Полное собрание стихотворений в одном томе

Полководец

У русского царя в чертогах есть палата: Она не золотом, не бархатом богата; Не в ней алмаз венца хранится за стеклом: Но сверху до низу, во всю длину, кругом, Своею кистию свободной и широкой Ее разрисовал художник быстро-окой. Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадон, Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен, Ни плясок, ни охот, – а всё плащи, да шпаги, Да лица, полные воинственной отваги. Толпою тесною художник поместил Сюда начальников народных наших сил, Покрытых славою чудесного похода И вечной памятью двенадцатого года. Нередко медленно меж ими я брожу И на знакомые их образы гляжу, И, мнится, слышу их воинственные клики. Из них уж многих нет; другие, коих лики Еще так молоды на ярком полотне, Уже состарелись и никнут в тишине Главою лавровой… Но в сей толпе суровой Один меня влечет всех больше. С думой новой Всегда остановлюсь пред ним – и не свожу С него моих очей. Чем долее гляжу, Тем более томим я грустию тяжелой. Он писан во весь рост. Чело, как череп голый, Высоко лоснится, и, мнится, залегла Там грусть великая. Кругом – густая мгла; За ним – военный стан. Спокойный и угрюмый, Он, кажется, глядит с презрительною думой. Свою ли точно мысль художник обнажил, Когда он таковым его изобразил, Или невольное то было вдохновенье, — Но Доу дал ему такое выраженье. О вождь несчастливый!.. Суров был жребий твой: Всё в жертву ты принес земле тебе чужой. Непроницаемый для взгляда черни дикой, В молчаньи шел один ты с мыслию великой, И в имени твоем звук чуждый не взлюбя, Своими криками преследуя тебя, Народ, таинственно спасаемый тобою, Ругался над твоей священной сединою. И тот, чей острый ум тебя и постигал, В угоду им тебя лукаво порицал… И долго, укреплен могущим убежденьем, Ты был неколебим пред общим заблужденьем; И на полу-пути был должен наконец Безмолвно уступить и лавровый венец, И власть, и замысел, обдуманный глубоко, — И в полковых рядах сокрыться одиноко. Там, устарелый вождь! как ратник молодой, Свинца веселый свист заслышавший впервой, Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, — Вотще! – [87] ………………………………… ………………………………… О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха! Жрецы минутного, поклонники успеха! Как часто мимо вас проходит человек, Над кем ругается слепой и буйный век, Но чей высокий лик в грядущем поколенье Поэта приведет в восторг и в умиленье!

87

Вместо этих строк в беловом автографе было:

Там, устарелый вождь! как ратник молодой, Искал ты умереть средь сечи боевой. Вотще! Преемник твой стяжал успех, сокрытый В главе твоей. – А ты, всепризнанный, забытый Виновник торжества, почил – и в смертный час С презреньем, может быть, воспоминал о нас!

Туча

Последняя туча рассеянной бури! Одна ты несешься по ясной лазури. Одна ты наводишь унылую тень, Одна ты печалишь ликующий день. Ты небо недавно кругом облегала, И молния грозно тебя обвивала; И ты издавала таинственный гром И алчную землю поила дождем. Довольно, сокройся! Пора миновалась, Земля освежилась, и буря промчалась, И ветер, лаская листочки древес, Тебя с успокоенных гонит небес.

Из А. Шенье

Покров, упитанный язвительною кровью, Кентавра мстящий дар, ревнивою любовью Алкиду передан. Алкид его приял, В божественной крови яд быстрый побежал. Се – ярый мученик, в ночи скитаясь, воет; Стопами тяжкими вершину Эты роет; Гнет, ломит древеса; исторженные пни Высоко громоздит; его рукой они В костер навалены; он их зажег; он всходит; Недвижим на костре он в небо взор возводит; Под мышцей палица; в ногах немейский лев Разостлан. Дунул ветр; поднялся свист и рев; Треща горит костер; и вскоре пламя, воя, Уносит к небесам бессмертный дух героя.

* * *

«На Испанию родную…»

I.

На Испанию родную Призвал мавра Юлиан. Граф за личную обиду Мстить решился королю. Дочь его Родрик похитил, Обесчестил древний род; Вот за что отчизну предал Раздраженный Юлиан. Мавры хлынули потоком На испанские брега. Царство готфов миновалось, И с престола пал Родрик. Готфы пали не бесславно: Храбро билися они, Долго мавры сомневались, Одолеет кто кого. Восемь дней сраженье длилось; Спор решен был наконец: Был на поле битвы пойман Конь любимый короля; Шлем и меч его тяжелый. Были найдены в пыли. Короля почли убитым, И никто не пожалел. Но Родрик в живых остался, Бился он все восемь дней — Он сперва хотел победы, Там уж смерти лишь алкал. И кругом свистали стрелы, Не касаяся его, Мимо дротики летали, Шлема меч не рассекал. Напоследок, утомившись, Соскочил с коня Родрик, Меч с запекшеюся кровью От ладони отклеил, Бросил об земь шлем пернатый И блестящую броню. И спасенный мраком ночи С поля битвы он ушел.

II.

