Полное собрание стихотворений

* * *

Граф фон-дер Пален! — Руки на плечах. Глаза в глаза. Рот иссиня-бескровный. Как самому себе! Да сгинет страх! Граф фон-дер Пален! Верю безусловно. Все можно искупить: ложь, воровство, Детоубийство и кровосмешенье, Но ничего на свете, ничего На свете нет для искупленья Измены.

* * *

Невыносимы становятся сумерки, Невыносимее вечера… Где вы, мои опоздавшие спутники? Где вы, друзья? Отзовитесь. Пора. Без колебаний, навстречу опасности, Без колебаний и забытья Под угасающим «факелом ясности», Будто на праздник пойдем, друзья! Под угасающим «факелом нежности», Только бы раньше не онеметь! — С полным сознанием безнадежности, С полной готовностью умереть.

Избранное

Анне Ахматовой

По утрам свободный и верный, Колдовства ненавижу твои, Голубую от дыма таверну И томительные стихи. Вот пришла, вошла на эстраду, Незнакомые пела слова, И у всех от мутного яда Отуманилась голова. Будто мы, изнуренные скукой, Задохнувшись в дымной пыли, На тупую и стыдную муку Богородицу привели. 1914

Балтийский ветер

I

Был светлый и холодный день, И солнце неспокойно билось, Над нашим городом носилась Печалью раненая тень. Нет, солнца не было. Дрожа Под лужами, тускнели плиты, Металась дикая Нева В тисках тяжелого гранита; Как странно падали слова: «Я видела его убитым». И черный вуаль открыл глаза, Не искаженные слезами, На миг над невскими волнами Вам смерть казалась так легка. И лишь в лохмотьях облака Растерянно неслись над нами.

II

Тяжкий гул принесли издалека Осветившие землю огни, Молчаливым и нежным упреком Ты следишь мои сонные дни. Где-то там и ликуют, и плачут, Славословят смертельный бой, Задыхаясь валькирии скачут В облаках веселой толпой. И поет о томлении плена Тихоструйного Рейна волна, И опять на покинутых стенах Ярославна тоскует одна. Знаю все. Но молчи и не требуй Ни тревоги, ни веры своей, Я живу… Вот река и небо, И дыхание белых полей.

Оставленная

Мы все томимся и скучаем, Мы равнодушно повторяем, Что есть иной и лучший край. Но если здесь такие встречи, Если не сон вчерашний вечер, Зачем нам недоступный рай? И все равно, что счастье мчится, Как обезумевшая птица, Что я уже теряю вас, Что близких дней я знаю горе, Целуя голубое море У дерзких и веселых глаз. Лишь хочется летать за вами Над закарпатскими полями, Пролить отравленную кровь И строгим ангелам на небе Сказать, что горек был мой жребий И неувенчана любовь.

* * *

Когда Россия, улыбаясь, Безумный вызов приняла, И победить мольба глухая Как буйный ураган прошла, Когда цветут огнем и кровью Поля измученной страны, И жалобы на долю вдовью, Подавленные, не слышны — Я говорю: мы все больны Блаженно и неизлечимо, И ныне, блудные сыны, В изменах каемся любимой… И можно жить, и можно петь, И Бога тщетно звать в пустыне, Но дивно, дивно умереть Под небом радостным и синим. <1915?>

* * *

Железный мост откинут И в крепость не пройти. Свернуть бы на равнину С опасного пути? Но белый флаг на башне. Но узкое окно! О, скучен мир домашний, И карты, и вино! Я знаю, — есть Распятья И латы на стенах, В турецкой темной рати Непобедимый страх. Пустыни, минареты, И дым, и облака, И имя Баязета, Пронзившее века. Белеют бастионы За мутною рекой, Знамена и короны Озарены луной. И на воротах слово, — Старинно и темно, — Что на пути Христовом Блаженство суждено.

* * *

О том, что смерти нет, и что разлуки нет, И нет земной любви предела, Не будем говорить. Но так устроен свет, Где нам дышать судьба велела. И грустен мне, мой друг, твой образ, несмотря На то, что ты и бодр, и молод, Как грустно путнику в начале сентября Вдруг ощутить чуть слышный холод.

