанные брань, побои вселяютъ равнодушіе даже отвращеніе [къ] окружающему [?]. Наконецъ, чт'o грустне всего, къ безсилію присоединяется сознаніе безсилія: и бдность, и побои, и несчастія длаются обыкновенными необходимыми явленіями жизни, онъ привыкаетъ къ нимъ, и не думая о возможности облегчить свою участь, ничего не желая, ничего не добиваясь. Давыдку забили. Онъ знаетъ, что онъ лодырь, что ему сть нечего. Что-жъ, пускай, бьютъ, такъ и слдуетъ, разсуждаетъ онъ. —
«Но что мн длать съ нимъ, думаетъ мой герой, грустно наклонивъ голову и шагая большими шагами внизъ по деревн. – Ежели останутся такіе мужики, то мечта моя видть ихъ всхъ счастливыми никогда не осуществится. Онъ никогда не пойметъ, чего я отъ него хочу, онъ отъ меня ничего не ожидаетъ, кром побой. Такъ и быть должно. Его 20 лтъ били, а я только годъ стараюсь совтовать и помогать ему. – Въ солдаты, – подумалъ онъ, – но за что? онъ добрый мужикъ. Да и не примутъ, подсказало ему чувство разсчетливаго эгоизма. Взять во дворъ? Да, вотъ», и онъ съ удовольствіемъ человка, разршившаго трудную задачу, остановился на этой мысли. – «Тамъ онъ будетъ на глазахъ. Я въ состоянии буду всегда слдить за нимъ, и можетъ быть кротостью, увщаніями, выборомъ занятій успю пріучить его къ размышленію и труду. Такъ и сдлаю». – Успокоившись на этотъ счетъ Николинька вспомнилъ, что ему надо зайдти къ Болх и отдать общанные 50 р. – «Хотя Шкаликъ обманулъ меня, – говорилъ онъ самъ себ, – но я долженъ исполнить свое слово, ежели хочу внушить къ себ довріе». И онъ отправился къ Болх.
Болхиныхъ семья большая и дворъ исправный.
Во всей вотчин, почитай, первый мужикъ. Лтось другую связь изъ своего лса поставилъ, господъ не трудилъ. Теперь есть, гд съ семьею распространиться. Коней у него, окромя жеребятъ, да подростковъ, троекъ 6 соберется, а скотины, коровъ, да овецъ: какъ съ поля гонятъ, да бабы выйдутъ на улицу загонять, такъ въ воротахъ ихъ то сопрется, что у-у! Бда! до француза старикъ садилъ – тамъ у нихъ пчелы, осикъ важный! Люди говорятъ, что у старика и деньги есть и деньги не маленькія; да онъ про то никому не сказываетъ, и никто, ни дти, ни невстки не знаетъ, гд он у него зарыты. Должно на осик, больше негд. – Да какъ имъ справнымъ не быть? Старикъ-атъ Болха мужикъ умный, разчетливый и порядки всякіе знаетъ. Съ молодыхъ-то лтъ онъ на станціи на 3-хъ тройкахъ лтъ 8 стоялъ. Ну, какъ сошелъ и лошадьми, и снастью справился, и въ мошн то не пусто было, батрака нанялъ, за землю принялся. Пчелами занялся. И назвать, что пчеловодъ! противъ него, другаго мастера по всей окружности нтъ. – Далъ Богъ ему во всемъ счастія и на хлбъ, и на лошадей, и на скотину, и на пчелъ, и сыновья-то ребята знатные выросли, да и баловаться то онъ имъ больно повадки не давалъ, куратный мужикъ! Какъ пришла пора, и сыновей женилъ, одну бабу взялъ у своихъ, а двухъ въ сусдей на свой коштъ[?] откупилъ. Просить тогды некого было – опека была. Ну, извстное дло: какъ настоящій хозяинъ въ дому: да семья большая, невстки-то полаются, полаются, а все ладно живутъ и мужики зажиточные. Старикъ-отъ, годовъ 5 тому будетъ, было лугами по малости займаться сталъ, съ Шкаликомъ въ долю пошелъ, да не посчастливилось. 