Половина собаки

Но в октябрята меня все-таки приняли. И Вармо какое-то время вел себя поскромнее.

* * *

Учителя Карилаской школы, наверное, привыкли к тому, что я могла получить в один день три пятерки, а на другой день три двойки. Все зависело от предыдущего вечера, удалось ли мне вечером сесть за стол, чтобы выучить уроки, или нет. Конечно, делать домашние задания можно было даже сидя на кровати и положив на колени большой альбом «Вышивка» в твердой обложке, который подарили маме еще в детдоме по случаю окончания седьмого класса. Но если при этом сидящие за столом гости шумели особенно сильно, я делала в упражнениях по родному языку и в задачках по математике одну ошибку за другой. Но весной, в третьем классе, у меня вдруг возникло столько возможностей для учебы, что я иногда не знала, какую выбрать.

Прежде всего, тетя Альма предложила мне свой маленький круглый столик:

— Да он же стоит без дела, а тебе не на чем писать в своих хефтиках! Не стесняйся, приходи и пиши себе.

Хефтиками старушка называла школьные тетрадки. Это немецкое «хефт», вместо эстонского «вихик», она употребляла, считая, что так ученее, ибо к тетрадкам и учению тетя Альма испытывала величайшее уважение, и, хотя на маленьком столике с резной ножкой никогда не было ни пылинки, старушка протирала его всякий раз, перед тем как мне положить на него свои тетрадки. Я читала тете Альме все, что было в хрестоматии. Природоведение и русский язык тоже интересовали тетю Альму, но задачки по математике нагоняли на нее буквально страх.

— И до чего же этих нынешних детей мучают! Ну скажи, кто прежде-то слыхал, что есть такая цифра «икс»? Когда я еще ходила в школу, самое большое число по арифметике было миллион, а если кто хотел назвать еще большее число, то говорил просто «черный миллион» — и всё. И как только теперь все вмещается в детскую головку? И чем это все однажды кончится?

Я читала тете Альме и те книги, которые нам давали для внеклассного чтения. А когда мы весной всей звездочкой стали ходить в библиотеку и ремонтировать книги, я брала там на абонементе каждую неделю столько книг, что старушка качала головой:

— Ты только подумай! Сколько мудрости должно поместиться в твою маленькую головку!

И чем больше книг я прочитывала, тем больше хотелось читать еще. В библиотеке было столько томов, что иногда я стояла, словно коза между двумя стогами сена: с удовольствием унесла бы враз все эти полки домой. Заведующая библиотекой Малле Хейнсаар давала мне то «Кадри», то «Пятнадцатилетнего капитана». Хотя все эти книги рассказывали о разных временах и разных людях, дочитывая каждую до середины, я чувствовала, что там рассказывается обо мне. Действующие лица в нескольких книгах высказывали как раз те же самые мысли, которые возникали и у меня, но не умела выразить их словами.

Как-то я прочитала за неделю пять толстых книг и пришла в библиотеку за новыми, Малле Хейнсаар спросила серьезно:

— Слушай, у вас в школе какое-то соревнование по чтению, что ли? Или у вас конкурс: кто возьмет в библиотеке больше книг?

Я ответила, что никакого соревнования у нас нет. Правда, соревнование было, но зимой — тогда считали, кто сколько книг привел в библиотеке в порядок. И победителем вышел пятый класс.

— Значит, ты ходишь сюда от скуки?

— Я не знаю…

— Ну скажи, например, какие из действующих лиц «Трех мушкетеров» тебе запомнились? Или ты только иллюстрации смотрела?

— Д'Артаньян, и Портос, и Атос, и Арамис, и госпожа Бонасье, и…

— Произносится не Бонасье, а Бонасьё, — сказала заведующая библиотекой. — Ишь ты, а я-то думала, что в твоем возрасте еще рано читать Дюма… Но уж Анну-то Хааву ты взяла небось просто так, покрасоваться? Ты ее хоть раз дома раскрыла?

— Раскрыла, — сказала я.