* * *

Жил когда-то в Петербурге Человек — он верил в Бога, Пил вино, глядел на небо, И без памяти влюбился. И ему сказала дама, Кутаясь пушистым мехом: «Если так меня ты любишь, Сделай все, что ни скажу я». Чай дымился в тонких чашках, Пахло горькими духами… Он ответил: «Что ты хочешь? Говори — я все исполню». И подумал: «Буду с нею Навсегда, живым иль мертвым. Легкой птицей, ветром с моря, Пароходною сиреной». Равнодушно и спокойно Дама на него взглянула: «Уходи, раздай все деньги, Отрекись навек от Бога, И вернись с одною мыслью Обо мне. Я все сказала». Он ушел и, обернувшись, Улыбнулся ей: «И только?» На другой же день он входит, Бледный, без креста на шее, В порыжелой гимнастерке, Но веселый и счастливый. Тихо в небе догорали Желтые лучи заката, И задумавшись как будто Дама вновь проговорила: «Уходи, и если можешь, Обо мне забудь!» Не сразу Встал он, не сказал ни слова И ушел не попрощавшись. Мир широкий. Все найдешь в нем, Но не все ль и потеряешь? Только шесть недель промчалось, Ночью кто-то в дверь стучится. «Отвори!» И тихо входит Тот же человек. Но страшно Изменился он. Морщины Черный лоб избороздили. Шепчет дама: «Неужели Ты забыл? Ты изменил мне?» Но он ей не отвечает, Глаз не поднимает темных. Утро брезжит… В пышной спальне Женщина ломает руки. «Денег мне не надо. В Бога Верь или не верь — пустое! Но люби меня!» Коснулся Он холодными губами Губ ее, и вновь покорно Темный, спящий дом оставил. Год прошел, второй проходит, Никого она не видит, Никогда не спит… Ни слухов, Ни звонка, ни телеграммы. Только ветер бьется в окна, Только птицы пролетают, Только долгая сирена Завывает в ночь сырую.

Лубок

Есть на свете тяжелые грешники, Но не все они будут в аду. Это было в московской губернии, В девятьсот двадцать первом году. Комиссаром был Павел Синельников, Из рабочих или моряков. К стенке сотнями ставил. С крестьянами Был, как зверь, молчалив и суров. Раз пришла в канцелярию женщина С изможденным, восточным лицом И с глазами огромными, темными. Был давно уже кончен прием. Комиссар был склонен над бумагами. «Что вам надо, гражданка?» Но вдруг Замолчал. И лицо его бледное Отразило восторг и испуг. Здесь рассказу конец. Но на севере Павла видели с месяц назад. Монастырь там стоит среди озера, Волны ходят и сосны шумят. Там, навеки в монашеском звании, Чуть живой от вериг и поста, О себе, о России, о Ленине Он без отдыха молит Христа.

* * *

Единственное, что люблю я, — сон. Какая сладость, тишина какая! Колоколов чуть слышный перезвон, Мгла неподвижная, вся голубая… О, если б можно было твердо знать, Что жизнь — одна и что второй не будет, Что в вечности мы будем вечно спать, Что никогда никто нас не разбудит.

* * *

Сердце мое пополам разрывается. Стынет кровь. Что за болезнь? Как она называется? Смерть? Любовь? О, разве смерть наша так удивительно – Хороша? Разве любовь для тебя так мучительна, О, душа?

* * *

«О, сердце разрывается на части От нежности… О да, я жизнь любил, Не меряя, не утоляя страсти

— Но к тридцати годам нет больше сил».

И наклонясь с усмешкой над поэтом, Ему хирург неведомый тогда Разрежет грудь усталую ланцетом И вместо сердца даст осколок льда.

* * *

Со всею искренностью говорю, С печалью, заменяющей мне веру… За призраки я отдал жизнь свою, Не следуй моему примеру. Настанет день… Устало взглянешь ты На небо, в чудотворный час заката. Исчезнут обманувшие мечты, Настанет долгая за них расплата. Не думай противостоять судьбе, Негодовать, упорствовать, томиться… Нет выбора — исход один тебе, Один-единственный: перекреститься.