Полное собрание творений. Том 4

Письма Бочкова показывают, насколько вошли в сознание людей той эпохи литературные воззрения декабристов, нашедшие выражение в статьях А. А. Бестужева, В. К. Кюхельбекера и К. Ф. Рылеева. Бочков вслед за декабристами упрекает Карамзина, Жуковского и даже Пушкина в подражательности, в следовании иноземным образцам; величайшей заслугой писателей-декабристов он считает утверждение ими самобытной оригинальной русской литературы. Бочков выражает опасение, как бы после гибели декабристов литература не вернулась на путь подражательности. В соответствии со взглядами декабристов на комедию Грибоедова он не соглашается с известным замечанием Пушкина в адрес «Горя от ума», хотя в то же время целиком солидарен с Пушкиным и опять же с декабристами в высокой оценке Крылова, которого пытается принизить Вяземский, превыше всего ставящий И. И. Дмитриева [1560]. Кстати, высокую оценку «Горя от ума» и восторженное отношение к личности Грибоедова Бочков сохранил до конца своей жизни [1561].

И проза Бочкова 1820-х годов, в которой он обращается к популярной в русской литературе тех лет ливонской теме, в сущности представляет собой подражание произведениям декабриста А. А. Бестужева-Марлинского. Это романтические повести «Монастырь святой Бригитты» и «Красный яхонт», опубликованные под криптонимом Л. С. в альманахе А. Е. Измай{стр. 569}лова и П. Л. Яковлева «Календарь муз на 1827-й год», путевые очерки «Письма из Ревеля» («Благонамеренный», 1826, ч. 33) и «Екатеринентальский сад и церковь св. Николая в Ревеле» («Календарь муз на 1826-й год»), напечатанные анонимно. Эти произведения и принесли Бочкову известность в литературных кругах [1562].

Бочков явно следует за повестью А. А. Бестужева-Марлинского «Вечер на бивуаке» (1823) и в своей сентиментально-романтической повести «Нарвская станция» (1827), оставшейся в рукописи [1563]. Она относится к другой разновидности тогдашней русской повествовательной прозы — к жанру светской галантной повести. Можно говорить о формирующемся романтическом психологизме в повестях Бестужева и Бочкова, причем на их произведениях лежит столь характерный для романтизма налет лиризма, особого «настроения». Их повести утверждают свободу чувства, величие любви и исполнены у Бестужева несколько более сильной, у Бочкова менее заметной критикой большого света, надменности, бессердечности, а иногда и аморальности его представителей. Никакими особенными художественными достоинствами эта повесть Бочкова не обладает, вместе с тем она и не опускается ниже среднего уровня образцов русской повествовательной прозы тех лет.

Хотя Бочков печатался мало, да и то, что он напечатал, появилось анонимно или же под криптонимами А. Б., Л. С. и Л. Л., тем не менее в памяти современников он запечатлелся как удивительно талантливый и интересный человек. А. А. Ивановский, характеризуя примечательного молодого человека, писал: «Лучшая образованность и все возможные таланты: музыка, живопись, глубокий и многосторонний взгляд, увлекательный дар слова, редкая способность легко владеть возвышенным пером и в прозе, и в стихах; добрая, строго честная и высокая душа, лучший друг и родной, прекрасная наружность, умное, кроткое и привлекательное выражение глаз и лица; изящный тон и манеры и вместе с тем всегда щегольская одежда, радушное гостеприимство, независимое состояние — всё, что так щедро было соединено в нем природою и фортуною» [1564]. Ивановскому вторит Е. В. Аладьин, характеризуя Бочкова как человека, «пользовавшегося любовью и уважением своих сограждан, {стр. 570} достойного любви и уважения добросовестных русских литераторов» [1565]. В том же очерке «Знакомый незнакомец» (1824), рассказывая историю знакомства автора с А. А. Ивановским, Бочков шутливо заявлял о себе: «Я, который сам писал в стихах и прозе и которого сочинения, в особенности письма, были читаны с восторгом; я, которого некоторые благомыслящие писатели сравнивали с Дельвигом, не последним стихотворцем своего времени» [1566]. Более критически и сурово оценивал Бочкова А. А. Чумиков [1567].

И вот наступило николаевское царствование, и для людей типа Бочкова оказались закрытыми пути к общественной да в какой-то мере и к литературной деятельности, всех их постигли тяжелые переживания. К тому же Бочкову пришлось перенести удар и в личной жизни — в 1827 году умирает его жена. Он долго грустил, был душевно болен и перенес и телесную тяжелую болезнь… «Мне казалось, — рассказывал он впоследствии одному из своих знакомых, — что мои ноги вытягиваются как эластик и могут обвиваться, подобно веревке, около ножки стола». Тогда он дал себе обет, что ежели совершенно выздоровеет, то пойдет в монашество [1568]. Но Бочков, судя по всему, не сразу принялся осуществлять этот обет.

