Полное собрание стихотворений. Том 2

Для человеческих голов

Враждебный рок не задавал?

Но, литератор прежних дней!

Ты никогда своих статей

С подобным чувством не читал,

Как я в ту роковую ночь.

Скажу вам прямо – скрытность прочь,-

Я с точки зрения судьи

Всю ночь читал мои статьи.

И нечто странное со мной

Происходило… Боже мой!

То, оправданья подобрав,

Я говорил себе: я прав!

То сам себя воображал

Таким злодеем, что дрожал

И в зеркало гляделся я…

Занятье скверное, друзья!

Примите добрый мой совет,

Писатели грядущих лет!

Когда постигнет вас беда,

Да будет чужд ваш бедный ум

Судебно-полицейских дум -

Оставьте дело до суда!

Нет пользы голову трудить

Над тем, что будут говорить

Те, коих дело обвинять,

Как наше – книги сочинять.

А если нервы не уснут

На милом слове "Гласный суд",

Подлей побольше рому в чай

И безмятежно засыпай!..

3

Заснул и я, но тяжек сон

Того, кто горем удручен.

Во сне я видел, что герой

Моей поэмы роковой

С полуобритой головой,

В одежде арестантских рот

Вдоль по Владимирке идет.

А дева, далеко отстав,

По плечам кудри разметав,

Бежит за милым, на бегу

Ныряя по груди в снегу,

Бежит, и плачет, и поет…

Дитя фантазии моей,

Не плачь! До снеговых степей,

Я знаю, дело не дойдет.

В твоей судьбе средины нет:

Или увидишь божий свет,

Или – преступной признана -

С позором будешь сожжена!

Итак, молись, моя краса,

Чтобы по милости твоей

Не стали наши небеса

Еще туманней и темней!

Потом другой я видел сон,

И был безмерно горек он:

Вхожу я в суд – и на скамьях

Друзей, родных встречает взор,

Но не участье в их чертах -

Негодованье и укор!

Они мне взглядом говорят:

"С тобой мы незнакомы, брат!"

– "Что с вами, милые мои?"-

Тогда невольно я спросил;

Но только я заговорил,

Толпа покинула скамьи,

И вдруг остался я один,

Как голый пень среди долин,

Тогда, отчаяньем объят,

Я разревелся пред судом

И повинился даже в том,

В чем вовсе не был виноват!..

Проснувшись, долго помышлял

Я о моем жестоком сне,

Мужаться слово я давал,

Но страшно становилось мне:

Ну, как и точно разревусь,

От убеждений отрекусь?

Почем я знаю: хватит сил

Или не хватит – устоять?..

И начал я припоминать,

Как развивался я, как жил:

Родился я в большом дому,

Напоминающем тюрьму,

В котором грозный властелин

Свободно действовал один,

Держа под страхом всю семью

И челядь жалкую свою;

Рассказы няни о чертях

Вносили в душу тот же страх;

Потом я в корпус поступил

И там под тем же страхом жил.

Случайно начал я писать,

Тут некий образ посещать

Меня в часы работы стал.

С пером, со стклянкою чернил

Он над душой моей стоял,

Воображенье леденил,

У мысли крылья обрывал.

Но не довольно был он строг,

И я терпел еще за то,

Что он подчас мой труд берег

Или вычеркивал не то.

И так писал я двадцать лет,

И вышел я такой поэт,

Каким я выйти мог… Да, да!

Грозит последняя беда…

Пошли вам бог побольше сил!

Меня же так он сотворил,

Что мимо будки городской

Иду с стесненною душой,

И, право, я не поручусь,

Что пред судом не разревусь…

4

Не так счастливец молодой

Идет в таинственный покой,

Где, нетерпения полна,

Младая ждет его жена,

С каким я трепетом вступал

В тот роковой, священный зал,

Где жизнь, и смерть, и честь людей

В распоряжении судей.

Герой – а я теперь герой -

Быть должен весь перед тобой,

О публика! во всей красе…

Итак, любуйся: я плешив,

Я бледен, нервен, я чуть жив,

И таковы почти мы все.

Но ты не думай, что тебя

Хочу разжалобить: любя

Свой труд, я вовсе не ропщу,

Я сожалений не ищу;

"Коварный рок", "жестокий рок"

Не больше был ко мне жесток,

Как и к любому бедняку.

То правда: рос я не в шелку,

Под бурей долго я стоял,

Меня тиранила нужда,

Гнела любовь, гнела вражда;

Мне граф <Орлов> мораль читал,

И цензор слог мой исправлял,

Но не от этих общих бед

Я слаб и хрупок как скелет.

Ты знаешь, я – "любимец муз",

А невозможно рассказать,

Во что обходится союз

С иною музой; благодать

Тому, чья муза не бойка:

Горит он редко и слегка.

Но горе, ежели она

Славолюбива и страстна.

С железной грудью надо быть,

Чтоб этим ласкам отвечать,

Объятья эти выносить,

Кипеть, гореть – и погасать,

И вновь гореть – и снова стыть.

Довольно! Разве досказать,

Удобный случай благо есть,

Что я, когда начну писать,

Перестаю и спать, и есть…

Не то чтоб ощутил я страх,

Когда уселись на местах

И судьи и народ честной,

Интересующийся мной,

И приготовился читать

Тот, чье призванье – обвинять;

Но живо вспомнил я тогда

Счастливой юности года,

Когда придешь, бывало, в класс

И знаешь: сечь начнут сейчас!

Толпа затихла, начался