Полосатый рейс (сборник)

— Поменьше болтайте языком, Петр Иванович, — сказал Басаргин. — У меня какое-то ощущение, что мы с вами где-то встречались. Вам не кажется?

— Да, я проходил практику на «Денебе», когда вы были там капитаном.

— А-а-а!.. На всех судах встречаешь теперь знакомые лица. Сколько вас, мальчишек, прошло через старика «Денеба», — сказал Басаргин. — Вы свободны.

Ниточкин ушел, а Басаргин поднялся в рубку и долго ходил из угла в угол. Он все не мог вспомнить что-то неприятное в прошлом, связанное со вторым штурманом. Какой-то осадок.

На судне было очень тихо, как обычно бывает, когда после большой непогоды становишься на якорь в укромном месте.

Низкие берега острова Колгуева, цвета бледной охры, с белыми пятнами снега, унылые. Едва видные черные домишки становища Бугрино. Рыжая, мутная, холодная вода и грязная пена на ней. Низкие, расхристанные, неряшливые тучи. И сухое тепло от паровых грелок.

Капитан «Липецка» крутил пальцами стекло снегоочистителя, слушал тишину отдыхающего судна: сотни различных звуков складывались в его сознании именно в тишину, каждый из них означал норму, спокойствие.

Басаргин думал о молодых штурманах, молодых людях. Их тянет к конкретностям, к частностям. А пожилым необходимо обобщать. Но пожилые еще больше молодых не любят признаваться в своих странностях, ненормальностях. Вот он, Басаргин, плавает всю жизнь. И до сих пор удивляется, что из тумана, льдов и ночи его судно выходит на тот маяк и на тот буй, которые нужны. И каждый раз, всю жизнь, это кажется ему маленьким чудом. Разве признаешься в таком? На первом курсе мореходки штурман должен знать, что никаких чудес нет, а есть наука навигации, астрономии, лоции и десяток других. И не чудо выводит судно в нужную точку, а люди, которые пригляделись к природе, узнали ее законы. Но вот старому капитану Басаргину это до сих пор кажется чудом.

2

Они пришли в Мурманск десятого ноября.

Есть неписаная традиция возвращаться из Арктики к ноябрьским праздникам, когда в магазины подбрасывают фрукты, когда рестораны запаслись спиртным, когда на улицах хлопают флаги и на каждом углу маячит военный патруль, а таксеры не снимают ногу с акселератора целую смену. Они пришли в Мурманск, когда фрукты были раскуплены, когда «столичная» стала дефицитом, обшарпанные снегом флаги сняли, а таксеры отсыпались, и потому на улицах нельзя было найти ни одного зеленого огонька.

Стоянка ожидалась длинная — около десяти суток. Благодарить за такую стоянку следовало механиков — они требовали времени для ремонта рулевой машины.

Ко многим приехали жены и привезли детей. Встречающие стояли на причале, когда «Липецк», медленно раздвигая тупым носом тьму, швартовался в Торговом порту. Стояли тихие женщины, закутанные в платки, потому что дул с залива ветер, нес мокрый снег, потому что зябко и неуютно было от мокрых гор грузов, мокрой стали кораблей, кранов, швартовных тросов. И тихие стояли рядом с женами ребятишки, и каждый из них хотел скорее отыскать своего папу среди одинаковых ватников и полушубков на палубе «Липецка».

Накануне Басаргин получил радиограмму, что его будет встречать дочь. Она приехала в Мурманск и ждет. Впервые в жизни его должна была встречать дочь. Он сразу понял — за этим какое-то горе и неожиданность.

С тех пор как Веточка, окончив институт, осталась в Ленинграде, они, совсем взрослые люди, постепенно сближались, — интересным умным разговором, рассуждениями о литературе, своим желанием покопаться в душе друг друга. Но на равных — без отца и дочери. Басаргин был слишком опытен, чтобы желать чего-то большего. Он знал: ее тяга к нему основана на его сдержанности. Главное — сдержанность. И когда руки поднимались погладить ее волосы, обнять, притиснуть к себе и пожаловаться на одиночество, он говорил: «Прости, устал я здорово. Ты бы шлепала, а? На такси есть? Не ври, нет у тебя на такси. Держи целковый…» Он знал: ехать ей далеко, и целкового не хватит. Но если бы он предложил тысячу рублей, то потерял бы ее навсегда.

Всякие разговоры о деньгах были для Веточки мукой. К тому же она твердо верила, что не мать ушла от отца, а он бросил ее в самые тяжелые годы войны. И защищала мать. И еще Веточка все надеялась и ждала, что он и мать опять. сойдутся, будет нормальная, добрая, хорошая семья. Идеализм существовал в ней, в его дочери. Теперь, на причале, в Мурманске, среди встречающих должна была стоять и она.

Причал приближался.

— Приготовиться подать носовой! — сказал Басаргин старпому. У старпома было завязано горло — ангина.

— Есть, Павел Александрович! Приготовить носовой!

— Вам надо вырезать гланды, Виктор Федорович, — сказал Басаргин. — Наживете себе порок. Малый назад!

— Есть малый назад!

Женщина в белой шапочке подняла руку и машет чем-то красным. Конечно, это Веточка. Догадалась привезти цветы. Наверное, последние ленинградские астры, она везла их в целлофане и в банке с водой. Интересно, летела она или ехала поездом. Самый ужасный поезд — Ленинград — Мурманск: едет отчаянный народ, едет из отпусков к тяжелой работе, дышит свободным воздухом последние часы, а Веточку так легко обидеть и расстроить…

Нос пошел вправо…

— Стоп машина!

— Есть стоп машина! — Старпом переводит рукоять машинного телеграфа.

— Малый вперед! Подать носовой! Лево на борт! Приготовиться подавать кормовой! Виктор Федорович, подавайте с кормы первым шпринг! Стоп! Отбой машине!

Он спускался в каюту, зная, что его ждет горестное известие. Он успел снять шубу и помыть грязные от трапов руки, когда матрос провел к нему в каюту дочь.

— Папа, ты даже не знаешь, какое сильное впечатление производишь на самых разных женщин! — сказала Веточка, закрывая за собой дверь. — В звании капитана есть что-то очень интригующее, честное слово! — Она подошла и поцеловала его в лоб.

— Умерла баба Аня? — спросил Басаргин, вытирая руки полотенцем.

— Да, отец, — сказала Веточка. Она первый раз назвала его так.

— Давно?

— Около месяца.

— Раздевайся.

— Спасибо, папа.

— Где похоронили?

— На Богословском.

— Отпевали?

— Да. Все, как она хотела.

— Ну, ну… Я говорю — раздевайся. Сейчас ужинать будем. Голодная?

— Нет, папа. Во что поставить?

— А в этот графин и ставь.

— Там кипяченая?

— Нет, сырая.

Смешно, конечно, было рассчитывать, что мать будет жить вечно. И он мечтал, чтобы это произошло без него. Так и случилось… Все неприятно летит мимо — плафоны, полированное дерево, бронза иллюминаторов… Как в ураган подле Колгуева. И луна в разрыве туч, блеск от нее на волнах, и бесконечно медленный крен на левый борт. Кончится этот крен когда-нибудь или нет? Еще пять градусов, и пойдут за борт понтон, вездеходы и трактор…

— Тебе нехорошо, папа?

— С чего ты взяла? Поставь наконец цветы в воду!