Служба его не устраивала, и он, как пишет А. А. Чумиков, «дабы не быть привлеченным к службе в столице, приписался к ревельскому купечеству, русская часть которого в то время не участвовала в городском управлении» [1569]. Сначала Бочков погрузился в изучение философии, но «прочитав все, что можно прочитать на французском языке, он охладел ко многим системам и умствованиям человеческим» [1570]. Наступил период разочарования во всем. А. А. Чумиков, настроенный не слишком благожелательно к Бочкову, замечает, что тот в Ревеле начала 1830-х годов казался «скучающим, не знающим, куда девать свою особу» [1571]. Тогда, как многие люди той поры, не находившие разрешения мучившим их вопросам жизни и бытия, Бочков делает крутой поворот к христианству. Позже он так характеризовал сложный процесс своего духовного развития: «Борьба с врагом мыслительным почти с самого раннего {стр. 571} развития мысли; потом своевольство этой мысли и отступление ее от христианства; страшные скорби, возвращение всею душою в лоно Церкви» [1572].

Бочков, оставив малолетнего сына тестю [1573], решает удалиться в монастырь. Однако его представления об истинном монашестве находились в явном противоречии с реальной практикой тогдашней монастырской жизни в России. «Ему, вследствие его слишком идеальных понятий о монашеской жизни, никак не удавалось открыть для постоянного пребывания такой монастырь, который вполне бы удовлетворял его желаниям, <…> по этой причине он перебывал в нескольких (вернее было бы сказать — во многих. — С. И.) монастырях», — писал А. А. Чумиков [1574]. На это указывают и другие современники. «Долго присматривался он к монашеской жизни и к монастырскому строю, живя то в той, то в другой обители, но никуда еще не вступая, а пребывая везде как гость и богомолец. Он искренно любил монашество и составил себе о нем понятие по сказанию древних подвижников, а потому и не находил нигде осуществления созданного его мыслию первообраза» [1575].

Эти обстоятельства нашли выражение в дневнике Бочкова: «Восстановление монашества, благолепия церковного и внутренних светильников — вот что бы видеть хотел я до кончины моей: мантиями покрытых Ангелов и таинства неба в дольних храмах! Утреню тихую, молитвенную и полудень светлый, Святую Литургию и вечер церковный, покаянный, умиленный, не грешный. И паки исшествие на глас Жениха, и паки уготовление ко гробу. Как вещественные занятия и попечения о теле отторгают человека от храмов Божиих! Нельзя ли и самое малое дело освятить молитвою, молчанием, умным деланием? Об этом пеклись преподобные Отцы наши. За молитвы их, Господи, помилуй, вразуми, исправи и спаси мя, грешного!» [1576]

{стр. 572}

Нет ничего удивительного, что странствия Бочкова по монастырям продолжались и после того, как он уже встал на стезю монашества. Когда же Бочков встал на эту стезю? Первый его биограф утверждал, что такие «хождения» по монастырям начались с 1828 года [1577]. Эта дата вызывает некоторые сомнения. Ведь сам Бочков обычно ссылался на середину 1830-х годов, когда он порвал с мирской жизнью, перестал писать стихи и даже читать журналы [1578]. Но, возможно, и до этого он посещал какие-то монастыри в поисках душевного успокоения.

Окончательно же Бочков вступил на монастырскую стезю в 1837 году, когда стал послушником Троице-Сергиевой пустыни, где наместником был архимандрит Игнатий (Брянчанинов) [1579]. Именно архимандрита Игнатия Бочков считал своим «духовным отцом и первым наставником в монашеской жизни» [1580]. Рассказав в одном письме о блужданиях своего духа, Бочков отмечал: «И потом как конфирмация после кроваво-сердечного крещения, как помазание Святого Духа — знакомство с Преосвященным Игнатием и святыми Отцами, до того мне вовсе не известными» [1581]. История взаимоотношений Бочкова с Преосвященным Игнатием, с которым он долго находился в переписке, — это увлекательнейшая история многолетнего общения двух оригинальных личностей. Бочков чрезвычайно высоко ценил богословские труды Игнатия, считая его лучшим духовным писателем современности, вместе с тем и упрекал его, как ему казалось, за неумение навести порядок в управляемом монастыре [1582].

Важно и другое: владыка Игнатий начинал свой монашеский путь как ученик первого знаменитого оптинского старца Леонида, и проходил этот путь под его наставничеством в Александро-Свирском монастыре, в Площанской и Оптиной Пустынях [1583]. Преосвященный Игнатий в своих богословских {стр. 573} трудах, в частности в знаменитых «Аскетических опытах», весьма высоко отзывался об оптинских старцах Леониде и Макарии, ставя их в пример истинного монашеского жития [1584]. Надо сказать, что богословские труды святителя Игнатия по духу близки к тому, чему учили оптинские старцы. Система воззрений Владыки и оптинских подвижников на Церковь и монашество в основных чертах совпадают: их объединяет убежденность, что спастись можно и без отшельничества, что необходимо внутреннее совершенствование с помощью Иисусовой молитвы и что надо постоянно опираться на труды святых угодников Божиих — Нила Сорского и Паисия Величковского, а также на творения Восточных Отцов Церкви.