Старый дом мой пронизан метелью,И остыл одинокий очаг.Я привык, чтоб над этой постельюНаклонялся лишь пристальный врагИ душа для видений ослепла,Если вспомню, – лишь ветр налетит,Лишь рубин раскаленный из пеплаМой обугленный лик опалит!Я не смею взглянуть в твои очи,Всё, что было – далёко оно.Долгих лет нескончаемой ночиСтрашной памятью сердце полно.
Сентябрь 1910
Комета
Ты нам грозишь последним часом,Из синей вечности звезда!Но наши девы – по атласамВыводят шелком миру: да!Но будят ночь всё тем же гласом —Стальным и ровным – поезда!Всю ночь льют свет в твои селеньяБерлин, и Лондон, и Париж,И мы не знаем удивленья,Следя
твой путь сквозь стекла крыш,Бензол приносит исцеленья,До звезд разносится матчишНаш мир, раскинув хвост павлиний,Как ты, исполнен буйством грезЧерез Симплон, моря, пустыни,Сквозь алый вихрь небесных роз,Сквозь ночь, сквозь мглу – стремят отнынеПолет – стада стальных стрекоз!Грозись, грозись над головою,Звезды ужасной красота!Смолкай сердито за спиною,Однообразный треск винта!Но гибель не страшна герою,Пока безумствует мечта!
Сентябрь-октябрь 1910 (1917)
«Идут часы, и дни, и годы…»
Идут часы, и дни, и годы.Хочу стряхнуть какой-то сон,Взглянуть в лицо людей, природыРассеять сумерки времен...Там кто-то машет, дразнит светом(Так зимней ночью, на крыльцоТень чья-то глянет силуэтом,И быстро спрячется лицо).Вот меч. Он – был. Но он – не нужен.Кто обессилил руку мне? —Я помню: мелкий ряд жемчужинОднажды ночью, при луне,Больная, жалобная стужа,И моря снеговая гладь...Из-под ресниц сверкнувший ужас —Старинный ужас (дай понять)...Слова? – Их не было. – Что ж было?Ни сон, ни явь. Вдали, вдалиЗвенело, гасло, уходилоИ отделялось от земли...И умерло. А губы пели.Прошли часы, или года...(Лишь телеграфные звенелиНа черном небе провода...)И вдруг (как памятно, знакомо!)Отчетливо, издалекаРаздался голос: Ессе homo! [21]Меч выпал. Дрогнула рука...И перевязан шелком душным(Чтоб кровь не шла из черных' жил),Я был веселым и послушным,Обезоруженный – служил.Но час настал. Припоминая,Я вспомнил: Нет, я не слуга.Так падай, перевязь цветная!Хлынь, кровь, и обагри снега!
21
Се человек! (лат.)
4 октября 1910
«Знаю я твое льстивое имя…»
Знаю я твое льстивое имя,Черный бархат и губы в огне,Но стоит за плечами твоимиИногда неизвестное мне.И ложится упорная гневностьУ меня меж бровей на челе:Она жжет меня, черная ревностьПо твоей незнакомой земле.И, готовый на новые муки,Вспоминаю те вьюги, снега,Твои дикие слабые руки,Бормотании твоих жемчуга.
18 ноября 1910
«В неуверенном, зыбком полете…»
В неуверенном, зыбком полетеТы над бездной взвился и повис.Что-то древнее есть в поворотеМертвых крыльев, подогнутых вниз.Как ты можешь летать и кружитьсяБез любви, без души, без лица?О, стальная, бесстрастная птица,Чем ты можешь прославить творца?В серых сферах летай и скитайся,Пусть оркестр на трибуне гремитНо под легкую музыку вальсаОстановится сердце – и винт.
Ноябрь 1910
Стихотворения 1911 года
«В огне и холоде тревог…»
В огне и холоде тревог —Так жизнь пройдет. Запомним оба,Что встретиться судил нам богВ час искупительный – у гроба.Я верю: новый век взойдетСредь всех несчастных поколений.Недаром славит каждый родСмертельно оскорбленный гений.И все, как он, оскорбленыВ своих сердцах, в своих певучих.И всем – священный меч войныСверкает в неизбежных тучах.Пусть день далек – у нас всё те жЗаветы юношам и девам:Презренье созревает гневом,А зрелость гнева – есть мятеж.Разыгрывайте жизнь, как фант.Сердца поэтов чутко внемлют,В их беспокойстве – воли дремлют,Так точно – черный бриллиантСпит
сном неведомым и странным,В очарованья бездыханном,Среди глубоких недр, – покаВ горах не запоет кирка.