— А не обманываешь? Ну скажи, что тебе запомнилось?

— Это… «В вереске росла я». И еще это: «Ох, куда же идти мне, мне бедной, бездомной? Ветр налетает, толкает меня, шторм завывает: „Сломаю тебя!“»

— Ну что ты скажешь! Это же представить себе… Каким образом… Вот и скажи, что жизнь справедлива!

В тот раз Малле Хейнсаар дала мне с собой одну-единственную книгу — «Мартин Иден» Джека Лондона.

— Читай эту книгу внимательно, — сказала она. — И когда прочтешь, придешь сюда, и тогда поговорим обо всем.

И опять случилось то, что бывало уже не раз: хотя главным действующим лицом книги был взрослый мужчина и к тому же — американец, но я чувствовала себя Мартином Иденом, жила, и писала, и мыслила, и умерла вместе с ним. В библиотеке мы проговорили о Мартине Идене долго.

Малле Хейнсаар смотрела на меня странным, изучающим взглядом.

— Знаешь что, Тийна, — сказала она очень серьезно. — Я много о тебе думала и даже говорила. И знаешь кому? Своему мужу. Мы живем вдвоем в большом и сравнительно удобном доме. У нас хороший яблоневый сад. У нас дома большая библиотека — собрание эстонской литературы почти полное, русская и зарубежная литература — книги последних тридцати лет. Детей у нас нет, хотя мы оба их любим. Между прочим, мой муж не пьет. Он главный инженер совхоза, ты, наверное, знаешь его в лицо. Недостатка у нас в доме никогда не было… Ах, ну что я так объясняю… — Она погладила обеими руками лоб. — Просто хотела предложить тебе такую возможность: приходи к нам жить! У тебя будет своя отдельная комната. Наши книги в твоем распоряжении. Конечно, те, которые доступны твоему возрасту… В саду у нас бассейн. Между сиреневыми кустами мы уже весной вешаем гамак — читать, лежа в нем, одно удовольствие!

Я не знала, что сказать. Если бы прочла в какой-нибудь книге, тогда, пожалуй, сумела бы понять смысл слов. Очень уж заманчивым был этот разговор, на мгновение я уже представила себя лежащей с книгой в гамаке.

— Конечно, сперва тебе следовало бы увидеть самой и лишь тогда решать.

— А как же мама? — сказала я наконец.

— Мама? У меня и у Антса родители умерли… Ах! Конечно же, твоя мама! Думаешь, она не согласится? Естественно, мы должны будем поговорить с нею об этом, однако, мне кажется, что у нее не должно быть возражений. Ведь каждая истинная мать желает для своего ребенка всего самого лучшего, верно?

Я уставилась на заведующую библиотекой. Она была красивой женщиной — светлокожая, как Снегурочка, а волосы у нее темные, как эбеновое дерево. Большие карие глаза глядели на меня внимательно. Я подумала: пожалуй, она красивее моей матери. Маме ведь еще только двадцать восемь лет, но Малле Хейнсаар выглядит моложе, хотя и старше ее. Своя комната, яблони, гамак, книги…

— Ты не отвечаешь? Ну что же, конечно, все это требуется обдумать. Тебе надо было бы взглянуть, как мы живем. Ты ведь знаешь, где наш дом?

— За совхозным центром?

— Именно так. Приходи в гости… хотя бы завтра под вечер. Я испеку пирог, попьешь яблочного сока, мы сами его выжимаем, у нас его столько — пей хоть литрами. Ведь нет детей, которые не любили бы сок.

Она обняла меня за плечи, сказала:

— Мне бы хотелось иметь как раз такую дочку: тихую, серьезную, разумную. Нам с тобой повезло, что мы встретились, разве не так?

Я кивнула.

— Ладно! Беги теперь! Завтра ждем тебя. Или погоди… Может, хочешь, Антс отвезет тебя домой на машине? Он через полчаса заедет за мной. У нас, правда, только «Запорожец», но для маленькой семьи большой машины и не требуется.