От полей кровавой битвы Удаляется Родрик; Короля опередила Весть о гибели его. Стариков и бедных женщин На распутьях видит он; Все толпой бегут от мавров К укрепленным городам. Все, рыдая, молят бога О спасеньи христиан, Все Родрика проклинают; И проклятья слышит он. И с поникшею главою Мимо их пройти спешит, И не смеет даже молвить: Помолитесь за него. Наконец на берег моря В третий день приходит он. Видит темную пещеру На пустынном берегу. В той пещере он находит Крест и заступ – а в углу Труп отшельника и яму, Им изрытую давно. Тленье трупу не коснулось, Он лежит окостенев, Ожидая погребенья И молитвы христиан. Труп отшельника с молитвой [Схоронил] король, И в пещере поселился Над могилою его. Он питаться стал плодами И водою ключевой; И себе могилу вырыл, Как предшественник его. Короля в уединеньи Стал лукавый искушать, И виденьями ночными Краткий сон его мутить. Он проснется с содроганьем, Полон страха и стыда; Упоение соблазна Сокрушает дух его. Хочет он молиться богу И не может. Бес ему Шепчет в уши звуки битвы Или страстные слова. Он в унынии проводит Дни и ночи недвижим, Устремив глаза на море, Поминая старину.

III.

Но отшельник, чьи останки Он усердно схоронил, За него перед всевышним Заступился в небесах. В сновиденьи благодатном Он явился королю, Белой ризою одеян И сияньем окружен. И король, объятый страхом, Ниц повергся перед ним, И вещал ему угодник: "Встань – и миру вновь явись. Ты венец утратил царской, Но господь руке твоей Даст победу над врагами, А душе твоей покой". Пробудясь, господню волю Сердцем он уразумел, И, с пустынею расставшись, В путь отправился король.

* * *

Менко Вуич грамоту пишет Своему побратиму: "Берегися, Черный Георгий, Над тобой подымается туча, Ярый враг извести тебя хочет, Недруг хитрый, Милош Обренович Он в Хотин подослал потаенно Янка младшего с Павл.<ом> — Осердился Георгий П.<етрович>, Засверкали черные очи, Нахмурились черные брови —

<Ha Дондукова-Корсакова.)

В Академии наук Заседает князь Дундук. Говорят, не подобает Дундуку такая честь; Почему ж он заседает? Потому что <-> есть.

* * *

Кто из богов мне возвратил Того, с кем первые походы И браней ужас я делил, Когда за призраком свободы Нас Брут отчаянный водил? С кем я тревоги боевые В шатре за чашей забывал И кудри, плющем увитые, Сирийским мирром умащал? Ты помнишь час ужасный битвы, Когда я, трепетный квирит, Бежал, нечестно брося щит, Творя обеты и молитвы? Как я боялся! как бежал! Но Эрмий сам незапной тучей Меня покрыл и вдаль умчал И спас от смерти неминучей. А ты, любимец первый мой, Ты снова в битвах очутился… И ныне в Рим ты возвратился В мой домик темный и простой. Садись под сень моих пенатов. Давайте чаши. Не жалей Ни вин моих, ни ароматов. Венки готовы. Мальчик! лей. Теперь не кстати воздержанье: Как дикий скиф хочу я пить. Я с другом праздную свиданье, Я рад рассудок утопить.

Странник

I.

Однажды странствуя среди долины дикой, Незапно был объят я скорбию великой И тяжким бременем подавлен и согбен, Как тот, кто на суде в убийстве уличен. Потупя голову, в тоске ломая руки, Я в воплях изливал души пронзенной муки И горько повторял, метаясь как больной: «Что делать буду я? Что станется со мной?»

II.

И так я сетуя в свой дом пришел обратно. Уныние мое всем было непонятно. При детях и жене сначала я был тих И мысли мрачные хотел таить от них; Но скорбь час от часу меня стесняла боле; И сердце наконец раскрыл я по неволе. "О горе, горе нам! Вы, дети, ты жена! — Сказал я, – ведайте; моя душа полна Тоской и ужасом, мучительное бремя Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время: Наш город пламени и ветрам обречен; Он в угли и золу вдруг будет обращен И мы погибнем все, коль не успеем вскоре; Обресть убежище; а где? о горе, горе!"

III.

Мои домашние в смущение пришли И здравый ум во мне расстроенным почли. Но думали, что ночь и сна покой целебный Охолодят во мне болезни жар враждебный. Я лег, но во всю ночь всё плакал и вздыхал И ни на миг очей тяжелых не смыкал. Поутру я один сидел, оставя ложе. Они пришли ко мне; на их вопрос, я то же, Что прежде, говорил. Тут ближние мои, Не доверяя мне, за должное почли Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем Меня на правый путь и бранью и презреньем Старались обратить. Но я, не внемля им, Всё плакал и вздыхал, унынием тесним. И наконец они от крика утомились И от меня, махнув рукою, отступились Как от безумного, чья речь и дикий плач Докучны, и кому суровый нужен врач.

IV.

Пошел я вновь бродить – уныньем изнывая И взоры вкруг себя со страхом обращая, Как узник, из тюрьмы замысливший побег, Иль путник, до дождя спешащий на ночлег. Духовный труженик – влача свою веригу, Я встретил юношу, читающего книгу. Он тихо поднял взор – и вопросил меня, О чем, бродя один, так горько плачу я? И я в ответ ему: "Познай мой жребий злобный: Я осужден на смерть и позван в суд загробный — И вот о чем крушусь; к суду я не готов, И смерть меня страшит." – "Коль жребий твой таков, — Он возразил, – и ты так жалок в самом деле, Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?" И я: «Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?» Тогда: «Не видишь ли, скажи, чего-нибудь» — Сказал мне юноша, даль указуя перстом. Я оком стал глядеть болезненно-отверстым, Как от бельма врачом избавленный слепец. «Я вижу некий свет», – сказал я наконец. "Иди ж, – он продолжал; – держись сего ты света; Пусть будет он тебе [единственная] мета, Пока ты тесных врат [спасенья] не достиг, Ступай!" – И я бежать пустился в тот же миг.