300 р. на Шкалику пропало, и расписка по сю пору у старика лежитъ, да получить не чаетъ; такъ и бросилъ. Меньшіе ребята – Игнатка, да Илья – теперь каждый годъ на 5 тройкахъ зиму въ извозъ здятъ, а старшего Карпа старикъ хозяиномъ въ дом поставилъ. «Старъ, мылъ, ужъ мн не по силамъ, и мое дло около пчелъ». Карпъ то мужикъ и похвальный, да все проти старика не будетъ: да и хозяинъ-отъ онъ неполный. Неспорно старикъ и передалъ все ему, да деньги не открываетъ, ну, извстно, хоть пока живъ, да деньги у него, въ дому-то все стариковъ разумъ орудуетъ. Этакъ-то они и славно живутъ, коли бы не старикъ. Куды? —Въ новыхъ тесовыхъ воротахъ, которыя съ скрипомъ отворились, Николиньку встртилъ Илья. Онъ велъ поить 2 тройки крпконогихъ, гривистыхъ и рослыхъ коней. Лошади хотя были сыты и веселы, были уже не совсмъ свжи. У нкоторыхъ широкія копыта, потные колени погнулись, и во многихъ мстахъ видны были старые побои на спин и бокахъ. Лицо Илюшки Болхина, одно изъ красивйшихъ лицъ, которыя когда либо мн удавалось видть. Все, начиная отъ свтло-русой головы, обстриженной въ кружокъ, до огромныхъ тяжелыхъ сапогъ съ сморщенными широкими голенищами, надтыхъ съ особеннымъ ямскимъ шикомъ на его стройныя ноги – все прекрасно.
Онъ средняго роста, но чрезвычайно строенъ. Правильное лицо его свже и здорово; но беззаботное и вмст умное выраженіе ясныхъ, голубыхъ глазъ и свжаго рта, около котораго и пушекъ еще не пробивается, дышитъ какою-то необыкновенно пріятною русскою прелестью. Можетъ быть бываютъ фигуры изящне фигуры Илюшки, но фигуры граціозне и полне въ своемъ род желать нельзя: такъ хорошо его сотворила русская природа и нарядила русская жизнь. Какъ хорошо обхватываетъ косой воротъ блой рубахи его загорлую шею и низко повязанный поясокъ его мускулистый и гибкій станъ. Какая ловкая и увренная походка, несмотря на эти огромные сапоги. Порадовалась душа Николиньки, глядя на него, когда онъ, поклонившись ему, бойко встряхнулъ свтлыми кудрями. На широкомъ двор подъ высокими навсами стоитъ и лежитъ много всякаго мужицкаго добра, телги, колеса, ободья, сани, лубки… Подъ однимъ изъ нихъ Игнатка и Карпъ прилаживаютъ дубовую ось подъ новую троичную телгу. – Игнатъ побольше, поплотне и постарше Ильи; у него рыжеватая бородка клиномъ, и онъ одтъ не по степному: на немъ рубаха пестрая, набойчатая и сапоги, <сапоги рзкая черта въ мужицкомъ быт – они всегда что нибудь да значатъ> но, несмотря на сходство съ братомъ, онъ не хорошъ собой. Карпъ еще повыше, еще поплотне, еще постарше, лицо его красно, волоса и борода рыжія, а на немъ пасконная рубаха и лапти.
– Игнатъ, – сказалъ Князь.
– Чего изволите, – отвчалъ онъ, бросая подушку на землю.
– Вотъ, братецъ, я принесъ теб деньги, – сказалъ Князь, опуская глаза и доставая знакомую намъ смятую пачку ассигнацій, – которыя общалъ дать теб отъ Шкалика. Смотри-же, забудь все, что онъ сдлалъ, и не имй на него больше зла. Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ, – прибавилъ Николинька для популярности рчи.
Игнатъ молчалъ и, улыбаясь глазами, съ любопытствомъ слдилъ за движеніемъ рукъ Николиньки, которыя тряслись, разбирая смявшуюся въ лепешку пачку ассигнацій. Молчание, продолжавшееся все это время, было крайне тягостно для моего застнчиваго героя. По какой-то странной причин онъ всегда терялся и краснлъ, когда ему приходилось давать деньги, но теперь въ особенности онъ чувствовалъ себя въ неловкомъ положеніи. Наконецъ 15 р. отсчитаны, и Николинька подаетъ ихъ, но тутъ Игнатъ начинаетъ улыбаться, чесать затылокъ и говорить: «на что мн его деньги? Ваше Сіятельство, я и такъ попрекать не стану. Съ кмъ грхъ не случается».