Полное собрание стихотворений

9

А там и дорогой Кузмич

Приехал вскоре к нам в Симферо.

Одна забавная афера

Произошла тогда. Не бычь

Свои глаза, быкообразный,

Но добродушный дилетант:

Твой добродетельный талант

Развенчивать мне нет соблазна.

Наоборот: ты очень мил,

Сердечен, мягок, деликатен,

Но и на солнце много пятен,

А ты ведь солнца не затмил!..

Так вот, один купец-богач,

Имевший дом, сестру и маму

И сто одну для сердца даму,

Пек каждый день, но не калач,

А дюжину стихотворений

И втайне думал, что он гений.

Купец был ультра-модернист

И футурист; вообще был “ультра”,

Приверженец такого культа,

Какому очень шел бы хлыст…

Он, например, писал: “Сплету

На грудь из женщин ожерелье”,-

Чем приводил всегда в веселье

Его внимавших на лету.

Нелепость образа смешна:

Каким же нужно быть колоссом,

Чтоб женщинам длинноволосым

Дать место на груди? Одна

На нем повиснувшая дева

Его склонила б до земли;

А несколько – кишки из чрева

С успехом выдавить могли…

Томимый жаждой славы, он

Решил истратить сотен восемь,

Чтоб влезть на славы пышный трон,

А потому, придя к нам: “Просим

К себе на вечер”,– он сказал.

Мы были там. Огромный зал

Был декорирован венками.

Гирлянды вились через стол.

Там ело общество руками,

И все, как следует… Он шел

Вокруг стола, завит, во фраке,

Держа в одной руке “Банан”,

В другой же водку. Гость же всякий

Ему протягивал стакан.

Хозяин спрашивал: “Вам водки

Или ликера-под-омар?”

Гость залпом пил ликер и, в жар

Бросаемый, куском селедки

Затем закусывал, кряхтя…

А он, безгрешное дитя,

Стремился дальше, и бутылки

Осматривали всем затылки.

10

Ростов с его живой панелью,

Тысячеликою толпой,

В фонарный час вечеровой

Блуждающей и гимн безделью

Поющей после дня труда,

И Дона мутная вода,

Икра ростовская, и улиц

Нью-йорковая прямота,-

Весь город миллионоульец,

Где воздух, свет и чистота,-

Все это выпукло и ярко

Запечатлелось навсегда,

И даже толстая кухарка

В “Большой Московской”, что тогда

Раз промелькнула в коридоре,

До сей поры видна глазам…

Екатеринодар. А там

Солончаки, унынье, море

Каспийское, верблюд, киргиз,

Баку, Тифлис и, в заключенье,

Декоративный Кутаис,

Где непонятное влеченье

И непредвиденный каприз

Мне помешали до Батума

Добраться с милою четой:

От впечатленья и от шума,

От славы внешне-золотой

Я вдруг устал и, – невзирая

На просьбы дорогих людей

Турнэ закончить и до края

Кавказа, через пару дней,

Доехать с ними, чтобы вместе

Затем вернуться на Неву,-

Упорно не склонил главу

И пламно бросился… к невесте,

Которую в пути моем

Судьба дала мне. С ней вдвоем

До Петербурга добрались мы.

И понял я тревоги смуть,

Меня толкнувшую на грудь

Моей Гризельды. Эти письма

На мутной желтизне листков,

Сожженные давно! готов

Я воскресить их для поэмы:

В них столько животворной темы.

Чета писателей меня

На поезд нежно проводила

И продовольствием снабдила

До Петербурга на три дня.

Цветы, конфекты, апельсины -

Мне дали все, – и на Рион

Пустился я увидеть сон

Любви весенне-соловьиной…

Но прежде чем помчаться дальше

И продолжать со мною путь,

Прошу вас раньше заглянуть

К одной тифлисской генеральше,

Устроившей для нас банкет

И пригласившей сливки знати

Армянской, и послушать кстати,

Что о Тифлисе вам поэт

Расскажет через десять лет.

11

Над рыже-бурою Курою,

В ложбине меж отлогих гор

Красив вечернею порою

Он, уподобленный герою,

Кавказский город-златовзор.

Иллюминован фонарями,

Разбросанными там и здесь,

Под снежно-спящими горами

Он весь звучит, пылает весь.

Его уютная духана

Выходит окнами к реке,

В которой волны, как шайтаны,

Ревут и пляшут вдалеке.

Порой промчится в челноке

Какой-нибудь грузин усатый

С рыдающей в руках зурной

Иль прокрадется стороной

По переулкам вороватой

Походкой мародер ночной.

Гремят бравурные оркестры,

Уныло плачет кяманча.

Все женщины – как бы невесты:

Проходят, взорами бренча,

Вас упоительно милуя.

Все жаждет песен, поцелуя

И кахетинских терпких вин.

И страсть во взорах альмандин

Зажгла, чье пламя, вспыхнув, хочет

Собою сжечь грузинок очи.

В такую бешеную ночь,

Когда прикованы к ракете

Тифлисцев взоры, на банкете

Собрались мы. Пусть, кто охоч,

Подробностями уснащает

Повествовательный свой рот,

Но я не тот, но я не тот:

Естественно, что угощает,

Кто пригласил к себе народ…

Не в пире дело, а в Тифлисе,

В его красотах и в сердцах

Его красавиц, в их очах

И, – на ушко скажу Фелиссе,-

В его помешанных ночах…

Один из призванных хозяйкой

Армянских богачей-вельмож

Встает и, взявши в руки нож,

Стучит и, свой фужер “ямайкой”

Наполнив, держит тамада -

Речь в честь меня высоким слогом:

Он в ней меня венчает богом,

С небес сошедшим к ним сюда.