Январь 1911 (6 февраля 1914)
«Когда мы встретились с тобой…»
Когда мы встретились с тобой,Я был больной, с душою ржавой.Сестра, сужденная судьбой,Весь мир казался мне Варшавой!Я помню: днем я был «поэт»,А ночью (призрак жизни вольной!) —Над черной Вислой – черный бред...Как скучно, холодно и больно!Когда б из памяти моейЯ вычеркнуть имел бы правоСырой притон тоски твоейИ скуки, мрачная Варшава!Лишь ты, сестра, твердила мнеСвоей волнующей тревогойО том, что мир – жилище бога,О холоде и об огне.
Январь 1911 (8 марта 1915)
«О, как смеялись вы над нами…»
О, как смеялись вы над нами,Как ненавидели вы насЗа то, что тихими стихамиМы громко обличили вас!Но мы – всё те же. Мы, поэты,За вас, о вас тоскуем вновь,Храня священную любовь,Твердя старинные обеты...И так же прост наш тихий храм,Мы на стенах читаем сроки...Так смейтесь, и не верьте нам,И не читайте наши строкиО том, что под землей струиПоют, о том, что бродят светы...Но помни Тютчева заветыМолчи, скрывайся и таиИ чувства и мечты свои...
Весна 1911 (6 февраля 1914)
«Да. Так диктует вдохновенье:…»
Да. Так диктует вдохновенье:Моя свободная мечтаВсё льнет туда, где униженье,Где грязь, и мрак, и нищета.Туда, туда, смиренней, ниже, —Оттуда зримей мир иной...Ты видел ли детей в Париже,Иль нищих на мосту зимой?На непроглядный ужас жизниОткрой скорей, открой глаза,Пока великая грозаВсё не смела в твоей отчизне, —Дай гневу правому созреть,Приготовляй к работе руки...Не можешь – дай тоске и скукеВ тебе копиться и гореть...Но только – лживой жизни этойРумяна жирные сотри,Как боязливый крот, от светаЗаройся в землю – там замри,Всю жизнь жестоко ненавидяИ презирая этот свет,Пускай грядущего не видя, —Дням настоящим молвив: нет!
Сентябрь 1911 (7 февраля 1914)
«Земное сердце стынет вновь…»
Земное сердце стынет вновь,Но стужу я встречаю грудью.Храню я к людям на безлюдьиНеразделенную любовь.Но за любовью – зреет гнев,Растет презренье и желаньеЧитать в глазах мужей и девПечать забвенья, иль избранья.Пускай зовут: Забудь, поэт!Вернись в красивые уюты!Нет! Лучше сгинуть в стуже лютойУюта – нет. Покоя – нет.
Осень 1911 (6 февраля 1914)
Унижение
В черных сучьях дерев обнаженныхЖелтый зимний закат за окном.(К эшафоту на казнь осужденныхПоведут на закате таком).Красный штоф полинялых диванов,Пропыленные кисти портьер...В этой комнате, в звоне стаканов,Купчик, шулер, студент, офицер...Этих голых рисунков журналаНе людская касалась рука...И рука подлеца нажималаЭту грязную кнопку звонка...Чу! По мягким коврам прозвенелиШпоры, смех, заглушенный дверьми...Разве дом этот – дом в самом деле?Разве так суждено меж людьми?Разве рад я сегодняшней встрече?Что ты ликом бела, словно плат?Что в твои обнаженные плечиБьет огромный холодный закат?Только губы с запекшейся кровьюНа иконе твоей золотой(Разве это мы звали любовью?)Преломились безумной чертой...В желтом, зимнем, огромном закатеУтонула (так пышно!) кровать...Еще тесно дышать от объятий,Но ты свищешь опять и опять...Он не весел – твой свист замогильный.Чу! опять – бормотание шпор...Словно змей, тяжкий, сытый и пыльный,Шлейф твой с кресел ползет на ковер...Ты смела! Так еще будь бесстрашней!Я – не муж, не жених твой, не друг!Так вонзай же, мой ангел вчерашний,В сердце – острый французский каблук!