Полное собрание сочинений. Том 6. У Лукоморья
Шрифт:
На съемке других опасных зверей, например, кабанов, Шубин не опасался, если тут же были и волки. Лобан и Машка всегда готовы были защитить своего друга.
* * *
Лобан и Машка были «женой и мужем». Они привязались друг к другу после первой же встречи. Я никогда не наблюдал у животных более трогательного союза. Волки в природе самые примерные семьянины. Волки не изменяют друг другу. Вместе кормят и обучают волчат. Часто с гибелью одного другой уже не ищет семьи до конца дней. Лобан и Машка эти качества сохранили в неволе.
Иногда по вечерам они устраивали волчьи концерты. Сидя на задних лапах, поднимали глаза к луне, и тогда весь живой мир от сверчка на крыльце до коровы, вздыхавшей по соседству в
Четыре весны Машка приносила волчат. Их, правда, сразу же отдавали на воспитание Дымке, и потому Лобан и Машка не знают судьбы своих сыновей. Кажется, три из них сыграли для кинокамеры роль «погибшего волка», два попали в уголок Дурова, а целый выводок — пять волчат — продали в Москву на выставку.
Этой весною Лобан и Машка пятый раз ожидали детей. В конце апреля появились признаки скорого прибавления семейства. Располневшая Машка уже не стремилась к играм.
Она бесцеремонно таскала супруга за холку, заставляя в загоне рыть логово. Лобан покорно исполнял все капризы подруги, рыл землю, отрыгивал для нее полупереваренное мясо.
Драма разыгралась вечером 20 апреля. Дрессировщик зашел навестить волков. Лобан, как обычно, потерся о ногу, подпрыгнул и лизнул в щеку. Машка лежала в углу загона. Шубин нагнулся, чтобы вычесать возле сосцов у волчицы линявшую прошлогоднюю шерсть. Он каждый год в это время помогал волчице приготовиться к родам. В этот раз волчица не проявила особого дружелюбия. Надо было бы остеречься. Но дрессировщик пожелал все обернуть в шутку, щелкнул волчицу по носу. Дальнейшее длилось секунд десять, не более. Волчица подпрыгнула и с рычанием вцепилась в руку. И тут же появился Лобан! Для волка, одним прыжком валившего лошадь, человек в эту минуту был существом слабым. Крики: «Лобан! Лобан!» — не помогли. Шубин позвал людей. Пока прибежали, пока открыли запор, Лобан уже отскочил и, забившись в узкий проход, загородил Машку.
Лобан через семь лет. Из поджарого угловатого волчонка вырос большой сильный зверь.
* * *
В больнице мы обсуждали причину волчьего вероломства.
— Все объяснимо. Одно дело — привязанность к человеку. Другое дело — сила продолжения рода.
Лобан услышал призыв волчицы. Защищать! Ничего выше этого долга у него не было. Я не имею зла на волков. Все правильно.
…Вчера я позвонил в Петушки. Георгий Георгиевич сумел уже сам подойти к телефону:
— На днях выберусь из больницы… Волки?
Не знаю… Очень я к ним привязан. Восьмого мая у Машки появилось потомство. Вот вернусь, будем думать…
Но придумать вряд ли что можно. Карьера волков-артистов окончена. Лучшее, что может ждать Лобана и Машку, — клетка в зоологическом парке. Потомство? Потомство останется.
С потомством Шубин начнет работу. Это уже решено.
Фото автора. 15 мая 1968 г.
Хива
(Отечество)
У меня дома рядом с самоваром и глиняными грузинскими кувшинами стоит кумган из красной кованой меди. Этот восточный кувшин на моих глазах ковал старик хивинец. Он сидел на базарной площади в маленьком закутке.
На земляном полу горел огонек. Старик подсыпал из ведерка древесный уголь, трогал латаный мех, и молоток начинал весело прыгать
по медной раскройке. Рядом такой же работой был занят молодой парень.Стук молотков, запах гари, запах жареной рыбы в чайхане по соседству… Два дня я бродил по Хиве со странным чувством, что вижу сон.
Хива… Почему-то казалось раньше, что города нет сейчас на земле, что он был когда-то давно — Хива, Хивинское ханство… А он есть. Он живет тихо и незаметно, не поминаемый ни в сводках погоды, ни в списках награжденных и отличившихся…
Так выглядит город сверху.
< image l:href="#"/>Старые крепостные стены.
* * *
Сначала я увидел Хиву с высоты. Мы делали съемку, и маленький самолет пролетал чуть выше самого высокого минарета. Хорошо было видно стену с башнями и бойницами. Стена, как серый кушак, плотно обтягивала муравейник старых построек. Казалось, разорвись этот пояс, и город разбежится по пыльной равнине. Так бы и случилось, наверно, если бы город рос. Так ушла в свое время за кремлевскую стену Москва, так вылезли из крепостных стен многие старые города. У Хивы рядом тоже растет новый двойник. Но древний пояс стены не разорван, он плотно держит все, что сохранило для нас очарованье средневекового города. Хиву как будто принесли нам в подарок из глубины времен.
В самолете я иногда забывал съемку, так интересно было разглядывать плоские лабиринты крыш, купола, похожие на бритые головы, башни и минареты, дворцы и домишки.
Купола бань.
За старой стеной до сих пор сохраняют себя древние минареты.
Морщины резьбы по дереву.
«Вон место, где продавали рабов!», «Ханские бани!..», «Недостроенный минарет!» — кричал на ухо летчик, хорошо знавший Хиву. Синими красками сверкали стены и купола. Но общий цвет у города — глиняно-серый. Позже, проходя по кривым улочкам и площадям, я увидел: город сделан из глины. Глинобитные стены домов и дувалов, глиняный необожженный кирпич положен в стены дворцов. Человеку, прожившему безвыездно в таком городе, казалось, наверное: весь мир сделан из глины. В дождливом месте земли город не простоял бы и десяти лет. Тут же, в сухой Азии, Хива стоит тысячу лет и, кажется, может простоять столько же.
Я не взялся считать хивинские памятники, потому что весь город — памятник. (Так к нему, к счастью, теперь и относятся.) Есть постройки не очень древние. Есть ушедшие от старости в землю. Есть дворцы, покрытые глазированной плиткой, и есть убогие хижины, двери в которые, впрочем, почти всегда украшены резьбой.
Из многочисленных памятников запомнилась усыпальница мастера-скорняка, силача, борца и поэта Пахлаван-Махмуда, жившего шестьсот пятьдесят лет назад. Народ так почитал эту могилу, что ханы завещали хоронить себя рядом с поэтом.